For Yuji's Sake

      Юджи приходит домой глубоко за полночь и сразу же садится перед дверью, пытаясь отдышаться. Его глаза устало скользят по раскрытому настежь окну, по не заправленной кровати, по комьям земли на полу. Он видит блеск сапфиров под кроватью, тут же зажмуриваясь: он не спал чуть больше суток и это болезненно ощущается на его состоянии. Он поднимает руки, чтобы провести ими по уставшему лицу, но останавливается, замечая покрытые грязью и копотью ладони, чувствуя навязчивое желание содрать кожу и не чувствовать себя грязным. Итадори пытается заставить себя подняться и пойти в ванную комнату, но смотря в тёмный провал слегка приоткрытой двери, чувствуя запах мёртвой плоти оттуда, он мгновенно передумывает, не желая видеть что-то, что не предназначено для его глаз.       Он снимает с себя потрёпанный рюкзак, роется внутри, крепко сжимает упаковку влажных салфеток и делает вид, что оторванные пальцы, лежащие где-то между упаковкой чипсов и термосом с горячим чаем, он не замечает. С гложущим душу отчаянием трёт фаланги до покраснений, до содранной кожи, спустя минуты чувствуя себя чище.       Последняя одиночная миссия была ужасней предыдущей, потому что он видел, как умирают дети. Воспоминания он старается заменить теплом собственной проклятой энергии, которая прокатывается по телу привычной волной жара, заживляя множество мелких ран. Это когда-нибудь закончится, ведь так? Призрачное тело родственной души, вяло выглядывающий из ванной комнаты, приоткрывает дверь и пристально смотрит на него сверху вниз. Не делает шаг навстречу лунному свету, оставляя уродливый облик скрытым от глаз Юджи. — Я скучал по тебе, хороший мой, — хриплость его голоса вызывает порыв мурашек, что пробегают по его спине. Они забираются прямо под кожу живыми опарышами, но он не смотрит. От Годжо всегда отвратительно пахнет сырой землёй.       Он не знает, с кем общается, не знает, кому верить: Сатору мёртв, но алая нить жалостливо тянется к мёртвым рукам, умоляя о любви; Сатору мёртв, имеет дурной характер, что не похож на себя при жизни и Юджи, закрывая глаза и наивно считая до десяти, признаётся себе — он и не знал настоящего Сатору. Мужчина всегда был недосягаемым Героем с большой буквы, который спас его жизнь, отсрочил неминуемое, хотя знал о рисках. Они почти никогда не говорили о прошлом друг друга, да и это казалось слишком странным — общаться с сэнсэем, как с другом, которого знает почти всю жизнь, казалось неправильным.       Даже сейчас, когда запах мёртвой плоти просачивается через неплотно запертую дверь в ванную комнату, Юджи тяжело вздыхает и думает о том, что ему следовало бы рассказать об этом кому-нибудь. О том, что Годжо Сатору никогда его и не покидал, оставляя метки на шрамированной душе; но он лишь бросает рюкзак перед кроватью, не обращая внимания на могильную землю, стягивает сандалии и ступает босыми ногами на деревянный пол, не обращая внимания на могильную землю, и ложится на кровать. Прямо так, в грязной одежде, покрытой мокрыми пятнами от снега, крови и копотью. Он ложится на кровать и заворачивается в одеяло, впервые за долгие сутки ощущая тепло, уют и мягкость.       Когда тело Юджи пронзает дикий страх, он узнаёт в своих привычках маленького ребёнка: он забирается под мягкое, тёплое одеяло ярко-жёлтого оттенка, напоминающее ему солнце. Он отгораживается от опасностей, таящихся на каждом углу его комнаты и шепчет молитвы Ками и надеется, что кто-нибудь из них ответит на его мольбы. Они никогда не слышат его, но спустя минуты во тьме, ему становится легче.       