Unspoken

      От: Игорь, 12:22       серый       как ты       почему в школе не появляешься              От: Игорь, 18:08       давай поговорим       ?       я серьезно хочу поговорить              От: Игорь, 20:35       тебе не кажется, что это слишком?       серый       так не должно быть              От: Игорь, 22:22       знаешь       папа говорит ему жаль       иногда люди просто делают не то       и потом жалеют       прости а?              От: Игорь, 00:10       сереж       ладно       спокойной ночи       

***

      Мама всегда ему говорила, что он особенный.              С самого детства Серёжу окутывали заботой все женщины семьи: мама, бабушка, тёти, да и любые мамины подружки тоже. Лаской его буквально душили, выбивая воздух из груди и почву из-под ног, но возникать было бы невоспитанно. Частенько он слышал, что из него получилась бы хорошенькая девчонка.              Игорь был полной его противоположностью: он был быстрым, сильным, мега-крутым! Таким, каким Серёжа хотел бы быть в другой жизни, в другом мире — идеальным. Он никогда не говорил этого, но именно так он и видел брата, пусть Игорь бывал грубым.              Сам Серёжа никогда не жаловался: Игоря вечно ругали, бывало, даже били; изредка Серёжа мог слышать или даже краем глаза видеть, как дядя отвешивает тому подзатыльники или настоящие удары ремнём; и ему становилось жаль того. Дрожь прокатывалась по телу, а на дне желудка оседало чувство вины.              Игорь был вечно хмурый, щетинистый и агрессивный, но винить его в этом нельзя — до Серёжи он так не страдал и таким не был. Стало быть, виноват в этом был Серёжа.              Он не жаловался, он никогда не жаловался, но мама со своей природной гиперопекой всегда оказывалась рядом, когда ему было хоть слегка плохо. Вот и в этот раз мама прибежала, услышав шум в комнате Серёжи, застав их так: Серёжу, собирающего клочки его рисунков на коленях, и Игоря, вырывающего из альбома лист за листом.              Вечер быстро становится ночным кошмаром.              — Мужик должен быть мужиком!              — Да что ты заладил, как неандерталец?!              — Что я не так говорю, что Игорёк не так говорит?              Дядя Костя говорит до того громко, что стены их квартирки на Невском содрогаются, а может, из-за гипервентиляции Серёже это чудится. Он сидит на кровати, забравшись на ту с ногами и обняв свой альбом, и шумно дышит, упершись взором в точку перед собой.              Родители ссорятся больше часа точно.              — Игорь перешёл черту, ты это без меня прекрасно понимаешь.              — Ань, давай начистоту: пацан не должен так выглядеть и так себя вести. Альбом он ему порвал? Бог с ним, с альбомом, ты посмотри, что происходит в этом альбоме лучше!              — Я этот бред, Костя, слушать отказываюсь…              Вдруг Игорь садится рядом, виновато глядя на него исподлобья. На полу разбросаны обломки его растоптанных, униженных чувств.              — Мужиком он должен быть, а не сопли на кулак наматывать и ждать, пока мамка придёт разбираться!              — Знаешь, что?! Как бы твой сынок не загремел потом к тебе же в участок со своими варварскими замашками! Всё, рот закрой, слышать не могу тебя!              — Правильно, чё с нами, с неандертальцами решать? Лучше вон, выхаживать не то сына, не то дочь!              Серёжа закрывает уши руками, зажмуриваясь, и ему так страшно от громких воплей и хлопков дверей, периодически взрывающихся в соседних комнатах, что он не может перестать трястись.              — Серый. — сглатывает шумно Игорь, пялясь в стену напротив, так же бестолково сидя рядом.              — Что, Игорь? — еле слышно шепчет Серёжа, но Игорь, конечно, слышит.              — Прости. — кажется, Игорь впервые извиняется сам, искренне. Впервые Игоря не держит за шкирку дядя Костя, вытряхивая из него слова, впервые Игорь испытывает чувство вины и признаёт это.              Серёжа, однако, не отвечает: в нём болью в груди отзывается обида, а ещё ему тревожно и жутко, всё очень быстро обернулось скандалом.              Неожиданно, рука Игоря опускается ему на колено, сжимая то в акте поддержки. Тот так же остаётся без ответа.       

