Не злодей в моей истории

      В виду продолжительности своей жизни Элайджа не слишком подмечал какие-либо мелочи. Просто когда живёшь тысячу лет и собственными глазами видишь, как меняется мир, разрушаются империи, проходят глобальные войны, то, само собой, не обращаешь никакого внимания на открытие нового магазинчика где-нибудь на углу.       Однако того, что за те десять лет, что его не было в городе, Мистик-Фоллс изменился, он не мог не заметить. И вроде бы в городке не произошло ничего глобального. В парке появились новые скамейки с табличками, на которых были написаны имена людей, которые в своё время много сделали для города — например, Лиз Форбс, бесстрашная женщина; кажется, Клаус что-то говорил о том, что её не стало. Открылась новая школа, которая носила имя одного из братьев Сальваторе, что был потомком основателей маленького городка.       Донован стал шерифом, Бонни Беннат — матерью, хотя последнее, возможно, не более, чем слухи. В общем, ничего особенного в сравнении с тем, что ему уже приходилось видеть за тысячу лет, не случилось, но всё же что-то было не так. Но, может быть, дело в том, что весь этот мир без Хоуп уже не будет прежним.       Решив больше не задаваться этими вопросами, так как ответы всё равно не были важны, первородный вампир посмотрел на своё отражение в витрине и, как и планировал, отправился по делам. Сначала у него была назначена встреча с Люциусом Малфоем. Потом Элайджа планировал заглянуть в школу, и вовсе не для того, чтобы увидеть, куда были вложены деньги, что дал Клаус. Ему вообще всё равно, как младший брат расходует средства — просто, как бы это странно ни звучало, хотел проявить человечность и рассказать Кэролайн о беременности Хейли; лучше пусть узнает от него, чем услышит сплетни.       

***

      Не подозревая о том, что к ней направляется первородный вампир, Кэролайн шла по коридору школы, по обыкновению, думая о чём-то своём. В последнее время её разум постоянно был занят самыми разнообразными мыслями. Быть матерью девочек, которые могли поглощать магию и ещё не очень-то умели управлять собой, было задачей не из лёгких, к тому же проблем со школой оказалось куда больше, чем рисовал в своих радужных мечтах Аларик, когда открывал её. И это не считая смерти одного из Сальваторе и магического сна Елены. В общем, радостного в жизни было не очень-то много, и, сколько бы они ни побеждали злодеев, одного за другим, легче не становилось.       Вдруг в поток её сознания ворвались тихие всхлипы. Вампирша сначала не могла понять, откуда исходит звук, — не помогал даже суперслух, — как вдруг она догадалась заглянуть под одну из лестниц и, конечно, ожидаемо увидела там Гермиону Грейнджер.       Девочка сидела, обняв свои колени, и, уткнувшись в них носом, всхлипывала.       — Драко? — решив не задавать дежурного вопроса, Кэролайн сразу перешла к очевидному ответу.       На миг подняв полные слёз глаза, девочка кивнула, а затем продолжила плакать.       — Послушай, попробуй не обращать на него внимание, — Кэролайн забралась под лестницу и присела рядом с ней.       — Почему он такой? — спросила девочка.       Гермиона считалась самой умной у себя в классе; она много читала, даже то, что не предполагала ни общеобразовательная, ни магическая программа их школы, поэтому у неё не было друзей. Все считали её заучкой и старались лишний раз не приближаться. Смельчаков, которые очень хотели бы выглядеть глупцами на её фоне, не находилось.       Поэтому Форбс испытала некоторое чувство неловкости, когда девочка пытливым взглядом смотрела на неё, не отрываясь, жаждая получить ответ на вопрос, которого она не смогла найти в умных книжках — но есть ли у Кэролайн ответ? И хватит ли целой вечности, чтобы найти его: что делает злодеев злодеями?       — Возможно, это из-за того, что ему не хватает любви, — тихим голосом предположила вампирша, немного подумав.        — Любви? — переспросила Гермиона.       Скорее всего, она ожидала какой-нибудь умную теорию о психических отклонениях или пробелах в воспитании или рассказ о роковой цепочке родительских посланий — ведь его отец Люциус тоже любви к людям никогда не питал. По взгляду девочки было видно, что в её вариантах столь простого ответа не было.       — Да, любви. Ты знаешь, я встречала много злодеев, но когда они встречали любовь, то пусть не превращались в невинных ангелов, но совершенно точно остановились лучше.       — Все?       — Нет, конечно. Были и те, кого так и не удалось понять и попытаться простить, — проговорила Кэролайн, думая о Кае и Кэтрин и о том, что из них, пожалуй, вышла бы прекрасная пара злодеев, — и тут же добавила: — Но они и любовь свою не нашли.       Они немного помолчали. Грейнджер обдумывала ответ, и новый вопрос в её пытливом и жадном до знаний уме ещё не созрел, а Кэролайн вдруг произнесла:       — Любовь смягчает даже сердце самого страшного волка…        — Он тоже скучает по тебе, — донёсся откуда-то бархатный мужской голос.       Поспешив покинуть укрытие под лестницей Форбс увидела его, он стоял на расстоянии примерно пятнадцати шагов и как всегда благородно улыбался.        — Элайджа? — нахмурила брови вампирша, пытаясь представить, как сильно визит первородного не понравится Рику.       

