Пейте кровь мою

В том, как Зейн иногда относился к окружающим, внимательный взгляд мог усмотреть иронию: высокомерие демиурга, которым обычно на съемках фильма является режиссер, пренебрежение всезнающего и всевидящего существа, под руководством коего складывается будущая картина. Но стоило моргнуть, отвернуться на секунду, отвлечься на какие-то свои мысли, и Зейн снова становился знакомым и свойским парнем, возвращался к амплуа счастливого глупца, довольного и тем, что у него есть крыша над головой и наполненный вином стакан в руке. Что-то в этом изящном образе казалось Кейси неправильным, неестественным, ведь не может же быть у человека такой широкой улыбки, задорного блеска в глазах и неисчерпаемой жизнерадостности на грани безумия. Или может? Может, всё дело как раз и заключалось в безумии, поскольку без него Зейну, как и всем остальным, пришлось бы довольствоваться тьмой за окнами и горечью дождя, размывающего воспоминания. Кейси коснулся амулета на шее Зейна, цепляя переплетенные треугольники двумя пальцами. Что это — осторожность, брезгливость, робкая попытка изучить не поддающееся здравому смыслу явление? — Я не кусаюсь, — пошутил Зейн. Улыбка на его губах вспыхнула и пропала, но след насмешки остался в тонких мимических морщинах, рожденных ею. — Можешь трогать меня смелее. Изгиб груди Зейна притягивал взгляд. Плавные линии, игра света и тени на коже, старательно выточенная мраморная скульптура, ожившая прямо на глазах зрителя благодаря единственному прикосновению, — Кейси пытался запечатлеть в памяти этот до странного красивый образ, как будто, лишившись источника для наблюдений, он больше никогда не сможет вернуть себе то неясное чувство увлечения, восторга, страха. — Я причиняю боль иначе, — по наитию повторил Кейси подслушанные когда-то слова, и голос его, близкий к шепоту, звучал так, словно фразу сказал сам Зейн. — И ты согласен принять ее, — не вопрос, но прямое и естественное утверждение. Ответ, прочитанный в глубине глаз и с легкостью вытащенный Зейном наружу. Кейси сжал пальцы крепче. Шнурок натянулся, впиваясь в шею, передавливая чувствительную кожу до появления длинной красной полосы. Зейн даже не поморщился, принимая эту грубость за щедро проявленный знак внимания. Значит, слова оказались правдой, задев Кейси за живое; значит, связь между ними не пустой звук. — Прекрати, — бросил Кейси. Назойливый шум давил на барабанные перепонки: шелест разматываемой из катушки пленки, свист ветра в раскидистых кронах деревьев, гул голосов, повторяющих одни и те же фразы. Чем сильнее пальцы Кейси впивались в амулет из двух треугольников, тем сильнее становился вонзавшийся в голову бред. — Хватит мучать меня. — Ты ведь знаешь, всего этого не существует, — улыбнулся Зейн. Его рука легла поверх руки Кейси, и тепло мгновенно окутало кожу. — Никто не в силах контролировать предсмертные видения. Образы в последние секунды жизни каждому приходили свои — уникальные и неповторимые. То, что Алекс Кейси видел Томаса Зейна — или человека, ужасно похожего на него, — значило так много (и одновременно не значило ничего). — Ты на пороге агонии, — сказал Зейн. Кейси чувствовал, как жар и боль плавят его напряженное тело где-то там, за пределами внезапной встречи, но и здесь всё казалось таким естественным, таким реальным… Почему, черт возьми, ему не мог явиться кто-нибудь более приятный в общении? — Ты умираешь. Губы Зейна были сомкнуты, но его голос продолжал щекотать мозг изнутри черепной коробки. Шагнув ближе, Зейн обхватил лицо Кейси своими широкими ладонями и заглянул прямо в глаза. И снова тот же голос, вдумчивый и всезнающий: — Ты такой красивый. — Дьявол, — пробормотал Кейси, не до конца понимая, что именно пытается выразить случайным ругательством. Да и можно ли как-то вообще описать вкрадчивый шепот искусителя, в руках которого лежит твое вырванное сердце? — Ты сущий дьявол. Губы Зейна прижались к его рту, собирая вытекающую кровь и завершая ритуальное таинство. Картина перед взглядом постепенно мутнела, покрываясь алой дымкой, и последних слов Зейна Кейси уже не услышал. Было ли это прощанием или благодарностью? Или суть, как всегда, лежала глубже? Кейси устало закрыл глаза, потеряв всякое желание думать о чем-либо, и только губы на его лице оставались последней нитью связи с угасающей реальностью.