Он напрягается, зажмуривается, когда ощущает чужой вес на кровати; он перестаёт дышать, когда рука тянется к его телу, скользит по одеялу острыми бесформенными когтями, пытается добраться до его души и полюбить своей извращённой любовью. Так, как он любит. Но, Итадори старается не двигаться, иногда даже не дышать, потому что страшно. Существо по Ту Сторону отчаянно скулит, капает окровавленной слюной, прямо на мягкое, тёплое одеяло ярко-жёлтого оттенка. Сатору, или же тот, кто им притворяется, с раздражением рычит, пытается сказать что-то милое, несомненно дразнящее деформированным ртом, но лишь издаёт всё больше мерзких звуков. Чавканье, отсутствие ровных зубов и до странного длинный язык делают свои дела: пугают Юджи уже в который раз, заставляют съёживаться и не дышать. Мёртвая родственная душа напоследок проводит ладонью по тому месту, где находится голова Юджи, и мертвец уходит: он слышит, как его кожа трескается, плоть отсоединяется, он слышит мерзкий звук удара верхней половины тела об пол, когда Сатору ломается на две части для того, чтобы удобнее спрятаться в любимой темноте под кроватью.       Юджи сильный, несмотря на грубые росчерки уже изрядно побелевших шрамов на руках и торсе. Они бледные, некрасивые, словно неаккуратные рисунки ребёнка на бумаге. Они не болят почти, но напоминают о себе жаркой пульсацией время от времени. Перед глазами в такие моменты проносятся последние секунды жизни родственной души, его быстрая агония, его… Мёртвый взгляд, что устремлён в чистое небо. Он знает, что мозг Сатору в этот момент уже был мёртв — он уже не видел этой красоты свободного неба. Лишь небытие, где нет ни смертей, ни ужасов бесполезной бойни среди шаманов.       Он моргает пару раз, пытаясь разглядеть деформированные пальцы на руках. Глаза уже как некоторое время привыкают к темноте, но это не избавляет его от желания прекратить мучения, ведь душе больно каждый день видеть ошибки прошлого, видеть широкую улыбку Сатору от которой рвётся его рот. Он тяжело дышит, наконец неловко выпутывается из-под одеяла, пальцами натыкаясь на новые влажные пятна, которые пачкают его руки в тёмно-красный, почти в чёрный. Его ладони скользят по лицу, нервно трут пульсирующий шрам на переносице, который не так давно стал бледно-розовым, но несмотря на время, болеть никак не перестаёт. Эта привычка позволяет ему успокоить нервы, позволяет почувствовать неприязнь к своей слабости перед мертвецами, и, наконец, ощутить прохладный ветер из раскрытого настежь окна. Воздух заботливо щекочет его шею, заставляет передёрнуть плечами от нервного напряжения и Итадори позволяет себе засмеяться. Хриплый, каркающий смех выходит у него неестественным, грубым и сломанным. Если бы он был простой игрушкой, то его бы пришлось утилизировать, потому что такой, как он уже не сможет восстановиться. Если бы он был простой, старой игрушкой тигра, которую для него сделал дед лет эдак 10 назад, его бы пришлось чинить заново ради тех, кого он любит.       Думая об этом, взгляд цвета охры скользит по окровавленным следам босых ног, которые заканчиваются возле кровати. Он дышит немного быстрее, хватаясь за толстовку в районе груди. Холод прошибает его тело, и он теряет себя в привычном чувстве страха: пусть это никогда не покидает его, но он никогда не сможет привыкнуть. Отсутствие безопасности напоминает ему неделю, когда он вместе с Чосо убегали всё дальше от знакомых краёв, оказываясь всё ближе к источнику Бездны. Тогда они не были в безопасности, скрывали свои следы всеми возможными способами. Было страшно тогда, но страшно и сейчас, невзирая на общежитие, барьеры Тенген и шаманов, что каждый час проверяют периметр вокруг.       Дрожащая рука нащупывает в одном из карманов телефон, который он с облегчённой улыбкой берёт в руку. Предмет в его руках кажется лёгким, привычным, и то, что экран перечёркивают глубокие борозды трещин — его не волнует. Он знает, что поступает неправильно, когда убегает от проблем к друзьям, от друзей к проблемам, но тяжелее всего оставаться наедине с собой. Краем глаза он замечает окровавленный отпечаток пальца на экране, который явно принадлежит не ему. Куски искорёженного металла мигают в последний раз именем «Кугисаки >3» и тут же гаснут, когда он прижимает смартфон к уху. — Ты, ведь, знаешь, который сейчас час? — голос Юджи пытается не звучать устало, хрипло от пережитого чувства страха, и он вымученно улыбается отражению в поверхности чистого стола, стоящего в нескольких футах от него. Он едва ли вздрагивает, уже привыкший