Всё хорошо

      У Энджела всё было хорошо. Ну просто прекрасно. Абсолютно все жители Ада считали так. Деньги есть, бесплатная комната в отеле тоже, защита от самой Принцессы Ада – очень приятный бонус, да и какие-никакие друзья имеются. Он популярен, он красив, его желают все кому не лень. Что еще надо для счастья, правда?       Но было ещë кое-что. Кое-что, о чëм не знал никто из тех, кто видел его на афишах и рекламных баннерах порно-фильмов. Были слëзы, очень много слëз. Душераздирающие крики (скорее всего, свои собственные). А ещë жуткая боль, приторно-сладкий аромат противного курева, скрытые слоем шерсти раны по всему телу, душевно-горькие разговоры с Черри и просто невыносимая ненависть. К себе, к этой работе, отравляющей его ещё больше. Абсолютно ко всему. Он ненавидел Валентино за все те ужасы, которые он с ним творил, за обращение с ним как с любимой, красивой куклой, с чувствами которой можно и не считаться. Ненавидел себя за то, что подписал этот грëбанный контракт.       Сначала Энджел думал, что ему недостаёт всего: и доброты, и смеха, и счастливой улыбки, и просто удачи, при наличии которой он бы не оказался в этом ужасном месте. Но там, на облëванной улице возле гнилого бара, он почувствовал у себя в груди что-то настолько теплое, щемящее, мягкое и нежное, что решил, что ему больше не нужны ни удача, ни доброта, ни смех – только бы Хаск был рядом.       И хотя бы с этим ему повезло – после того инцидента они с нелюдимым барменом действительно сблизились. В перерывах между ненавистной работой и упражнениями в отеле они разговаривали. Разговаривали так много, что Энджелу казалось, будто он в этой жизни (да и в прошлой, возможно, тоже) не узнавал об одном человеке столько много, сколько узнал о Хаске. Демон поведал ему практически обо всём: о своей прошлой жизни; о том, как он страдал от ПТСР после Второй Мировой войны и больше никогда не смог от него вылечиться; о том, как искал утешение в ядерно-горьком спиртном и в азартных играх – сначала до смерти, а потом и после; о том, как потерял душу из-за своей же глупости.       И Энджел ответил тем же: рассказал и про своё настоящее имя, и про контракт с Валентино, из-за которого теперь он так страдает. И... стало легче. Теперь дышать и вправду стало намного легче и даже приятнее. Да и просыпаться каждое утро стало не таким уж невыносимым испытанием. Хаск поддерживал его и его существование просто тем, что обращал на него своё внимание. Просто потраченным на разговоры временем он говорил, что ему не плевать. Каждый раз, встречаясь взглядами с Хаском, Энджел видел в его глазах не слепое отрицание и слабое отвращение, как это было раньше, а понимание, отдававшееся в душе искренней благодарностью. Нелепые пошлые подкаты со стороны Энджела, естественно, прекратились. Актеру перестало быть всё равно на то, нравится ли это его новоиспеченному другу или нет. Теперь он видел в Хаске не мужика, потрахавшись с которым он бы мог опять попытаться доказать себе свою же собственную важность и ценность, а друга. Такого близкого, доброго, понимающего друга, что его жизнь временами переставала казаться такой уж плохой. Их долгие разговоры обо всём и одновременно ни о чем заставляли его забыть о треклятой работе, ноющих ранах и противном запахе сигарет Валентино.       А потом что-то изменилось. Дружба и благодарность сменились какими-то новыми, щемяще-нежными чувствами, которых Энджел, увы, не мог вспомнить. Очень часто в присутствии Хаска, при взгляде на его лицо, руки, когти, крылья у Энджела перехватывало дыхание. Горели щеки, взгляд сам собой отводился в пол, а все четыре руки теребили друг друга, нервно заламывая пальцы. Он не понимал своего поведения, начиная сильно волноваться.       Это не к добру.       Потом началась "вторая фаза", как назвал это сам Энджел. Он начал думать. Думатьдуматьдумать о Хаске и обо всём, что было с ним связано. "Насколько мягкая у него шерсть?" "А он будет мурчать, как кот, если я его поглажу?" "Интересно, он бы дал мне примерить свою шляпу?" "Насколько острые у него когти?" "Насколько мягкие его губ-"       Стоп.       Что?       ...       Ужасно странная мысль разрядом тока прошибла всë тело, задевая мозг и бешено бьющееся сердце. Жить резко стало ещё более невыносимо, чем было до всего этого. Теперь Энджел не мог нормально разговаривать с Хаском, ведь его голова была забита не их диалогом, а мыслями о мягкости его ушей, прохладе его кошачьего носа и невообразимого голоса.       