***

      Они с мамой теперь живут у её подруги в Приморском, поэтому Серёжа переходит в другую школу, поближе. Там Серёжу никто не знает, но никто его и не задирает особо — его не замечают. Изредка, поняв, что он умный, просят дать списать, а Серёжа не жадный и не сильно смелый, соглашается. Поэтому к нему относятся даже… хорошо.              Дядя Костя звонит маме почти каждый день. Что именно он говорит — Серёжа не знает, но мама после его разговоров очень задумчивая и уставшая, сразу выпивает успокоительное и ложится спать.              Теперь они снова вдвоём, как раньше, но Серёжа испытывает из-за этого жуткие муки совести. Она снова одна, снова со своим странным сыном, и снова несчастна.              Однажды, заручается надеждой Серёжа, он разбогатеет и подарит ей лучшую жизнь.              Долго жить в Приморском у них не выходит, но маму приглашают по работе в Москву, а там, в Москве, живёт тётя Маша. Тётя Маша очень добрая, но немного строгая — поэтому Серёжу с собой мама взять не может. Квартирка у тёти Маши маленькая, места мало, а у бабушки дома Серёжа живет в собственной комнате. Мама бы никогда не оставила его одного, но Серёжа её заверил — справится.              Немаленький уже.              — Да, в Москву. Да, уезжаю в Москву! Нет, Кость. Костя, я всё сказала, на этом точка. — собирая сумки, ворчит мама, прижимая телефон к уху плечом. — Ты неисправим, как человек, а я так не могу и не хочу. Нет. Всего тебе хорошего, Гром.              В груди скребутся кошки, когда он провожает маму на вокзале. Вокруг воняет дымом и жирными пирожками, а ещё люди вокруг суетливые. Звуков много, запахов и раздражителей тоже, но он держится. Он будет держаться.              Мама обнимает его на прощание, и Серёжа вдыхает её запах глубоко: запах её волос, одежды, кожи, и запоминает. Слёзы катятся из глаз, и бабушка ласково гладит его по спине.              На обратном пути Серёжа молча сидит на заднем сидении, глядя в окно задумчиво, пока облака проносятся на высокой скорости вместе со зданиями, деревьями и пролетающими мимо птицами. Вот бы и ему обернуться птицей.              Игорь ему пишет немного реже, чем дядя Костя — маме. Пишет и всегда остаётся без ответа, но никогда не звонит, уж на том спасибо. Серёжа очень любил и любит Игоря, он вырос с ним, он всегда им восхищался, но это всегда было безответно, а ещё Игорь был мудаком.              У него были хорошие черты, но в основном, как Серёжа уверился недавно, Игорь относился к нему плохо. И простить его было трудно. Его детские розовые очки, через которые Игорь казался героем книжек и рыцарем, были разбиты.              Про Олега Серёжа вспоминает по десять раз на дню: когда он в школе, он надеется каким-то невообразимым образом его там увидеть. Может, Олег и в той школе нахулиганит и подбросит кому-то лягушек, и тогда его переведут к Серёже?              Или Серёжа будет прогуливаться по Невскому как-нибудь и увидит его, глядящим вдаль, или просто, он выйдет за молоком, а окажется, что они соседи? Или Олег будет искать его, ведь, кажется, они всё-таки подружились, и Олег им интересуется?              От: Вы, 19:07       привет       все нормально, а вы там как?              Подумав, Серёжа печатает вдогонку следующее сообщение, пока Игорь не успел прочитать и ответить.              От: Вы, 19:08       дай мне номер Олега, пожалуйста       хотел с ним поговорить       

