Дом

И снова я на кромке леса. Опять. Один и тот же сон. Из года в год. Стою, гляжу на шпили ёлок. Крылья носа трепещут от знакомой колкости мороза и аромата хвои, и я едва не делаю шаг вперёд, учуяв сладость конфет, ирисок и тянучек. (Пойдем Тема со мной посмотри как здесь хорошо мы всегда будем вместе ты же хочешь?) Так хочется мне сделать этот злосчастный шажок вперёд, слиться в тенях между стройными шершавыми стволами, наконец отбросить одиночество. Она звонко хохочет, подзывает меня ладошкой в коричневой варежке, смотрит своими огромными васильковыми глазами, дразнится. И я уже подаюсь вперёд, влекомый ласковым взглядом, как сон обрывается. Снова на одном и том же моменте. Я не помню, кто эта девочка, не помню, почему так и не пошел следом за ней. Детали моей жизни до восьмого класса совсем стёрлись из памяти, размылись, расплылись. Старый «Лиаз» останавливается, и я упираюсь коленями в потрёпанное кожаное сиденье впереди. За окном ночь укрыла шпили елей, автобус пустой, стекла запотели от холода. Когда я выхожу из леса, неприятное ощущение усиливается. Деревня мёртвая. Никогде не горит свет, окна зияют черными провалами, словно раззявленные рты. Я иду по главной улице, заметенной снегом. В последние несколько недель я получил от Антона больше писем, чем за всю жизнь. Он настойчиво просил приехать и помочь присмотреть за сестрой, так как родители в отъезде. «…Такое дело тут, Артем, что папе по работе срочно надо в Москву, и мама с ним… С Олей меня одного не оставят, понимаешь, да? Не справимся мы вдвоем, мама просила тебе написать. Ты же приедешь, да? Всего на недельку, да и мы давно не виделись. Отпишись, пожалуйста, скорее…» Буквы были кривоватые, всегда вдавленные в лист бумаги. Последние строки были яростно перечеркнуты, и я никак не мог разобрать, что там написано. В каждом отосланном письме Антон звал меня к себе, а я совсем ехать не хотел. Но тетю Карину любил, хоть и не виделись мы лет десять. Так что сел на автобус рано утром, и приехал уже ночью. Идя по пустой деревне, я видел кое-где приклееные к железным фонарным столбам тусклые объявления, наслоившиеся друг на друга. Дети. Так много детей пропало. Мальчиков и девочек, и чем дольше я смотрел, чем больше черно-белых детских лиц замечал. Под кожей чесалось желание повернуть обратно, но следующий автобус приедет только через три дня. В одном из чернильных окон, в маленьком кособоком домике, какие обычно и встречаются в деревнях, мелькнул огонек от свечи. И тут же погас. Я застыл на месте, но затем нерешительно двинулся дальше. Наконец, на опушке показался чуть перекошенный деревянный дом в два этажа. Ноги в черных ботинках отчаянно вязли в снегу, словно не желая пропускать меня дальше. Дорожка к двери была не почищена, кривую калитку, наполовину увязщую в сугробе, пришлось перелезать. Кое-как я добрел до входа в дом. Ветер взъерошил мои волосы, повеяло замогильным холодом, когда я дотронулся рукой до железной ручки. Но дверь со скрипучим стоном отворилась сама. В прихожей было чернильно, неестественно темно. Я нашарил выключатель на деревянной стене, стараясь игнорировать лёгкий сладковатый запах, что витал в воздухе. Ожидаемо, свет не включился, и я впал в ступор. Тревожное ощущение острой пружиной скручивалось в животе. — Антон? Оля? — Позвал я, замявшись. С шапки уже начал стекать подтаявший снег. Темнота впереди заклубилась, как живая. Отворенную сзади меня дверь с силой захлопнул порыв ветра, отрезав меня от выхода из этого жуткого дома. Ступеньки где-то рядом с моей головой скрипнули, и я крупно вздрогнул. Руки сами принялись судорожно искать фонарик в рюкзаке, пока сердце заходилось в быстром, напуганном темпе. Фонарик нашелся, и холодный белый свет выхватил силуэт на