***

      Напротив окна в кабинете директора, который они с Алариком делили на двоих, росло дерево. Когда Кэролайн не хотелось разговаривать или говорить просто было не о чем, она предпочитала смотреть в окно на это самое дерево.       Осенью оно становилось золотистым, а в особенно солнечные дни — ослепительно ярким. Затем листья облетали, ветер, обрывая их, уносил за собой, но, не достигая неба, они падали на землю. После дерево делалось голым и сиротливым, символично напоминая участь любого вампира — осиротеть сотню раз, увидев гибель всех смертных, дорогих его сердцу.       Но сейчас в город снова пришла весна. На деревьях, набравшись силы и напившись влаги из земли, ожидали своего часа молодые листья, чтобы распуститься и зеленеть до следующей осени.       Форбс была редко когда согласна с Риком; вот и теперь, прежде, чем уединиться с Элайджей в кабинете, ей пришлось с полчаса спорить с Зальцманом, дабы отстоять своё право говорить и видеться с теми, с кем она пожелает, даже если это те, кого Рик давно объявил своими врагами.       Однако было кое-что, в чём их мнения были схожи. У вампиризма есть один, пожалуй, самый главный минус: в какой-то момент ты перестаёшь чувствовать движение жизни и застываешь, понимая, что, сколько бы ты ни шёл и куда бы ни двигался, конечной не будет. Ведь правда в том, что вся трагедия и одновременно прелесть жизни — в её скоротечности.       Сейчас Кэролайн смотрела в окно и думала как раз об этом — сколько ещё раз, сто или двести, а может, и больше, она увидит эту цикличность, увидит, как листья опадают и распускаются снова. Дерево иссохнет и погибнет, а она останется жить.       Этой мыслью о вечности она пыталась вытеснить из головы другую навязчивую мысль, новость, которую Элайджа привёз с собой из Нового Орлеана — Хейли беременна.       «Хейли беременна» — услышав это, Форбс стала слышать звон; она думала, это звенит у неё в голове, а на самом деле звенело блюдце с чашкой, что она держала в трясущейся руке.       Элайджа, конечно, видел, как подрагивает её рука и как она изменилась, стоило ему только сообщить ей эту новость, но он был самым благородным и самым терпеливым из Майклсонов, поэтому молчал и спокойно ждал, позволяя ей это пережить. Вампирша, наконец поняв, откуда исходит звук, сняла чашку с блюдца и сделала глоток — так тихий лязг прекратился, а последние капли кофе промочили пересохшее горло.       — Так странно, — блондинка, наконец нарушив молчание, горько усмехнулась, — ты приехал сказать мне, что Хейли беременна, но, едва войдя, заверил, что Клаус скучает по мне.       — Не думаю, что беременность Хейли каким-то образом мешает ему думать о тебе, — он встал с кресла и подошёл к ней. — Просто, лишившись Хоуп, он может лишиться и человечности. Ему нужен этот ребёнок.       — Я понимаю, Элайджа, — она сохраняла внешнее спокойствие. Бонни и Елены, знающих её самого детства, не было рядом, чтобы с одного только взгляда на неё распознать, какие вулканы сейчас извергались в глубине её души. — Я всё понимаю. Правда в том, что Хейли может ему дать то, чего я не могу — я же вампир...       — Можно задать тебе вопрос? — поинтересовался первородный.       Майклсон стоял рядом с ней, и она считала, что бокового зрения достаточно, но, когда прозвучала подобная просьба, Кэролайн чуть повернула голову; её даже заинтересовало, о чём таком он хочет её спросить, если начал издалека.       — А если бы Сальваторе дал своё лекарство не своему брату, а тебе, ты бы бросила своих дочерей, чтобы родить Никлаусу ребёнка?       Это и был тот самый вопрос, на который, наверное, никогда не будет найден ответ. Его нет ни в огромных библиотеках школы, ни в умных книжках Гермионы Грейнджер. Он не отыщется ни завтра, ни целую вечность спустя. Готова ли была бы она оставить детей, которых родила и вырастила, ради гибрида, вселяющего во всех ужас, ради большого и злого волка, чтобы подарить ему то, в чём он больше всего нуждался, а после, если повезёт, прожить рядом с ним короткую человеческую жизнь?       Выбор не просто сложен — он был невозможен. И тогда она решила руководствоваться сухими фактами, чтобы ничего не выбирать. Ведь «нет» было бы ложью, а «да» пугало её.       — Простой человек не выносил бы ребёнка гибрида. У меня всё равно не было шанса, — наконец ответила она, пальцами теребя цепочку на шее.       — Да, возможно, — согласился первородный вампир, — просто я подумал, что тебе будет проще узнать это от меня, чем где-то услышать слухи, а они непременно распространятся.       В этот момент вампирша повернулась и посмотрела ему в глаза. Карие глаза Элайджи столкнулись с голубыми глазами Кэролайн; первородный даже подумал, что у неё такой же цвет глаз, как и у Никлауса — ну почти.       Карий к голубому; они несколько минут молча смотрели друг на друга, думая вроде каждый о своём, но в то же время об одном и том же. О том, что оказались лишними рядом с теми, кого любили, и даже не потому, что были глупыми или невезучими, просто преследовали благородные цели.       — Я понимаю, что, возможно, своим приездом и этой новостью я осложнил твою жизнь. Тебе было бы куда проще... — Элайджа наконец оторвался от голубого омута её глаз; кажется, на секунду он даже понял, почему его брат так привязался к ней.       — Мне было бы куда проще, — Кэролайн совершенно неожиданно вдруг перебила его, — если бы твой брат так и остался большим злым волком!       Потом она снова замолчала на несколько минут, но, прежде чем Элайджа успел что-то сказать, вдруг неожиданно предложила:       — Поужинаешь с нами?       — Я бы не отказался, — совершенно искренне улыбнулся вампир, — но, думаю, твой муж будет не в восторге.       