***

      С Олегом Игорь дерётся на следующий же день, позорно проигрывая, но начистив тому морду знатно. На душе даже как-то легче, пусть челюсть сводит и рёбра ноют, а голова перестаёт назойливо трещать.              Какого хера вообще происходит? Эти двое, у них что, какие-то тёрки в секрете? У них, может, какие-то сраные планы, которым Игорь мешает?              Или Волков ебёт его брата?              Номер Серому он не дал, но впал в знатный шок от наглости того — не отвечать сутками, игнорировать любые попытки связаться с ним, а потом объявиться, чтобы… чтобы…              — Ты что, блять, пидор?! — не выдерживает Игорь, получая кулаком по лицу.              — Угомонись, Гром! — зло, но отчаянно кричит ему Олег.              Игорь падает головой о кафельный пол, потолок и стены перед глазами плывут, а вокруг толпятся дети и подростки, окружив их и пристально наблюдая. Олег бьёт снова. И снова, и снова, поразительно легко, как для спортсмена, и унизительно-часто, как для товарища.              Игорь лягается, собирает остатки сил в кучу и переворачивает их, роняя Олега под себя. Он успевает ударить того один раз, прежде чем Олег неведомым образом хватает его в удушающий.              Сильный, сука. Даже сильнее Игоря — кулаки у него тяжелее, движения быстрее, а сам он… Сам он лучше, видимо. Лучше как друг, лучше как брат. Во всём лучше. Так Серёжа решил.              Серёжа с недавних пор стал лидером мнений в маленьком мире Игоря.              Прошлым вечером, получив сообщение от того, Игорь поспешил в спальню, залез под одеяло и внимательно следил за тем, как Серёжа печатал. Он надеялся, что Серый скажет, что они вот-вот вернутся домой; что ему плохо без Игоря, точнее, без их семьи; что он прощает его.              Игорь так и не услышал, что Серёжа прощает его.              — Что у вас тут происходит?! Гром, Волков, живо ко мне в кабинет! Все по классам разошлись, быстро я сказала! Вам что тут, цирк или…              Олег отпускает.              Игорь выдыхает болезненно, чувствуя, как его внутренности пульсируют и горят, как каждый сантиметр тела сводит от тупой боли. Олег подает ему руку, но Игорь встаёт сам, отталкивая его ноющим плечом. В кабинет завуча они идут вдвоём, но не переглядываясь даже мельком.              Голова Игоря занята другим.              Серёжа вообще простил его?       