лестнице. Там стоял мальчик, которого я видел будучи ребенком. Антон. Я сделал инстинктивный шаг назад, уперевшись спиной в двери. Его щеки были неестественно впалыми, будто он много-много дней голодал. Кожа кальком натянулась на птичьи кости, глаза светились неестественно прозрачным светом. Антон неотрывно смотрел на меня, и в глубине его взгляда я разглядел что-то жуткое, сумасшедшее. Он как-то дёргано спустился на ступеньку ниже, словно марионетка, управляемая ниточками, улыбнулся. Мне в голову совсем не к месту пришла мысль о округлой грязной маске с черными прорезями для глаз. — Здравствуй, — Быстро взяв себя в руки, выдавил я. С каждой секундой мне все больше и больше становилось не по себе. Антону сейчас должно быть тринадцать, но выглядел он в свете фонаря стариком, с серебряной сединой и глубокими морщинами. — Как хорошо, что ты приехал, мы тебя ждали, — Произнес мальчик, спустившись с лестницы и замерев напротив меня. Приторный запах (конфеты?) усилился. Антон потянулся и включил свет. Прихожую залило жёлтым светом, — Будешь ужинать? Живот нехотя заурчал, и я кивнул. Снял мокрую верхнюю одежду и ботинки, поставив их в нестройный ряд обуви. Я нахмурился, увидев, как много ее здесь — словно вся семья прямо сейчас находится в доме. Антон водрузил на плиту кастрюлю с борщом, и уселся на табуретку, не отводя от меня глаз. Это было жутко, и я уставился на солонку на столе — фарфоровая, белая, в синий цветочек. Бабка обожала фарфор, огромные стеллажи с пылящейся в них посудой, наверное, до сих пор были здесь. — Как дела? — Скрипуче спросил Антон, чуть дернувшись. Внутри меня натянулась нервная тетива, словно этот щуплый мальчишка вот-вот вцепится мне в глотку зубами, и перегрызет ее. — Ничего интересного, на самом деле, — Осторожно ответил я, — Мама передает привет. Хотела передать закрутки вам, но я отговорил. А где… Оля? — Спит, — Дёрнул уголками губ Антон, но температура в кухне понизилась на несколько градусов. Мы сидели молча. Точнее, я осматривал кухню, чтобы хоть чем-то себя занять, а Антон пялился на меня в упор. Борщ закипел, и я поднялся с табуретки. Поднял крышку, и едва не свернулся от рвотного позыва пополам. В нос ударило такой тухлятиной, что я закашлял и зажал рот тыльной стороной ладони. Антон сзади резко дёрнул головой, чуть склонив ее к плечу, но я не заметил. Внезапно, когда я пытался закрыть крышкой это варево, оттуда выплыло знакомое лицо. Пепельно-серое, полусгнившее, с прилипшей к мокрым волосам капустой и картошкой. Это была Карина. Выпученные зелёные глаза безжизненно уставились на меня, распахнутый в ужасе рот заставил меня покачнуться на месте. Из желудка поднялся тяжёлый ком, и я поймал заинтересованный взгляд Антона. Словно он не чувствовал этой отвратительной вони. — В чем дело? — Ровно спросил он, поднимаясь с табуретки. Меня била паника, и я указал дрожащим пальцем на суп. — Там… Лицо… Я… Антон спокойно подошёл к супу и заглянул в кастрюлю. Посмотрел на меня с лёгкой смешинкой, и меня передёрнуло от отвращения и ледяного ужаса, что заставил ноги примерзнуть к полу. — Тут ничего нет, — Антон жестом указал на борщ. Я, пересилив себя, подошёл к плите. Обычный суп — никакого запаха тухлятины, никакой Карининой головы, плавающей между сероватыми кусочками овощей. Пахло наоборот, очень вкусно, — Садись есть. Но у меня намертво пропал аппетит. Антона обижать не хотелось, и я выдавил кривую неестественную улыбку. — Наверное, я просто переутомился. Пойду помою руки, — Сбивчиво пробормотал я и, не глядя на мальчика, вышел из кухни. Ванна, по моей памяти, находилась на втором этаже. Идя по скрипучим ступеням, я задумался. В моей памяти сохранились такие вещи как примерный план деревни, дом и расположение комнат в