видеть окровавленных личинок, которые ползают по его тетрадям, видеть могильную землю вокруг, лишь с безразличием смахивает их на деревянный пол, стоит ноге коснуться пола. — Если тебе что-то нужно, ты могла бы написать, не так ли? — Знаю я вас, придурков! Вы с Фушигуро никогда не отвечаете на мои сообщения, потому что у вас постоянно находятся какие-то чёртовые дела! — голос Нобары звучит до странного бодро и активно, хотя сейчас три часа ночи. — У нас новое задание. Мэй Мэй сообщила, что в Синдзюку опять много проклятий. И ты, вместе со мной и Фуши-куном, должны пойти туда через… Час, — она делает паузу, словно бы задумываясь над чем-то, несомненно, важным, а после, её голос становится ниже, опаснее. — Ты ведь придёшь, да? Не будешь сбегать от нас, как ты это делаешь в последнее время?       Его взгляд цвета охры скользит по грязному полу, по телу умершего, что бесформенной плотью лежит прямо под ногами, улыбаясь пустотой рта. Юджи моргает, едва ли сдерживая крик, когда цепкие, бесформенные пальцы дотрагиваются до его щиколотки, сжимая до синяков. Он дрожит, сжимает телефон крепче, слыша, как на поверхности появляются новые микротрещины. Он сжимает зубы крепче, когда чувствует, как из-под разлагающейся кожи тычутся насекомые и теперь извиваются мерзко. Прогрызают себе путь наружу, не желают быть погребёнными внутри снова. Множество тёмных маленьких глаз смотрят понимающе прямо в душу и ему кажется, что его желудок сейчас не выдержит. Руки дрожат всё сильнее, он сдавленно сглатывает, несколько раз моргая: пытается сдержать слёзы отвращения и боли, когда яркая красная нить снова радостно утолщается, обвиваясь вокруг шеи Сатору, на мгновение возвращая ему прежний облик. Но это было лишь видение. — Д-да, Кугисаки-сан, я… Я приду. Обещаю. Ч-через час. Ты же зайдёшь за мной? Умоляю тебя, — его голос срывается на последнем слоге, когда красная нить пульсирует, словно кровеносная система их единых организмов, не давая никому из них отстраниться. Нить гладит его омертвелую кожу нежным ворсом, умоляя более не оставлять их одних. Юджи хочет это тоже; но Юджи больше всего на свете хочет остаться в одиночестве и, наконец, не чувствовать сладковатого запаха смерти в комнате, которую он постоянно проветривает. Он снова вдыхает воздух, пропитанный ванилью, отводит взгляд от неспешно раскрывающейся черепной коробки, замечая мозги, в которых резвится ещё больше червей.       Итадори болью простреливает сердце, когда он вспоминает о живом Сатору во время битвы, о безудержной радости, о горькой правде, о чёртовом Оккоцу в теле его родственной души. Рана до сих пор свежа, и истерика становится опасно близко к нему, заставляя вспоминать всё больше подробностей. — Ага, конечно, — девушка фыркает из телефона и Юджи представляет, как она закатывает глаза и бормочет что-то похожее на: «Когда я хотела уехать в город, я не думала быть нянькой для тупых идиотов». — Только не забудь подготовиться через час. И… Оденься теплее. На улице холодно — ты тем более мало ешь в последнее время… Всё ли в порядке? Ты же знаешь, хоть я и веду себя так, будто бы меня никто не волнует, но я выслушаю тебя. Несмотря ни на что.       Руки Юджи дрожат сильнее. Он сглатывает неприятные комки слёз в глотке, прикусывает губу до появления алых капель. Чувствует отвращение к грязному желанию, когда рот Сатору прижимается к его телу и осторожно кусает гнилыми зубами за икру. В его воображении, Годжо снова становится живым, обжигающе горячим и шестнадцатилетний подросток чувствует, как начинает возбуждаться. Слёзы всё так же готовы сорваться с коротких ресниц в любой момент, но он зажмуривается до разноцветных кругов перед глазами, плывёт от смеси чего-то горячего, несомненно похотливого в животе.       