***

      Клаус стоял на балконе и смотрел на город, который считал своим, по-прежнему провозглашая себя его правителем, но в его взгляде уже не было прежнего величия — это был взгляд павшего короля.       Внизу, не обращая на своего непризнанного правителя никакого внимания и вообще не подозревая, что он наблюдает, шумел очередной карнавал. В этом городе вообще никогда не бывает тихо или тоскливо. Он всегда шумит и всегда старается дарить прохожим хоть немного радости.       Клаус Майклсон видел весь мир, заглянул в каждый его уголок и не мог не признать, что в этом мире есть воистину потрясающие места, города, что поражают своей энергией и навсегда завоёвывают твоё сердце. Такой город, наверное, есть у многих, если не у каждого. Ты можешь не жить там, но ты всегда будешь любить его.       Таким городом для Клауса навсегда останется Новый Орлеан — это ведь они когда-то основали его на пустующих землях, — но любил его Клаус даже не поэтому.       Новый Орлеан был городом вечного карнавала, что позволяло Клаусу не так остро ощущать своё одиночество. Ведь многие века он был единственным гибридом на земле, единственным в своём роде. Даже несмотря на присутствие брата и сестры, он всегда чувствовал себя одиноким, поэтому то и дело пытался утонуть в реке вечного карнавала. Правда, теперь даже это не помогало. Бесконечные танцы стали раздражать его; гибриду хотелось, чтобы город, который он так любил, разделял его скорбь. Он всё ещё скорбел.       — Она счастлива?       Сквозь шум бурлящей внизу толпы Клаус всё-таки расслышал шаги своего старшего брата. Он не стал поворачиваться, по-прежнему стоя лицом к городу и всматриваясь куда-то в ночь.       Никлаус не стал спрашивать брата, где он был и зачем он вообще туда поехал. Всё это было для него неважно. У него был один вопрос и уже был готов ответ, который он хотел услышать. Он хотел услышать, что она счастлива — это бы означало, что он поступил с ней правильно, но чем дольше Элайджа молчал, тем больше его страшил ответ.       — Она замужем за Зальцманом, — вдруг раздалось за спиной.       — Мне неважно, с кем она, я спросил тебя не об этом! — гибрид чувствовал раздражение, да такое сильное, что, казалось, кожа зудит. Он списал всё на шум, что продолжал доноситься с улицы. — Я спросил, как она?       — Может, тебе стоит самому это у неё спросить? — предложил Элайджа и ушёл прочь.       

***

      Клаус прочитал Хоуп сказку и закрыл книгу. Он теперь каждый вечер читал ей сказки, пусть даже она его и не слышала.       Этот мир слишком странно устроен. Независимо от того, вампир ты, гибрид или просто человек, ты всё равно будешь подвержен этой болезни — ценность самых важных вещей мы понимаем, когда уже поздно. Он редко читал ей книги, когда она слышала их, но теперь делал это каждый вечер.       Закрыв книгу, Клаус поцеловал будто бы спящую дочь в лоб и вышел. Слегка приоткрыв дверь другую комнату, посмотрел на спящую волчицу; та спала, прижав правую руку к животу.       

***

      Гибрид снова стоял на балконе, пытаясь вдохнуть апрельский воздух, который был наполнен запахами любимого парфюма прохожих и выпечки, которую начинали печь в соседней кондитерской ещё за полночь, чтобы она была горячей к утру.       Клаусу вдруг вспомнился их последний разговор с Камиллой, тогда он спросил её:       — Я пережил столько же ужасов, сколько и совершил — чего я могу бояться?       Правда, с момента того разговора ему и вправду не раз было страшно, и сейчас он снова боялся. Боялся набрать её номер.       Удивительно, но, находясь за многие километры, Кэролайн сейчас делала почти то же самое — прочитала несколько сказок (на третьей близняшки уснули), затем поправила дочерям одеяла и тихо вышла. Спать не хотелось, поэтому, накинув на себя плед, вампирша вышла во двор, чтобы подышать свежим весенним воздухом. После визита Элайджи она никак не могла привести мысли в порядок.       Именно в этот момент у неё в руках зазвонил телефон, который она неизвестно зачем взяла с собой, прихватила будто случайно.       — Здравствуй, — послышался тихий голос.       — Здравствуй, — она от неожиданности вздрогнула, но на сей раз без труда узнала собеседника на том конце.       — Полагаю, мой брат тебе всё рассказал? — гибрид не стал уточнять, что именно.       — А тебе? — ответом стал новый вопрос.       — Я уже говорил тебе, что это всё не твоё — провинциальная жизнь, провинциальный парень... Ты заслуживаешь больше, чем Аларик Зальцман, но если это делает тебя счастливой, — Клаус выдохнул, слова отчего-то давались труднее, чем он ожидал, — мне неважно, с кем ты…       — Мне важно, как ты, — прошептала Кэролайн.

Я завтра, хочешь, приеду И на край света? Ты скажи, если счастлив, исчезну Мне важно, как ты Неважно с кем ты