нем, тропинки, по которым я ходил до двенадцати лет. Но все остальное стёрлось подчистую — как я проводил время, с кем дружил, как учился. «Опять к лесу бегал? Я тебе русским языком объясняю — нельзя» «Ну бабуль…» «Матери твоей скажу, чтоб забирала тебя и сматывалась отсюда. И приезжать не смела…» Боль пронзила висок, и я поморщился. Бабушка оборвала связь со всеми родными, выгнав всех их из деревни. Но в чем была причина? Я не помнил, знал только, что после ее смерти сюда приехала тетя Карина с семьёй. Я остановился у ванной, взгляд сам потянулся к двери моей старой комнаты, будто примагниченный. Потянув за пыльную позолоченную, но потертую в месте, где ее касались бесчисленные руки, ручку, я зашёл внутрь. Было темно, лишь серебряный луч луны проникал сквозь щель в темно-синих тяжёлых шторах. Недолго думая, я распахнул их, позволяя луне выхватить из тьмы маленькие рисунки на стенах, разбросанные игрушки, книги и силуэт на кровати. Маленькая улыбка скользнула по моим губам, когда я осознал, что тут сейчас живёт Оля. Осторожно подойдя к девочке, недвижимо лежащей под одеялом, я резко остановился. Что-то было не так. Словно… Я схватил одеяло, отшвырнув его в сторону. Это была половина небольшого скелета, заботливо уложенного в кровать и закутанного. Черные проемы в гладком белом черепе уставились на меня также, как и лицо Карины в кастрюле до этого. Ещё молочные зубы, словно с улыбкой смотрели на меня во тьме комнаты. Монстр остановился прямо за комнатой, тяжело сопя. Опять невозможно завоняло, и я подавил очередной рвотный позыв. Из-под щели между дверью и полом поползли маленькие белые опарыши. Мои ноги отчаянно затряслись, и мне показалось, что я теряю рассудок. Это нечто ушло дальше по коридору, и я стремглав вылетел из комнаты, когда наступила тишина. Сбежал по лестнице, едва не скатываясь по ней кубарем, запрыгнул в расстегнутые ботинки и схватил куртку, сорвав с нее петельку. Только бы добежать до безопасного места… Зловонное дыхание защекотало затылок, и я дёргано захлопнул входную дверь. Морозный воздух ударил в лёгкие свежестью, граничащей с болью. Я и не осознавал, настолько затхлый и спертый был воздух в доме, но думать об этом было некогда. Я побежал к лесу, параллельно увязая в снегу, который внезапно стал, как тягучий кисель. Сзади захрустел снег, мои уши обдало отголосками громкого злого смеха. Надрывая легкие, я бежал вперёд. Но даже в деревне, в этих рядках покосившихся домов, негде было спрятаться. — Тема? — Послышался звонкий обеспокоенный голос. Ступор охватил все мое тело, и я резко обернулся. При взгляде на неё я едва не упал. Огромный поток воспоминаний хлынул в голову, словно само ее появление повернуло нужный краник в моей голове. Вспомнился сразу запах бенгальских огней, конфет, мандаринов. Как я, сразу после школы, вместо того, чтобы идти домой, бежал на опушку леса. Играть со зверятами. «…Алиса я! Раньше тут тебя не видела. Конфету хочешь? У меня тут одна завалялась… Ой, не одна. В общем, выбирай…» «…Ты особенный…» Все дошло до того, что по ночам я начал вылезать из окна, спускаться по торчащим доскам дома вниз, прогуливать уроки и все свободное время проводить с детьми в костюмах животных. Когда Алиса протянула мне потрепанную маску зайчика, я, не задумываясь, принял ее. И я было сделал шаг в лес в ту ясную ночь, привлеченный запахом нового года, следом из конфет и мягкой рукой, что звала за собой… Как тут меня зло окликнула бабушка. Завела в дом. А через пару дней вся моя семья уже ехала в Москву на автобусе. И так и не вернулась, даже на похороны бабушки. После ее смерти сюда приехала тетя Карина с семьёй. И что произошло с ними всеми, я не мог даже представить. И тут Алиса снова стоит передо мной. Мне уже девятнадцать, а