***

      — Почему тебе не всё равно? — спрашивает нервно Юля.              От её ярко-рыжих волос рябит в глазах, особенно в подбитом, с лопнувшими капиллярами. Но Юля приятно пахнет, — как любая другая девчонка, что для Игоря неудивительно, но расслабляет, — у неё легкая рука, а потому он остаётся у неё. Лежит на её коленях, пока она обрабатывает его ссадины и синяки, порхая нежными пальцами над его лицом.              — Тем более, это же Сергей с ним общаться хочет. Не наоборот. Олег к нему не лезет, так зачем с ним драться? — не понимает Юля, хмуря брови упрямо. Игорь хмурится тоже — его бесит имя “Сергей”. Он никакой не “Сергей”, он Серёжа, и Серёжа слишком крепко сидит у Игоря в башке. — Или тебе нет разницы?                     — Чего? — поняв, что отвлекся, рассеяно уточняет Игорь.              — Олег не виноват!              — А кто тогда виноват? — скалится Игорь, но тут же ощущает простреливающую боль в челюсти. Хорошо хоть зубы целы.              — Ты. — фыркает она, сталкивая его со своих колен.              — Юль, — вздыхает Игорь, переворачиваясь, несмотря на боль, и подминает её под себя. Юля вот так — на спине, глядящая на него снизу вверх, в этой её девчачьей спальне — выглядит правильно. Если бы у Игоря не болел каждый сантиметр тела, он бы даже попытался воспользоваться моментом. — у него что-то с моим младшим братом. Понимаешь?              — Неправда. — упрямится та. — Сам всегда говорил, твой брат — ни рожи, ни кожи, а тут вдруг раз — и Волков, за которым вся школа бегает, с ним… что ты думаешь-то, Игорёк?              Игорь думает, что Серёжа в самом деле был ни рыба, ни мясо большую часть своей жизни, с самого детства. Он был странным, занудным и неопрятным, он был маленьким и уродливым — с морковными волосами, веснушчатым носом и маленькими хитрыми глазками. С вечно закрытым лохмами, острым и блеклым лицом.              А потом он вдруг стал - как бы ни избегал этого слова Игорь - красивым: у него чуть отросли волосы, стали блестящими и слегка волнистыми; его глаза стали сиять, стали смотреть и выглядеть иначе; его голос звучал по-другому, ниже, заманчивее; его губы тоже… Игорь чертыхается, внимательно смотрит на Юлю и опускается, прикасаясь к той поцелуем. Юля отвечает, но задевает зубами его ссадины, и он отстраняется разочарованно.              — Я думаю, Волкову надо тёмную устроить. — мрачно отзывается Игорь, отталкиваясь и ложась рядом с девушкой на постель.              — И это сын майора? — журит его Юля.              Но он не слышит. Игорь думает и думает, пытается вспомнить, когда это произошло — до его отъезда в спортивный лагерь Игорь никогда не задерживал на Серёже взгляд, не хотел быть рядом, не испытывал злости, когда кто-то обращал на него внимания.              А тот никогда не тянулся ни к кому, кроме Игоря. До недавних пор.              Да, это всегда был его Серёжа, и Игорь абсолютно стал испытывать праведный гнев к тем, кто пытался Серёжу переманить. Словно никто не заслуживал его истинно, — Серёжа теперь казался каким-то тайным сокровищем! — кроме Игоря, ведь Игорь всегда был рядом и первый заметил его красоту.              В Серёжу всегда все пальцем тыкали да причитали, что он чудик и уродец, рыжий-конопатый, неприкаянный, безотцовщина. Игорь, честно, ничего в нём тоже не видел по последнего, но… Он был первооткрывателем в любом случае.              Это просто случилось за пару месяцев — из гадкого утёнка Серёжа превратился в самого красивого мальчика, которого Игорь мог себе представить: с изящной тонкой шеей, с большими голубыми глазами, с улыбчивыми, нежными розовыми губами.              И неожиданно, похорошев, Серёжа перестал липнуть к нему.              — Поцелуй меня. — прикрыв устало глаза, просит Игорь, и Юля осторожно, как кошечка, переползает на его саднящую грудь и исполняет его просьбу.       