Юджи сильный, несмотря на древний страх перед смертью, на страх перед мертвецом, перед отсутствием нормальной жизни. Он сильный, даже когда Сатору кусает его острыми, явно нечеловеческими зубами, пытаясь пронзить мясо, кровь и кости насквозь и влить внутрь собственную чёрную, мёртвую кровь. Юджи трясёт всё сильнее, и он бы посмеялся над собой, что он в какие-то моменты похож на наркомана, но сейчас ему не до смеха, когда рот наполняется вкусом желчи и он отталкивает от себя мужчину, забираясь на кровать с ногами. Его трясёт всё сильнее, и единственное, о чём он может думать — это как бы сдержать отвращение, как бы исцелить собственную душу и тело, да исчезнуть из собственного Ада на земле.       Он сплёвывает на руку, загрязнённую, изувеченную тёмной сущностью кровь, которую он смог исцелить и наконец вспоминает о притихшей Нобаре на том конце связи. Он думает о ней, о том, что подвёл её уже тогда. Её голос красивый, молодой и он представляет её без извечной повязки, что скрывает дыру в черепе. Она изящная, боевая, и заслуживает намного больше, чем быть погребённой заживо вместе с ним, в его проблемах с мёртвой родственной душой, которая зовёт его к себе.       Поэтому, он улыбается, хотя слёзы уже слипают его ресницы, стекая по носу на кровать, впитываясь туда. Он видит тёмные пятна на мягком, тёплом одеяле ярко-жёлтого оттенка и пытается надеяться на то, что это никакая не кровь и ему это лишь снится. Это всё не настоящее. Не настоящее. Не настоящее… — Юджи? — голос Кугисаки беспечный, молодой, никак не похож на мёртвый, искажённый шёпот Сатору. — Знаешь ведь, что моё время не резиновое! —… Я в порядке. Да и что со мной может случиться? — привычная ложь красиво ложится на язык. Он безвольно выдыхает воздух, выглядит немного более потерянным, чем можно себе представить. Его взгляд наполняется хрупким теплом, что может разбиться от слабого ветра, едва ли обращает внимание на то, что она назвала его по имени, как это делал Сатору. Делает. Он смотрит вниз с кровати, видит скучающего Годжо, чьи волосы грязные, слипшиеся от крови и естественных выделений мёртвого тела. — Просто кошмары мучают. Я никогда не высыпаюсь в последнее время. — Он приходит к тебе, да? Поэтому ты такой потерянный? Поэтому ты ничего не ешь и не можешь спать, верно?       Юджи молчит, закрывает глаза, вдыхает и выдыхает сладкий запах разложения. Он чувствует, как от мыслей о Сатору внутренности протестующе пульсируют и он смаргивает непрошенные слёзы, сжимая руку без двух пальцев. Он чувствует проклятье, опутавшее его душу и разум, но принимает это с извечной скорбью, что проносится перед глазами уже в который раз.       Юджи молчит, сдавленно дыша в трубку; Кугисаки молчит тоже, пока за окном начинает завывать ветер, а возле кровати слышатся беспорядочные стуки об деревянные доски, когда Сатору умоляет пустить к себе. Погреться.

* * *

      Когда Юджи становится страшно, то он опускает голову вниз, смотрит на свои грязные кроссовки, покрытые каплями чего-то бордового, вдыхает привычный сладковатый запах умирающего мозга и умоляет Ками ответить на его мольбы. Они никогда не слышат его, но спустя минуты одиночества во тьме, ему становится легче. Когда вокруг нет никого, кто бы мог помочь ему разорвать порочные узы с тем, чья душа намертво связалась с его, не желая переходить за грань в одиночестве, он медленно привыкает полагаться на самого себя. Он дрожащими руками вбивает в поисковике запрос о мёртвой родственной душе и не находит ни одного ответа. Он пытается понять спустя время, галлюцинация ли оставляет за собой отвратительный след или же настоящая душа Сатору его так ненавидит. Он убирается в комнате два раза в день, хоронит останки насекомых на заднем дворе, смахивает толстый слой могильной земли в совок, чтобы позже выкинуть её куда-нибудь подальше от комнаты, куда-то вглубь густого леса.       Ощущение проклятия души пронзает всё его естество, заставляя задумываться над смыслом его жизни. Томики любимой манги не привлекают, они покрываются толстым слоем пыли, коллекционировать её становится бессмысленным, а осуждающий взгляд, что смотрит на него из зеркала алыми глазами не даёт забыть. Сукуна в его теле выглядит привычным, даже несколько родным, но позабытым спустя месяцы их раздельного существования. Он качает головой в отрицании, не улыбается и наказывает Юджи молчаливым осуждением. «Я желал проиграть Сильнейшему, и я это сделал. Никогда не простил бы себе смерть от руки слабака. Но сейчас, я не прощаю тебя за то, что ты сдаёшься,» голоса у иллюзорного Короля Проклятий нет, но его тяжёлый взгляд цвета ликориса скользит по идентичному лицу напротив, несёт смерть уверенности и даёт уверовать в силу, спрятанную под слоем пыли. Уверенность вскоре превращается в эту самую пыль, исчезая на заднем дворе.       