Даже Бог к нему приходил

      Я приходил к нему часто. Это мой грех и одновременно — покаяние. И что покажется смешным любому — я ненавидел ходить к нему.       Клуб располагался в самом конце вечно длинной и грязной осенними листьями улице — зима или лето, чёртовы кленовьи листья лежали здесь круглые года — и представлял он из себя непривычное богатому глазу витражное здание с вездесущими лазерами из окон. Это был обычный ангар, брошенный ещё при моём отце правительством. Время услужливо обвесило его тухлые кирпичи жёлтым мхом и лозами какой-то дряни, а поверх, точнее, вниз, как червивую вишенку на торте, сбросило крыс в подвалы с гниющим зерном.       Ещё будучи ребёнком я часто с друзьями катался на велике мимо него, и каждый раз, как в новый, мы рассказывали друг другу страшилки о призраках за стенами жёлтого мха и о крысиных подвалах с Крысиным королём, что вечно визжит и своим длинным хвостом, как кнутом, бьёт извозчиков королевской кареты по искрюченным спинам с торчащими позвонками… Каждый раз как в новый и в старый мы, визжа как свиньи на убое, уезжали от пустого ангара прочь, предпочитая тёмный лес за горизонтом города этому жуткому месту.       Мама мне много раз говорила:       — Сынок, ты только что и делаешь, так разочаровываешь мать и отца! Сколько раз он тебе говорил не сновать близ ангара? — В этот момент она, обычно, утирала тыльной стороной ладони слёзы с покрасневших щёк и брала отцовский ремень (её тощие, прозрачные от болезни руки как некстати сочетались с кожано-чёрным суровым ремнём), — И я тебя, я тебя сколько раз просила! — Она замахивалась, а я лишь закрывал глаза.       Не ударит. Мама не ударит собственного сына, даже если он спустя двенадцать лет, опять ослушаясь, будет сновать в ангаре и играть на жизнь со смертью ради денег с каким-то непонятным человеком (человеком ли?).       Такова была мама. Таков был отец — когда возвращался, он брал тот же ремень и, уже не боясь, шлёпал меня им по заднице до покраснения. Не сильно, но утомительно долго, что даже мама, вдоволь нарыдавшись, успевала заснуть где-то в гостиной, пока я скучал в детской вместе с отцом, ожидая, когда устанет и он.       Они умерли, как только мне стукнуло пятнадцать, и с тех пор бояться мне нечего — только призраков крыс и Крысиного короля, который от голода и травли успел сожрать собственный хвост и обглодать горбатый хребет.       Скажи мне, пятнадцатилетнему дураку, что я через каких-то таких же двенадцать лет как велики и пацаны буду ночами волочится по пустым улицам в этот дрянной ангар, как к себе в отчий дом, я бы, наверное, повесился. Или пристрелился; мою дурную голову занимали тогда различные глупые мысли.