***

      Юля перестаёт приходить к нему домой после того, как видит его отца, старшего оперуполномоченного полиции, пьющим воду из-под крана на кухне. Он стоит там в одних семейных трусах — помятый, небритый и с замыленным взглядом. Игорь быстро провожает Юлю в свою комнату — им нужно подготовить презентацию по истории, закрывая дверь наспех, и останавливает отца в коридоре.              — Это кто? — нетрезво, угрожающе нависает папа.              — Юля. — вздыхает Игорь, пытаясь загородить собой путь. — Юлю помнишь? Пчёлкина.              — Баба твоя? — не понимает тот, и Игорь кивает с облегчением. Вспомнил. — Какого хуя она тут делает?              — У нас уроки…              — Уроки? — вскидывает брови отец, усмехаясь неприязненно, и оглядывает Игоря с ног до головы. — Ты сам-то не пидор, как Серёжка? У тебя девка в комнате, а ты уроки делать собрался? — прищуривается он с подозрением, а Игорь замирает, ощущая, как в его мозгу образуется вакуум — оглушительно-беззвучный, немой, как и сам Игорь сейчас. Он не... Вовсе нет. — Иди и трахни её, бабы только на это годятся. Ты им всего себя, всю жизнь к ногам, а они, блять… — с этим он уходит, ворча что-то дальше, в основном адресованное Анне.              Проект сделать не получается: Игорь сидит на кровати, пока Юля что-то печатает, подбирая картинки, не зная, куда ему деться. Он заламывает пальцы, щелкает суставами, оттаптывает ногой рваный ритм, но не может перестать думать о словах отца. Это был приказ? Это было требование? Это вообще нормально — когда отец такое говорит сыну?              Игорь думал об этом, конечно, и обсуждали они это много раз. Юля не хотела, а Игорь любил её очень и уважал. Жениться обещал.       Он опускает руку на колено Юли, скрытое за плотной тканью колготок — пусть и весна, а холода в Питере дикие. Такие, что кожа у неё всё ещё замерзшая, наверняка, покрасневшая под одеждой.              Конечно, он возбуждается, Юля ему очень нравится: она красивая, милая, и вызывает в нём очень много различных чувств. Например, раздражение и непонимание, когда она скидывает его руку с себя, зло зыркая. Так, что Игорь больше не пытается.              Уходя, Юля видит папу спящим в гостиной лицом в ковёр. Она отчётливо брезгливо осматривает заляпанные в непонятных жидкостях полы, которых точно не было, разбитые и пустые бутылки спиртного, так же магически появившиеся там, и говорит:              — Может, в опеку позвонить? Как ты можешь тут жить?              Игорь даже не силится перед ней объясняться, выпроваживает её молча и только думает разочарованно — почему снова? Из-за Ани? Из-за этой ссоры? Неужели это стоит того, чтобы целый месяц провести в запое?              Игорь молча протирает полы, убирает бутылки, благоразумно убирая целые в холодильник и перетаскивает отца с пола на диван, за что тут же получает в живот с кулака. Отец, разглядев, кто перед ним, что-то неразборчиво ворчит, а потом засыпает.              — Анька... — слышит Игорь, разгибаясь с трудом от боли, и хмурится, со злостью смаргивая скупые слёзы. Слёзы для неженок и женщин, а потому он себе это не позволяет.              — Не за что, пап. — шепчет он тихо-тихо, в глубине души боясь, что отец проснётся и натворит что-то ещё. Что-то хуже. Что хуже?              Иногда приходит дядя Федя, чтобы принести поесть и проведать, и это слегка ободряет Игоря. С дядей Федей он может поболтать и отвлечься, а ещё дядя Федя гарант того, что отец не полезет к нему с кулаками в очередном пьяном бреду. В основном папа спит, когда тот приходит, либо ведёт себя адекватно, не желая упасть в глазах того.              — Игорёк, — говорит Фёдор, наблюдая за тем, как Игорь с жадностью поглощает домашние пельмени тёти Лены. — ты, если надумаешь, к нам приходи? Переночевать или вообще… Батёк чего, буянит? — он внимательно вглядывается, беззастенчиво ища фингалы или синяки.              Игорь мычит с набитым ртом, перемазанный в майонезе и масле, жует и качает головой. Не уйдёт он никуда. Только трусы уходят, — думает он с неприязнью, — только предатели.       А сам Игорь ужасно скучает по Серёже и пишет ему почти каждую неделю, с большой болью и тоской, с большой обидой, пишет о том, что ему плохо, что ему жаль, что ему не хватает Серёжи. Игорь однажды пишет, что любит его, и, о чудо, Серёжа моментально отвечает.       И я тебя.       