Итадори пробует принять это, пытается бороться с собственными тараканами, пытается, пытается… И, наконец, делает. Он убирается в комнате каждый день, хоронит останки насекомых на заднем дворе, смахивает толстый слой могильной земли в совок, чтобы позже выкинуть её куда-нибудь поглубже в густой лес. И с горем, что таится внутри наивно трепещущего сердца, понимает — ничего не поможет пережить собственную неуверенность в завтрашнем дне. Сатору всё так же живёт у него под кроватью, мурлычет какие-то песенки под утро вместо оглушающего звона будильника, но будит так же хорошо, порождает холодный пот и прилив страха: хриплость его голоса вызывает порыв мурашек, что пробегают по его спине. Они забираются прямо под кожу живыми опарышами, но он старается не слушать. От Годжо всегда отвратительно пахнет сырой землёй, которую он заботливо приносит с собственной могилы.       Юджи иногда закрывает глаза и шёпотом рассказывает ему о том, какие сны могут сниться живым. Шёпотом, потому что это секрет; шёпотом, потому что не хочет обижать личного мертвеца бодрым дыханием. Он говорит о Гето Сугуру, о детстве внутри Клана Годжо, он говорит, говорит, говорит так много, что Сатору больше не скребётся из-под кровати, внимательно прислушиваясь к частям собственного прошлого, о котором он так беспечно забывает. Его наивный взгляд пронзает душу Итадори, когда он кладёт голову на ярко-жёлтого оттенка простынь, скрывая уродливость своего лица. Юджи шепчет о том, как чуть больше полгода назад, Сатору увидел самого Итадори. Как Сатору смеялся вместе с ним, любовался всполохами розового заката в его волосах, смотрел на него и чувствовал, что одиночество неспешно отступает. Душе Юджи воспоминания немного льстят; разуму Юджи воспоминания кажутся немного пугающими. И даже невзирая на странную проекцию немощности в чужих воспоминаниях, он впивается в них ледяными, почти фиолетовыми пальцами, желая чувствовать больше, ощущать больше, жить в них вместе чаще, чтобы полностью впитать память внутрь. Только после этого его грудь перестаёт болеть от тоски по мёртвой родственной душе, по несбыточным мечтам, снам о лучшей жизни, где у них двоих всё хорошо. Все живы, никто не умер, но просыпаясь от очередного кошмара, он привычно оставляет яркие пятна цветов прямо на ледяной земле мёртвой Сибуя; плетётся на очередное задание, чтобы посмотреть на жестокость мира; убирается в комнате каждый день, чтобы иметь хоть малейший шанс, намёк на стабильность.       Юджи чувствует, как шрамы их ненормальной связи заживают то слишком медленно, то быстро: они, то и дело, имеют неприятный фиолетовый оттенок — в основном из-за холода, немногим меньше из-за свежести порезов. Он заботливо залечивает их каждую ночь, когда остаётся в одиночестве: нежными движениями втирает в грубые росчерки шрамов на торсе мазь, ласково проводит пальцами по неровным краям и пытается убедить самого себя, что смерть Сатору была быстрой и безболезненной. Что он не мучился. Что ему нет нужды оставаться здесь, рядом с ним, с живым. Что это лишь грязное воображение о несбыточном, нежели настоящий мертвец, роющий живому могилу кривыми пальцами. «Может быть,» лениво думает Юджи, садясь на корточки, чтобы завязать шнурки красными от холода пальцами. Кроссовки любимые, красного цвета, как и капюшон на его форме, и он снова видит на них мелкие капли чего-то тёмного, бордового, что пахнет металлом. Он видит кровь, чувствует смерть за спиной и выпрямляется, резко поворачиваясь назад. Петли получаются некрасивыми, неровными, но разглядывая безлюдные улицы Синдзюку, с оставшимися кровавыми лужами, апатия накрывает с головой и становится как-то всё равно. «… если бы я выбрал смерть, то Сатору был бы жив, да…? Но, тогда бы он страдал из-за моей смерти. Чувствовал бы Сатору хоть что-нибудь? Был бы для него глупый мальчишка отрадой, которого он не знал до, убил бы своими руками после?»       