***

      В этот раз я выпил горстку таблеток. Быстро заглотил прямо перед дверью в его кабинет и скривился, как обычно кривился в первые разы наших встреч; вечно курящий мужик у входа посмотрел в мою сторону с осуждением — в постоянно меняющихся бликах и темноте я, конечно, не увидел его взгляда, но было достаточно и того, как он потушил сигарету о щёку и, махая из стороны в сторону лысиной как воздушным шариком, ретировался в туалет, откуда я вышел всего пару минут назад. «Тоже хочет», — Мелькнула мысль, и в тот же момент отворилась тихая дверь. Сегодня я не выбил её ногой, как в предыдущие тысячу раз. Почему? Он попросил меня об этом перед тем, как врач вынес моё бездыханное тело наружу. Шепнул мне на ухо — «прекрати» — и я прекратил. Иногда, чтобы получить нужный результат, надо прогнуться под кого-то.       Кабинет Диллера встретил гостя тошнотворным запахом чьих-то мозгов, самим хозяином и вычищенным до блеска старым дробовиком. Я смог сдержать порыв выбежать и как следует проблеваться вниз, на танцпол. Зашёл, прикрыл дверь, щёлкнул замком. Улыбнулся хозяину — его лицо, худощавое то ли от природы, то ли от недоедания и вечного курения с алкоголем, как всегда скрыто ширмой темноты, но я отчётливо увидел, как уголки тонких губ дёрнулись в подобии полумесяца улыбки. Сегодня он не улыбался как последний идиот. Плохо это или хорошо, мне ещё предстояло узнать.       «Имя», — Донеслось из-за тёмной ширмы. Диллер говорил тише, чем летает надоедливая мошка, но я привык за столько раз, и расслышать похожий на шорох голос сквозь бу́хающую снаружи музыку было делом простым.       — Зачем спрашиваешь, знаешь ведь, — Попытался отшутиться я. Но он был непоколебим. Огромные глаза неестественно широкими зрачками смотрели прямо на меня. Или надо мной — казалось, ещё чуть-чуть и всё пространство вокруг нас — пара полок, множество бумбоксов с одной и той же музыкой, освещающие подобие бильярдного стола прожектора и провода — всё это добро свалится прямо на меня из-за какого-то, казалось, пронзительного взгляда. Не желая оказаться под толстым слоем пыли и всякой другой дряни я взял со стола лист с уже прицепленным к нему устройством и лёгким оттарабаниванием пальцев выбил своё имя. Машинка пикнула, приятно завибрировала в руке. Лист как-то оказался в руках Диллера. Маленькое устройство, отдалённо похожее на игровой автомат, пропищало, и вывело на экран наши имена. Диллер и я.       Вся моя, сука, семья.       Пока Диллер привычно что-то ветром шептал, заряжая дробовик, я ненавязчиво наклонился рассмотреть остатки мозгов, что некультурно валялись прямо у моих ног. Вокруг ошмётков уже во всю веселились мухи — первые падальщики на запах — а если приглядеться, можно было заметить, что эти самые ошмётки словно пытались сбежать; они шевелились, как аппетитное вишнёвое желе, которое мама мне и отцу часто готовила по выходным, праздникам и будням с Рождеством. Я быстро смекнул. Черви — вторые падальщики на запах — взялись из-под подгнивших досок и наслаждались ужином на вынос. Копошащиеся существа сливались с нежно-розовым оттенком, отчего становились незаметными, и только изредка кто-то вылезал наружу, чтобы глотнуть свою порцию спёртого воздуха. Значит, мозги всё же не мои. Я облегчённо вздохнул; что ж, на время вылетел некий конкурент, и за деньги можно не бояться. Хотя, чего за них бояться, этот чёрт за тёмной ширмой раздобудет их откуда угодно, даже из этих гниющих ошмётков мозгов…       «Начинай», — Темнота шелохнулась в мою сторону и я отдёрнулся назад, чуть не приложившись об офисную дверь. Он вылез из-под своей ширмы — точнее, высунул нос, показал заострённые скулы и обкусанные тонкие губы на ярком свету — и спрятался обратно, пряча последним неухоженные чёрные космы. Его глаза заблестели то ли от злости, то ли от возможного азарта; скорее, от первого, так как азарта по его же словам он не ощущал уже долгое время. Я мысленно перекрестился и взялся за дробовик.

***

      Однажды Диллер рассказал мне, что к нему приходил сам Бог. Сложно в это поверить, правда? Вы только вдумайтесь — Сам. Бог. Сам Бог пришёл к тому, чьё тело не видело солнечного света множество лет, чьи волосы отросли и стали похожи на противные водоросли с рифов, и чьи глаза походили на блюдца, куда бабушка себе и кому-то ещё зачем-то налила по целому океану с мутным от бури дном? Вызови официантку, я оплачу счёт и пойду хоть нахуй из этого заведения — настолько не верилось мне тогда.       Сложно поверить и в то, что он сам мне это рассказал. Когда в мои руки из «волшебного сундучка» попал мятый лист с размытыми буквами и окроплями крови, я поначалу смутился. Зачем, собственно, товарищу Диллеру подсовывать сюда ЭТО? Вот сейчас увидит, закричит: «ага!» и выстрелит без предупреждения, снеся мне ебальничек как пить дать. Но этого не произошло; он сидел также, как сидел и до раскрытия гос. тайны, и лишь капал на меня из своих блюдец отчего-то горькой океанской водой. Уже позже, через слухи я узнал, что в этом его фишка. Он хочет доказать этим свою мощь, мол, сам Бог играл со мной, и даже он проиграл, что вам, жалким смертным, до меня! До того же Бога!       Он был прав — до Бога далеко. Но до него, Диллера, было намного ближе, чем до небесного судьи.

***

      Список вещей, которые любит Диллер (почему-то): a. По-идиотски улыбаться; b. Пить пиво и выбивать патрон в честь этого; c. Обрезать ствол и, шутя, стрелять мне в ебало (пока я пристёгнут к арматуре стола, вот блядь), а после смачно закуривать и смотреть, как я ёрзаю в мечтах сделать то же самое; d. Когда дробь пробивает его голову и выносит тело вглубь комнаты.       Листок со странным списком висел у меня на холодильнике, и я время от времени, когда подходил взять то пиво, то кусок замороженной пиццы, смотрел на него. Улыбка, пиво, ножовка с сигаретой и крупная дробь в его понуренной голове. Может, он хочет умереть, но что-то не даёт ему? Что?

