Не может быть реальностью.

Трубадур задумчиво смотрел на висящую на двери гитару, не замечая того, какой тихой и пустой стала улица, на которую он вышел. Его мысли были заняты другим. Спустя столько лет, он наконец-то вновь ощутил на себе жар солнечных лучей, вдохнул свежий уличный воздух и увидел что-то, кроме разваливающихся каменных стен камеры. Ему казалось, что все это сон. Очередная выдумка, сказка его воображения о том, что он оказался на воле, смог пройтись по знакомым улицам города, ощутил..свободу. В первые несколько десятков минут после его выхода из темницы он молча стоял на одном месте, уставившись в стену, пытаясь принять тот факт, что он видит свет и ощущает тепло. Что это реально. Все эти годы его окружали лишь холод и сырость, и резкая смена обстановки ввела его в ступор. В следующие насколько часов парень бездумно ходил по улицам, пугая людей своим пустым взглядом, грязной и старой одеждой, спутанными волосами и мертвой бледностью и худобой. Его это не особо волновало. Он вышел на площадь. Вокруг него в быстром темпе шагали горожане, либо не обращая на него внимания, либо откровенно сторонясь, занимаясь привычной рутиной. Как будто ничего не было. Как будто ничего не изменилось. В очередной раз вдохнув полную грудь воздуха, Трубадур скрепя сердце посмотрел на то самое место, где раньше, в детстве, он пел. Пел от чистого сердца, занимаясь своим любимым делом и очаровывая людей своим звонким голосом, не подозревая, что он выступал в роли отвлекающего маневра. Раньше он много говорил. А теперь..он даже не помнит как звучит его собственный голос. В последний раз он открывал рот когда был подростком, сидя в сыром помещении, раздражаясь от маленькой ему по размеру одежды. Ему казалось, что все вокруг пыталось вывести его. Стены будто сужались каждую секунду, а потом возвращались на свои места, делая вид, что ничего не было. Солома трещала слишком громко, даже тогда, когда он не двигался. Солнечные лучи в середине комнаты становились ярче, будто зная, что он не сможет до них добраться и смеялись над ним. Как и стражники. Он пытался высказать все свое отчаяние в пустоту. Тогда он ещё знал, как говорить. Помнил. Порой он звал свою маму, ловя галлюцинации от голода и детского страха, иногда общался с пробегающими мимо крысами, а иногда, если повезёт, перекидывался парой слов с сокамерниками, которые никогда не задерживались рядом надолго. Либо они умирали, либо их срок был маленьким, либо стражники специально, будто дразня его, располагали их рядом с Трубадуром, чтобы он хотя бы на минуту перестал ощущать себя таким одиноким, а через пару дней переводили их в другой конец подземелья. И снова он оставался один. Повзрослев, он понял, что его никто не слушает. Даже крысы, или его мама, которая, как он думал, превратилась в песню, и всегда была рядом с ним. В его душе. Ему больше незачем было говорить. Последние несколько лет он молча и неподвижно сидел в углу своего жилища, изредка поднимаясь, чтобы размяться. Вернувшись в реальность, Трубадур ещё некоторое время стоял вот так, посреди площади, полной народу, ощущая толчки острых логтей в его худые бока и ругательства под ухо. Уняв дрожащие руки, он отправился дальше, на старое место жительства, где когда-то проводил время в компании таких же детей (они разные, они всегда были разными), оберегаемые Луизой. Которая обязательно отплатит ему сполна. А сейчас.. знакомое ощущение темноты и звон в ушах, сопровождаемый лаем и странной речью. Будто нечеловеческой. Но с этим он разберётся потом.