Молчание. Завывание ветра. И ответа так и нет.       Юджи закрывает глаза, вдыхает и выдыхает кислотный запах разложения, что привычной заботливой оболочкой окружает его, и распрямляет плечи. Его взгляд цвета охры скользит по мёртвой улице, по телам умерших, что бесформенной плотью лежат прямо под ногами. Он видит обглоданные кости, слышит горький шёпот теней в пустых окнах, видит силуэты и надеется, что это никогда не случится с кем-нибудь из тех, кого он знает лично.       Руки в карманах, и он пытается согреться: холод идёт изнутри, ломает его рёбра своим давлением, да не становится трудным сделать вздох. Разрушения, которые алыми вкраплениями памяти возникают в укромных углах сознания, будят в нём тёмное желание оставить всё позади и просто перестать существовать. Снова. Мысли, не значит действия, но он уже настолько устал, что шаг в пропасть ему не даёт сделать его же личный мертвец, который жаждет быть рядом. Слишком иронично, но эта правда согревает лучше костра.       Он ступает по разрушенной дороге, видит одинокие, разбитые машины. Ощущение смерти вокруг морозит шею, сковывает руки новыми пактами, и он попросту начинает мечтать о недостижимой свободе, о горячем кофе в родных руках. Живых. А потом и о поцелуях со вкусом этого самого кофе, а не с привкусом мертвечины, остатков червей в ротовой полости.       Юджи снова видит чужими глазами, как Сатору заполнял отчёт аккуратными иероглифами, зевнул от скуки и снова посмотрел в окно, желая прогуляться по крышам домов. Свободу Годжо ощущал только там. Яркие голубые глаза светились игривостью, усталостью, и он подмигнул самому себе. Щёки Итадори мгновенно покрываются румянцем, он скрывает лицо под руками, болезненно шлёпает себя по алой от холода коже несколько раз, уверяя в том, что он никогда не увидит этого в реальности. Этот жест никогда не будет принадлежать ему. Совместная жизнь с Годжо Сатору, которой Итадори Юджи был так грубо лишён, наполняет его тоской по навязчивым желаниям и по нежному, словно зефир, несбыточному будущему, где у них всё было бы хорошо.       Он идёт всё глубже, в самый настоящий Ад собственного подсознания, воплощённый в реальность проклятиями. Воспоминания родственной души возникают всегда внезапно, но чаще всего он видит их во снах — долгих, интересных, родных — и Юджи чувствует влюблённость к образу из своих снов; к Сатору, который сломанной куклой лежит под его кроватью, оставляет после себя трупный запах и тёмные доски, пропитанные чёрной жидкостью, которые он никогда не сможет почистить полностью. Остаётся только сжечь…       Поэтому, когда он приходит в себя спустя время, его дрожащие руки нащупывают живую пульсацию органов. Юджи дрожит весь, отчаянно пытается всунуть обратно то, что превратилось в бесформенное мясо, раскиданное по асфальту. Мужчина под ним всё ещё сдавленно хрипит, пытается что-то сказать, шокировано сжимает окровавленные руки Итадори в своих, будто бы останавливая от бесполезности. Они смотрят друг другу в глаза, и он вздрагивает, когда взгляд цвета морской волны становится пустым. Более не смотрит, не скользит, оставляя после себя неприятное ощущение бессилия, медленно остывающей крови под ногтями, прекращения пульсации кишок, которые он сжимает в ладонях. Они оба молчат: Юджи от шока, потому что снова не спас, а мертвец перед ним от смерти. Слева от них ползёт проклятие, половина которого уже исчезла чёрным пеплом, развеиваясь по улице. Неизвестный мёртв и Юджи кажется, что он мёртв внутри тоже. Глаза направлены в никуда, пока он собирается с мыслями и опускает взгляд вниз, видя перед собой аккуратные ногти с забитой под ними кровью. Мясо ещё не гнилое, свежее, всё ещё горячее, и он громко сглатывает вязкую слюну, вспоминая, как же давно он ничего не ел. Юджи закрывает глаза и издалека до него доносится одинокий крик агонии. Ожогов на его лице не было, но Юджи всё равно не знает, как они были живы после полученных травм. »…Правда только в том, что сырое мясо намного вкуснее. Запоминай, пока я внутри тебя, сучёныш.»       