***

      — А вот скажи, — Я мял сигарету в руках. Торопиться закуривать не хотелось, — Что ж ты не бросишь свой, м-м, бизнес, и не уедешь куда-нибудь отсюда? Говорил ведь недавно, что осточертело до коликов.       Диллер промолчал. Я глянул на него — из-за освещения и расстояния между нами он был похож на восковую статую, с таким же жутким, фальшиво «живым» лицом. Огромные глаза на миг прикрылись. «Хочу, и не хочу». Странный ответ. Он пару секунд помолчал, и вдруг выплыл из гущи темноты — такой высокой, неестественной, хрупкой осинкой. Одним махом перелез через зелёный стол и навис рядом со мной. Я наконец решился закурить. «Ты интересный». О как. «Упёртый, как баран. Даже хуже».       — Умеешь ты комплименты делать, — Усмехнулся я и выпустил ряд ровных дымных колечек. Махнул свободной рукой в сторону опустевшей пачки сигарет и кивнул, — Сигареты отвратительны, Ди. «Ты тоже». Он склонился ещё ниже и обхватил моё лицо.       Сигарета упала в щель между досками.

***

      Он утёр тыльной стороной ладони слёзы с моего лица. Я вновь не понял, как он оказался так рядом. Худощавым призраком Диллер исчез в ширме темноты, улыбнулся и кивнул: «твой черёд».

***

      Наплевав на правила я с удовольствием закурил, пока Диллер приходил в сознание после собственного заряда дроби в лицо. Почему-то он не менялся от сногсшибательных выстрелов прямо в ебало. Я надеялся, что со мной происходит то же самое. По крайней мере, после каждой неудачной попытки, разглядывая себя в зеркале, я изредка замечал лишь маленькие кругленькие шрамы на щетинистом лице.       Мы играли последний раунд второй игры — меня нехило штырило от выпитых пару часов назад таблеток, огромного количества пива и выкуренных в раз пачек сигарет, а в добавок ужасно болела голова; часто посещающая мою голову дробь давала о себе знать. Я не уверен, что прошло всего два часа, казалось, будто мы вместе уже целую вечность, и будем примерно столько же. Я докурил и посмотрел на Диллера. Он тоже посмотрел на меня — сигарет у него не было, и он от зависти хищно улыбнулся. Или не хищно; я не успел понять, когда в меня прилетел хороший двойной заряд дроби. «Осторожнее в следующий раз», — Он вновь улыбнулся, но не по-доброму и даже не по-плохому. Так улыбались лишь на прощание.       Следующего раза… не будет?       Зачем-то я глянул на устройство: со стороны Диллера мигала всего одна молния. «Убей меня». Я отвлёкся от экрана и посмотрел в темноту — он подвинул ко мне лупу, всё также улыбаясь.       Бред полнейший. Я с подозрением принял дар, осмотрел — зачем, сам не понял — лупа как лупа. На душу свалилось смятение. Убить? Чего?.. После стольких попыток так просто — убить.       — Так тебя ж не убить, — Бросил я вместе со смятой пустой банкой из-под пива, — Что ты задумал, чёрт? «Ко мне Бог приходил.» Ну началось. Я скривился как от лимона, всем своим видом показал, что плевал я на это с высокой колокольни. Диллер негромко хмыкнул. «Давно он ко мне приходил. И быстро ушёл, ибо слаб оказался небесный судья в играх грешных, — Он закопошился, достал потрёпанный кровавый лист бумаги, — Убей меня. Забирай деньги и уходи». Возле рук оказался тот самый договор Бога.       Бог. Так что же — Бога убил, и теперь неинтересно? Я почувствовал, как изнутри гложет злоба. Ах же, сволочь!..       — Сам Бог приходил, а теперь ты гонишь и простых смертных, — Я усмехнулся и поднял дробовик. Сука, что ж это я тут, такой же шанс! Я так хотел его убить за всё, что он делал со мной! За то что дразнил, обманывал, приковывал к арматуре стола, размозжил тысячу раз мою голову, за пичканье сигаретами с сырым табаком и непонятными таблетками, за ложную надежду на победу, резкий обрыв всего… За его глупую улыбку и глубокие огромные глаза.       Использовал. Ладно других идиотов — они все здесь бывали за корыстными делами, мало кто ушёл живым к родителям, семьям и своим детям… Но чтобы меня! Дрогнула рука, чуть не разбил лупу. У меня ведь совсем другие цели.       Вдруг в голову пришла одна мысль. Пришла — точнее, влетела как та же дробь к себе домой — и застряла, засверлила внутри. Мужик снаружи, это ведь… Неужели? Я напряг мозги в попытках вспомнить. Диллер спокойно сидел и изредка постукивал по недопитой жестяной банке длинными ногтями (он когда-то говорил, что ему не нравится эта марка пива, но так как власти не приветствуют иностранные марки, то приходится использовать в работе что есть. Почему я помню это?).