ей все также двенадцать лет. Два синих глаза знакомыми сапфирами переливаются под маской из папье-маше. — Ты почему уехал, Тем? А мы тебя ждали. Все ждали. Что ты нам угощения принесешь. А в итоге твой брат принес, но он мне не так нравится, как ты, — Ласково заговорила она, и я нашел в себе силы сделать шаг назад. Внутренности сковало ужасом, словно цепью. От моего жеста в глазах девочки мелькнули золотые огоньки, — Теперь ты не уедешь, да? Мы очень, очень голодны. Ее голос повысился на несколько тонов, и мое сердце в ужасе ускорилось. Это была не та девочка, за которой я бежал по занесенной снегом дороге, смеясь и мечтая остаться с ней навсегда. Это было такое же чудовище, что и там, в доме. Она сделала ломаный, как будто тело дёрнули за ниточки, шаг. Глаза больше не светились ярко-синим. Они стали желтыми. Алиса продолжала наступать на меня, пока я готовился сорваться на бег. Из ее боков полезли черные, хитиновые отростки, напоминающие жучиные лапы. Разрывая мягкую шерсть шубки, они потянулись ко мне. Одна из острых клешней задела мой бок, вцепившись в него и пытаясь подтянуть к себе, как рыбу на крючке вытягивают из воды. Хлынула алая кровь, и чудовище втянуло ноздри и облизнулось. Затем резко вырвало отросток из моего тела, оторвав кусок мяса с бока вперемешку с тканью. Я завыл от боли, в глазах потемнело. — Беги, зайчик. Схватившись рукой за открытую рану, удерживая кровь, что текла сквозь пальцы, я развернулся и побежал, зная, что чудовища найдут меня. Рано или поздно. В ушах колоколами звенел громогласный насмешливый смех, и я, споткнувшись, улетел в сугроб. Шершавый снег оцарапал лицо. Утерев его, я только размазал кровь по лицу. Горькое сожаление растеклось по груди. Я больше никогда не увижу ни свою мать, ни отца, ни своих друзей. Не переступлю порог колледжа и не увижу снова Москву. Взяв себя в руки, я попытался перевязать рану курткой, обмотав ее вокруг себя. Кровь не останавливалась. Либо я умру от кровопотери, либо в пасти чудовищ. Хромая, я побрел в сторону леса. Там, на отшибе, стояла маленькая церквушка. Мне больше некуда было идти. Тропинка к церкви оказалась заметена, а у меня перед глазами плясали разноцветные пятна, будто пинающие меня в виски. Стоило мне дотронуться до деревянной, хлипкой двери, как в паре метров раздалось утробное, голодное рычание. Я обернулся, и увидел их. Пять кривых, когтистых фигур, сверкающих белыми точками пустых глазниц. А за ними — силуэт ещё выше, с возвышающимися к ветвям елей рогами. В козлиных лапах его длинная флейта, которую он, неспеша, прикладывает к своей пасти. Высокие, визгливые ноты поднимаются в воздух. Звери срываются с места, оставляя своего хозяина за спинами. Сориентировавшись, я дёрнул дверь на себя и захлопнул засов, забежав внутрь. То, что было лисицей, припадало к стеклу черным языком, оперевшись о треснувшую поверхность черными отростками из своих боков. Закругленные острые когти заскребли по окну. Сев на колени перед иконой, я сгорбился, сложив руки. Икона Божией Матери плакала акриловой краской, и я вторил ей, молясь покинувшему это место Богу. Прося прощение за то, что не ценил свою жизнь. Дверь сзади слетела с петель одновременно со стеклом, выпавшим из оконных проемов. Сзади раздались медленные шаги. — Что с семьёй Петровых случилось? — Тихо спросил я, и Хозяин Леса раскатисто захохотал. — Так обернись, — Почти ласково ответил он. И я обернулся. То, что я увидел, Антоном уже не было. Такое же чудовище, сгнившее заживо, как и остальные, стоящее за спиной Хозяина. — А семья его? Он голодный был. Как и все мы. Я снова отвернулся, не вынеся. Тяжёлая лапа опустилась мне на плечо, затем резко подняла в воздух и утащила во тьму. Больше ничего не было, только темнота.