Юджи вздрагивает, наконец замечая, что не может видеть. Его глаза цвета охры направлены в никуда и он, наконец-то, позволяет себе моргнуть. Слёзы текут по лицу, и он останавливается, пытаясь понять причину собственных слёз. Он видит, что волосы мертвеца имеют чёрный оттенок: они впитывают в себя кровь и редкие снежинки, медленно становясь седыми и вот, спустя минуту, он видит, как Сатору падает на пыльную землю, будучи разделённым на две части. Правда только в том, что его больше не существует. Крупные капли слёз беспорядочно стекают по алым от мороза щекам, стекают по ладоням, делая их немного чище. — Ками-сама, нет… Только не опять… Просто отстань от меня, прошу! — он шепчет беспорядочно, обрывки фраз и слов не выглядят более цельными, когда Итадори встаёт на дрожащие ноги, но спотыкается об лопнувшую из-за его подошвы печень и падает навзничь. Он ползёт назад, зажмуривается, мечтает о тепле и уюте одеяла ярко-жёлтого оттенка. Мертвенно-бледные губы едва шевелятся, когда он бормочет молитвы, хватается за ткань на груди, почти что разрывая. Он умоляет себя дышать, прекратить думать и помнить, но не может: смотрит в иллюзию, чувствует то же горькое послевкусие за секунду до смерти Сатору и не может отвести глаз. Юджи застывает ледяной статуей на месте, умоляет о прекращении страданий, но его никто и никогда не услышит.       Его неподвижное тело находит Кугисаки. Она взволнованна, тоже почти что плачет, когда видит его пустой взгляд, слышит одно-единственное имя, издаваемое деревянными от холода губами. Она бьёт его по щекам, садится перед ним, прерывая желаемую иллюзию. В её глазу горят страх и понимание, которые она умело прячет за гневом, но он знает её, хотя предпочёл бы никогда не. Он вспоминает о дыре в её черепе, вспоминает как впервые увидел почти нетронутый техникой мозг и как впился ей в юбку.       Он впивается ледяными пальцами ей в юбку, тихо всхлипнув. Он размазывает по лицу льдинки слёз отчаяния, залечивает микротрещины на лице и руках, наконец, согреваясь. Его руки всё ещё кажутся ему ледяными и безвольными, а лицо, застывшее посмертной маской, медленно возвращает себе цвет и здоровый алый румянец. — Говорю же, ты чёртов придурок! Ты хотя бы понятие имеешь, как долго мы тебя искали?! Думали, подождём десять минут, и ты появишься на месте, где мы договорились встретиться! Мы ведь…!       Переживаем. Он слышит это слово сквозь толщу воды, осоловело моргает, когда она обнимает его крепко-крепко, давая почувствовать тепло родного тела. Нобара пахнет черничными пирожными, живой запах перебивает запах крови. Он смотрит сквозь девушку, где лежит черноволосый мужчина, впившись ему в глаза взглядом цвета морской волны. Тонкий слой снега скрывает часть выпавших органов, но это не делает труп менее ужасным. Менее знакомым. — Я… В-видел… Са… С-сатору… Ру… — голос звенит неисправным механизмом и только сейчас он понимает, насколько сильно замёрз. Он кашляет, пытается заставить язык шевелиться, а постоянно бьющиеся друг об друга зубы не добавляют понимания его словам.       Холод воспоминаний доводит Юджи до слёз, и он тянется к подруге, отчаянно обнимая её. Он дышит её запахом, думает о тёмном ярко-жёлтом одеяле и хочет домой. К Сатору. Чтобы согреться. Он видит, как её глаза смотрят прямо на безжизненный труп, кровь которого до сих пор окрашивает близлежащий снег алым цветом. Она не скрывает ни тоски, промелькнувшей на лице, ни лёгкой улыбки, от которой его сердце бьётся слишком быстро и сильно. Словно до сих пор живое. — Его больше нет, Юджи-кун, — она ласково проводит изящными пальчиками, которые могут вбить гвоздь в голову, по спутанным влажным волосам, смахивает с них слегка подтаявший снег и заботливо натягивает на него капюшон. — Тебе