Все свои мысли он озвучивал по ночам, прижав к себе Наггетса и, видимо, разговаривая именно с ним. Бормотал о том, как бы он хотел обнять демона. Как бы он хотел убедиться в том, насколько мягкий у него мех. Хотел бы узнать, встанет ли дыбом его шерсть, если он легонько проведëт по ней ладонью... Поросенок из речи хозяина не понимал ни слова, но всем своим видом оказывал моральную поддержку.       "Я жутко влип", – неожиданно понял для себя Энджел. А потом догадался.       Да он же, мать его, влюблëн.       Осознание такого простого факта ощущалось апокалипсисом, очередной зачисткой, сжатием вселенной. Ведь всё только начало налаживаться! Как он смел влюбиться в своего новоиспечённого товарища?! Второго демона во всём Аду, который смог понять и принять его?!       Энджел до дрожи боялся испортить всё, что они с Хаском выстроили между собой. Теперь казалось, что выстроили из хрупких, редких кирпичей.       Конечно, признание в чувствах казалось еще большей катастрофой, чем их осознание. И, конечно, Энджел не собирался херить всё и рассказать о своих терзаниях Хаску. Актёр решил для себя: терпеть и держать в секрете. Ему к такой стратегии уж точно не привыкать.       В это же время с самим Хаском начали твориться какие-то странности. Энджел ловил на себе его взгляды, чувствовал редкие вздохи и замечал неспокойно двигающийся хвост. Однажды, когда у барной стойки они случайно соприкоснулись руками, Хаск до того резко одернул свою, будто держал её напротив мясорубки (Энджел поступил бы так же, если бы бармен не опередил его).       И это прикосновение было сродни пламени. Обжигающему, яркому, пожирающему всё на своем пути огню. Количество разнообразных мыслей в голове Энджела возросло вдвое, если не втрое. Но вместе с мыслями о шерсти Хаска, о его лице, лапах и крыльях в разум закралась до боли простая мысль: Энджелу так не хватало простой, нежной любви. Такой любви, чтобы гулять вместе, держаться за руки, глядеть друг другу в глаза, смотреть вместе фильмы (не с участием самого Энджела), обниматься и смущенно-нежно мельком целоваться, наклоняясь чуть вниз из-за разницы в росте. Не так, как целовали его эти объëбанные ублюдки из клубов, а с мягкостью и теплом. Так, как хотелось целоваться только с Хаском.       Стратегия "Смирись-и-расслабься" перестала казаться такой уж выполнимой.       Энджел больше не представлял, что ему делать дальше, какому плану следовать. У него даже не было решимости отрицать свою потребность в Хаске. В возможности видеть его с утра до ночи, слышать его чарующий голос, и касаться... Актер никак не мог выкинуть из головы то самое случайное прикосновение – от всех других, совершëнных во время шутливых попыток флирта, его отличала искренность. На руке даже сквозь малиново-розовую перчатку чувствовалась эфемерная мягкость чужого меха.       "Мне кажется, я схожу с ума", – исправно думал Энджел каждый вечер.       Сначала он пытался понять, когда успел стать таким мягким, жаждущим ласки и нежных обнимашек. После того, как Энджел пришел к выводу, что был таким всегда, резко захотелось отказаться от способности думать и строить логические цепочки. А ведь он даже не замечал этого.       Всё постепенно вставало на свои места: когда-то Энджел предпочел закинуть эту черту своего характера куда подальше, чтобы работать не мешала, а потом она сама покрылась пылью и ушла в небытие. Но стоило на горизонте объявиться парню, которому интересен был не желаемый всеми Энджел Даст, а просто Энтони, как сентиментальность тут же заставила вспомнить о себе. Но ведь от этого лучше не становилось.       Он бы так дальше и топтался на месте, жалея о невозможности заглянуть в голову Хаска и прочитать все его мысли, если бы не, как он сам этот случай и окрестил, происшествие.       Тогда он снова вернулся в отель после съëмки. Уставший, расстроенный, бесконечно униженный и утопающий в ядовитой ненависти к себе. У Энджела давно вошло в привычку, что при подобном самочувствии нужно утопить себя ещë и в алкоголе, поэтому он сразу же отправился в сторону барной стойки, из-за которой на него немного обеспокоенно поглядывал сам бармен.       – Э-э-э... Привет?..,– попытался завести разговор Хаск, когтистой лапой протирая очередной стакан, – Трудный де–       – Налей мне чего-нибудь покрепче, пожалуйста.., – перебил бармена актёр, усевшись на стул и наконец расслабляя дрожащие ноги. Сначала он немного удивился тому, насколько жалко звучал его голос, но быстро выкинул такую знакомую мысль из головы и замер в ожидании желанного стакана с чем-нибудь очень горьким и очень противным.       