А потом Игорь самого себя стыдится, и в стыде этом избегает любого взаимодействия с Серёжей, потому что он не такой. Он не тряпка, не пидор и не любое другое слово, каким его норовил обозвать папа.       Дядя Фёдор уносит с собой весь алкоголь из дома и безопасность, и когда отец просыпается, то кастрюля тёть Лениных пельменей оказывается у Игоря на башке, а сам Игорь протирает лицом пол, когда получает в лицо.              Но он мужик — он ведёт себя как мужик: остаётся в сто раз проклятом доме, убирает всю грязь и мусор, получает бутылкой водки по голове, терпит и молчит. Стоит на коленях, собирая осколки, перемешанные с его кровью из порезанных ладоней, терпит и молчит. Не скулит, не плачет, не зовет. Не просит и не ждёт. Терпит и молчит.              Отец перестаёт пить спустя месяц, так как его просят уйти со службы на время, и это его отрезвляет. Не тот факт, что Игорь наблюдает за ним, убирает его рвоту и получает незаслуженные тумаки, а то, что это повредит его карьере. Игорь даже думает о том, что если бы он перестал приходить домой или пропал без вести, отец бы искал его максимум на дне стакана.              Как только отец перестаёт пить, всё становится на круги своя: он больше не злой, не бородатый и не жалкий. Что до Игоря, то Игорь уже не пропускает школу, меньше думает о Серёже и даже всерьёз задумывается о том, куда же он поступит.              Юля помогает ему подтянуть алгебру и физику, с горящими глазами говорит о том, что собирается поступать после одиннадцатого на журналиста в СПбГУ, а Игорь так и не решается с ответом. Кем он будет? Всю жизнь он хотел одного — чтобы отец им гордился.              — В Екатеринбург поступишь, в Суворовское училище. У меня там товарищ заведует. — говорит папа, буднично и спокойно, будто это не судьба и жизнь другого человека, — Девять классов отходишь, два года в училище — и в армию. После армии домой вернёшься, будешь у меня в МВД работать. — будто это кусок мяса, который он бросает на прилавок и решает, как его разделать.       Папа пьёт пиво и даёт ему немного, казалось бы, такой хороший семейный вечер: диван, телевизор, бутылки пива и тишина. У них таких... никогда не было. Близятся экзамены, все так взволнованы, а Игорю волноваться не приходится ни о том, что он сегодня будет смотреть по телеку, ни о своём будущем.       — Почему? — только и спрашивает Игорь, и губы его дрожат, а голос медленно тлеет. Горло охватывает спазмом, делая его немым. Он и есть кусок мяса.              — А ты хотел всю жизнь со своей подружкой болтаться и заниматься хуйнёй? — хмурится тот. — Самый ценный подарок, который мне достался от твоего деда — это дисциплина, Игорь. Там тебя и научат дисциплине, вдали от дома. Я не справился, видно — ты размяк.              — Неправда. — хрипло, через силу выдавливает он. Обида стягивает грудь, слёзы норовят брызнуть, но тогда отец окажется прав. Всю жизнь Игорь хотел, чтобы папа им гордился, но вот — после всех стараний и жертв, этого не было достаточно. Он был тряпкой, размазней. Отец счёл его недостойным.              — Зря я Аньку привёл. — делает неожиданный вывод папа. — И она тебя разбаловала и залюбила, и её сын-педик тебя испортил. — фыркает он с неприязнью.              — Пап. — просит Игорь, прикрывая глаза устало. Он слышал это каждый божий день несколько месяцев подряд.       — Я ведь не слепой, сынок, — говорит он вдруг деловито, переключая каналы беспристрастно. — и переписку я вашу видел. И сообщения, которые ты ему пишешь, видел тоже.       У Игоря едва не выскальзывает бутылка из руки, сердце заходится в бешеном ритме, а поворачиваться и смотреть на отца он боится. Он боится так сильно, что у него трясутся крупно руки и колени, ему словно снова десять лет и у отца в руке огромный армейский ремень с железной бляшкой. Игорь говорил что-то плохое? Он писал что-то подозрительное или мерзкое? Что-то пидорское?       Папа мог сейчас избить его до состояния неузнаваемости, мог убить его голыми руками, и самое жуткое то, что Игорь бы не смог его винить в этом. Игорь бы его оправдал. Он и сам себя презирает за те сообщения, написанные им в адрес Серёжи.       Игорь готовится к худшему, боясь повернуться, словно сбоку от него сидит сама смерть.       — Военное училище и армия. — чеканит отец, и это приговор, неоспоримый и несправедливый. — Понял?              Спорить нет ни сил, ни смысла, а потому Игорь молчит. Терпит и молчит.