кажется… Всегда лишь только кажется… А теперь, придурок, идём домой! Хочешь, я заварю тебе горячий чай Фушигуро и мы втроём посмотрим какой-нибудь фильм? Можем даже сэмпаев позвать, если хочешь. «Только не запирайся в своей комнате вновь. Внутри себя,» снова недосказанные слова всплывают в его мыслях, что даже становится немного стыдно. Кугисаки нежно проводит по его рукам сквозь одежду, чувствуя грубые кольца шрамов, начиная ласково массировать их, чтобы убрать неприятное покалывание, тоску по соулмейту. Голос Нобары красивый, молодой и он представляет её без извечной повязки, что скрывает дыру в черепе. Юджи пытается не вспоминать того, насколько дико выглядит её повязка, когда сукровица выделяется, прилипает к мягкой ткани и она под испуганные крики, ползёт к Иеири, хотя жаждет содрать её самостоятельно. Она изящная, боевая, и заслуживает намного больше, чем пытаться избавить его от проклятия, которое на себя наложил он сам. Она сильная, не то, что Юджи.       Она поднимает его, крепко сжимает плечо и руку, ведёт к недалеко стоящей машине, которую он не заметил. Юджи видит Мегуми, который отводит взгляд в сторону. Ему явно неприятно смотреть на Юджи, который теряет разум, но и Юджи неприятно смотреть на самого себя. Так что, он понимает. Возможно, они оба хотят забыть друг друга, чтобы не видеть в лице напротив знакомые черты Короля Проклятий, да вот только шаг назад делать никто не желает: среди шаманов одни мазохисты, они будто бы любят разглядывать новые шрамы. — Всё ли в порядке? Выглядишь не очень хорошо, Итадори. Снова произошло это? — Фушигуро делает шаг ближе к ним, с заботой надевает на окровавленные ледяные ладони собственные перчатки. Сердце Юджи снова пропускает удар, он смотрит прямо, чтобы попытаться разглядеть хоть что-то напоминающее отвращение или недовольство, но видит лишь тёмно-синее небо зимой, длинные ресницы и проблески нежности начала весны. — Нашла этого придурка рядом с трупом несчастного. Ками-сама, надо посылать вместе с ним хотя бы Панду на миссии! А то, потеряется без нашего надзора и в следующий раз, его придётся откапывать лопатами! — Кугисаки со злобой щипает его за щёку, заставляя Юджи, наконец, расслабиться. Он вдыхает морозный воздух полной грудью, впервые не чувствуя запаха разложения. Он слабо улыбается, просит прощения, кланяется почти до самой земли, получая оплеуху уже от Мегуми.       Итадори смеётся и расслабляется. Он поворачивает голову в сторону, где на земле недовольно сидит Сатору, поглаживая булькающее в предсмертной агонии проклятие, не спеша уничтожая его. Белые волосы лежат неопрятными волнами, скрывая выражение лица, тянутся вниз под влажностью воздуха, грязная кровь вытекает изо рта, стекая прямо вниз, по твёрдым кубикам живота. К пустоте, которая должна была соединять две половины тела. Мертвец медленно приподнимает голову и смотрит пустыми провалами глаз прямо на Юджи. На мгновение, знакомая лукавая улыбка появляется на бледном рту, а изнутри черепа сверкают сапфиры.       Он отшатывается, налетая на Фушигуро. Глаза невидяще впиваются в лениво сидящего Сатору, который слепо трогает землю вокруг себя руками, пытаясь найти недостающие ноги. — Итадори, ты…? — Нобара смотрит за свою спину, застывая на месте. Они смотрят туда, где был труп. Там более нет ничего: ни пятен крови, ни остатков органов. Но они чувствуют, что-то невидимое, опасное и жуткое. Итадори может сказать это по их напряжённым лицам, которые пытаются уловить это неизвестное «что-то». — Обо мне, Юджи… Обо мне. Ты же помнишь, да? — хриплый поломанный шёпот, будто бы голосовые связки Годжо уже давным-давно сгнили, хотя он умер несколько месяцев назад. Юджи даже может представить, как они висят у него в глотке, разорванные от криков. Он чувствует, словно бы это его хоронят заживо; это он кричит о спасении изнутри своего гроба. Мир стремительно сжимается в одну точку, когда обескровленные губы шепчут лишь одно имя с нежностью и любовью, доступной лишь пока живому: — Там Сатору…       Сатору, услышав своё имя, улыбается лишь ему.