Хаск же глядел на Энджела с таким же недоверием, убирая сухой стакан, после чего глубоко вздохнул и облокотился на стойку.       – Слушай, я прекрасно понимаю твои страдания, но не стоит глушить боль алкоголем. Понимаешь, это... просто временное решение. Да ещё и имеющее свои последствия... Так что я бы на твоём месте...       Тем временем в голове Энджела тихая апатия уступала место нарастающему гневу. Он. Просто. Хочет. Выпить. Почему даже Хаск, который, казалось, успел стать его другом, не мог просто налить ему сраный коньяк?!       Язык Энджела опередил его усталый разум, и именно поэтому он резко поднял горящий взгляд на бармена, прекращая тем самым его тираду.       Актер привстал со стула, нагнувшись к Хаску. Контролировать себя больше не получилось.       – Какого хера ты несëшь?! Нахера сейчас это всё?! Я, блять, просто попросил налить мне бухла! – крики и ругательства лились из его рта неконтролируемым потоком яда, – Ты же, вроде как, мой друг! Так в чем проблема просто выполнить мою просьбу, не приставая со своими ебучими "мудрыми" советами?! Вот будто я не знаю, что это не выход! Но разве мне будет лучше от того, что мне сказал это кто-то кроме голоса моей же совести?! Доброй ночи и сладких снов, я лучше пойду!       Шумно вдыхая воздух и сильно хмуря брови, Энджел уже хотел было окончательно подняться со стула, убежать в свою комнату и долго-долго корить себя во всём сказанном, как вдруг две когтистые лапы Хаска схватили его за воротник пиджака. От неожиданности актёр зажмурился.       О Сатана.       Через какие-то две секунды губы Хаска были прижаты к губам самого Энджела.       Открыть глаза было слишком страшно.       Тело резко перестало слушаться своего хозяина, все мысли замерли и, казалось, даже мозг на время перестал функционировать.       Пока Хаск неуверенно, боясь отпугнуть, нежно сминал губы Энджела своими, у Энджела в груди резко остановилось собственное сердце, перестав качать кровь, а в голове взорвалась сверхновая. Его целовали тысячи раз, но этот поцелуй был настолько... чистым, желанным и правильным, что хотелось прыгать на месте. Хотелось кричать. Хотелось дышать часто-часто, отводить глаза в пол, чувствовать огненный жар на щеках и закрывать их руками. Хотелось на поцелуй отвечать.       Казалось, что поцелуй длился целую бесконечно-сладкую вечность, но Хаск отодвинулся от него, боясь даже взглянуть в глаза. У Энджела же в голове творилось нечто похожее: по всему разуму мелькали лишь несколько слов: "Хаск", "я", "поцелуй".       Всё ещё находясь под неким колдовством, Энджел смог выдавить из себя только:       – Т-ты...       Хаск резко дëрнулся, хотел было наконец взглянуть в лицо актëру, но опять сгорбился, опустив глаза в пол. Всё же, это не помешало ему начать говорить:       – Опережая твои вопросы... Да. Я недавно осознал то, что я... чувствую по отношению к тебе и... чëрт... тебе, возможно, неприятно знать это из-за... всех проблем на твоей работе, но.., – тут он наконец поднял глаза на Энджела, и во взгляде его читалась невероятная решимость, – Одно я понял точно: я просто ненавижу смотреть на то, как ты страдаешь, видеть все твои загоны и переживания. Я не требую от тебя согласия, я не требую от тебя какого-либо ответа. Я... я просто хочу, чтобы ты знал: я делаю всё это не из-за того, что "у друзей так принято", а из-за того, что... ну... ты мне... нравишься. Сильно...       Под конец этого небольшого монолога голос Хаска всё стихал, пока наконец не растворился в тихом шуме отеля. А вместе с ним в воздухе растворился и сам Энджел. В груди – пожар, буря, а в голове мысль: "Обнять".       И Энджел подчиняется. Плюёт на всё, перепрыгивает через стойку, оказывается рядом с ошарашенным Хаском и заключает его в крепкие объятия. Настолько крепкие, что Энджел немного наклоняется вниз, стремясь как можно теснее прижаться. В нос сразу дал тихий запах алкоголя, а по рукам и туловищу пошёл ток от прикосновения к темно-серой шерсти. И в правду мягкая.       Сначала Хаск застыл на месте с выпрямленными руками, а после нашëл в себе силы сомкнуть их на тонкой талии Энджела.       Постояв так с минуту, бармен начал:       – Ты же...       Но, не дав Хаску закончить свою мысль, Энджел просто, с невыразимым счастьем в голосе выдал:       – Я очень люблю тебя, Хаск. Ты бы знал, насколько сильно... Больше, чем кого-либо в двух своих жизнях...       Услышав это, бармен сначала удивленно вздохнул, а после сильнее зарылся лицом в мех на груди Энджела и мягким голосом ответил:       – Как же мне повезло...       И теперь всё будет хорошо.