***

      Говорили, у Диллера есть сообщники. Я не особо верил слухам — блин, да вы видели что он творит? Какие сообщники, когда этот чёрт преспокойно принимает в голову по несколько выстрелов горячей дроби за раз? Его холодное спокойствие, когда близок проигрыш. Я ни разу не выигрывал Диллера; напротив, еле живого под руку меня выводил либо сам он — это, естественно, помню отнюдь только отрывками — либо так называемый мною «врач». Когда размытое лицо с большой лысиной первый раз возникло перед глазами, я уж успел подумать, что, блять, умер, или совсем скоро — умру. Распилят, балбеса, на кусочки, и скормят местным крысам и Крысиному королю… Но тогда меня откачали, смыли кровь с посеревшего лица. Поправили куртку поприличней и: «ты удачливый, знаешь? Иди, сегодня твоя ночь». Та ночь так и не стала моей, и последующие девятьсот девяносто девять ночей — тоже. И юбилейная меня отбросила в тот же грязный туалет, напичканный повсюду странными таблетками и лысой башкой Врача с дефибрилляторами под подмышкой.       К чему я об этом? Это не врач. Даже не медбрат, коих на свете и так мало. Тот лысый шарик с сигаретой в руках у двери кабинета, что вечно стряхивает пепел средним пальцем на головы людей с танцпола и глупо покачивается, как только замечает меня.       От мыслей ещё сильнее заболела голова. Мышки слухи распускали, мышек за ухо таскали. Сука.

***

      Пощёчина помогла прийти в себя. Я щёлкнул зажигалкой об угол бумаги. Договор Божий стал медленно тлеть. Кабинет заполнился дымом и вонью крови, стало невозможно дышать. Чёрт, да есть ли смысл теперь думать о том человеке? Может, я и не прав сейчас, и всё это ложь. Я нацелился на Диллера и приготовился нажать на курок. Убить? Да легко! Блюдца медленно плыли из стороны в сторону перед глазами. Кажется, океан из них стал убегать.       Убить? Да!.. Бабушка перелила чай, и океан поплыл по застеленному чёрной скатертью столу. Как-то всё сумбурно, слишком неожиданно и глупо.       Я размял плечи, разбил лупу. Заряженный патрон. Перехватил поудобнее дробовик. Блюдца. Спутанные космы. Обкусанные губы. Глупая улыбка хищных зубов. Зажмурился. Комната всё быстрее заполнялась дымом и запахом сигарет. Воняли мозги. Заверещали черви.       Бог, говорят, самое великое и ниспосланное самой Вселенной существо, что должно направлять людской род по верной тропе, вымощенной золотой плиткой. Он должен спасать людей. Подсказывать. Наказывать, если что не так. Помогать. У Бога были помощники, но однажды купились они на соблазнения людских дам и мужчин, и спустились вниз, решившись в итоге отречься от крыльев и стать будущими удобрениями кормилицы. Бог остался один. Бог не должен опускаться до уровня самих людей, он должен держаться дальше от тех возможных грешных вещей, которые создал человек. Ада нет, Ад придумали люди. Бог не смог держаться от Ада слишком далеко. Боже, помоги! Музыка стала играть громче и буквально сверлила голову пополам. Блять, блять Блять, блять «Так надо». Ни прости, ни до свидания! Блять, блять Блять! Блять! «Не хочу», — Прошептала мне мысль, но было поздно. Выстрел получился до невозможности шумным. По лицу побежали капли крови и ошмётков его, видимо, бывшего лица. Несколько секунд тишина, заглохли наконец и ебучие бумбоксы. Писк, щелчок. Я приоткрыл один глаз. Большущий чемодан, набитый доверху деньгами. Грязными, облитыми кровью банкнотами. Сушите вёсла, иссох океан. Я аккуратно снял чемодан, отряхнул порох с куртки. Развернулся. Скрипнула дверь, и я вспомнил, что в последний раз он попросил меня прекратить выбивать её с петель.

***

      Я приходил к нему часто. Это мой грех и одновременно — покаяние. И что покажется смешным любому — деньги: последнее, что мне было нужно от него.