По алому полю

      Удушливая волна силы прошлась по казематам, сообщая о далеко не радужном настроении своего владельца, и размеренные шаги отражались от ледяных стен, промороженных этой реацу. За прошедшие трое суток каждому шинигами она стала известна, проникнув в души и отпечатавшись в них безотчётным ужасом и кипучей ненавистью. Ишшин поднял голову, встречаясь взглядом с мерцающим багровым пламенем, и выдохнул сквозь зубы: — Яхве. — Шинигами. — На губах чудовища играла обманчивая полуулыбка. — Вижу, за прошедшую тысячу лет боги смерти не научились ни вежливости, ни благодарности. Удивительно даже, при условии, что говорить мне приходится с аристократами Благородных домов, а не с руконгайскими оборванцами.       Ишшин зарычал, сжимая кулаки и почти не чувствуя боли. В камере остро запахло железом и на пол закапала кровь. — Это тебе-то мы должны быть благодарны? — выплюнул он сквозь зубы. — Вы проникли на территорию иного государства, — как маленькому, объяснил Император. — после того, как вашу землю покинули. А ведь вы, в свою очередь, так не поступили века назад. — Он усмехнулся. — Хотя мне нравится, что ты не споришь про отсутствие вежливости. Признаешь руконгайские замашки, Шиба Ишшин? Или какую фамилию ты предпочитаешь? Слышал, ты пытался войти в род жены? Мне искренне жаль, что старшие члены дома Куросаки не дожили до этого мига. Они бы с удовольствием пообщались с тобой.       Ишшин нахмурился, бросил на Императора нечитаемый взгляд, который, однако, был переполнен злобой, и хотел было что-то ответить, как Рукия внезапно подняла голову и спросила: — Уже?       Император вопросительно поднял бровь и произнес с насмешкой: — Уже «что»? Будь конкретнее, шинигами.       Рукия в ответ тоже усмехнулась: дико, полубезумно она посмотрела ему прямо в глаза, ее растянутые в кривой улыбке губы чуть дрогнули и она залилась смехом, но ухмылка Императора от этого стала только шире, вместо того чтобы спасть с лица. — Смерть, конечно! — радостно воскликнула Рукия. — Конец! — Девушка зажмурилась. — Избавление, — прошептала. — Я больше не увижу чудовищ, — шинигами подняла взгляд к потолку, — никаких. — Нет, — заметил правитель. — Так спешишь умереть? Только из-за того, что потеряла силы? — Но потом он вдруг повернулся и посмотрел на Ишшина. — Тебя что-то не устраивает? Так хмуришься.       Ишшин загремел оковами на руках, с трудом, но быстро, яростно он бросился к решеткам и плюнул: — Дитя? Твое? Похищенное! — Шиба Ишшин зашипел: — Что ты сделал с моим ребенком?       Рукия будто очнулась: прямо посмотрела на капитана ясным взглядом и прошептала: «Что?», но ее тихий голос заглушил смех Яхве — багровый блеснул во все стороны, и Ишшин закричал, прижимая раненую кисть к себе. Их придавила волна пропитанной гневом ледяной реацу: — Я ничего с ним не сделал, он таким родился, — спокойно ответил Бог мира квинси, а потом — схватил Ишшина за ворот хаори и прижал того лицом к решетке камеры, — моим сыном. — Черная матовая реацу разлилась повсюду, и внезапно правитель отпустил ворот капитана. Отвернувшись от камеры, обронил: — Твоя жена умерла. — Он сделал паузу. — Не должна была умереть, — качнул головой. — И все же это мой ребенок. — Показалось, что Яхве довольно улыбнулся. — Не строй иллюзий, просто так совпало, что это были твоя жена и твоя семья. — Император обернулся и холодно четко произнес: — Он мой сын. — Тихим эхом прозвучали его последние слова, когда он снова зашагал прочь от камеры: — А вы отправитесь в мир живых, наслаждайтесь жизнью. — Нет! — раздался панический крик Рукии в ответ.

***

      Он проходит по коридорам дворца, минует двери в личное крыло, где стоящие на посту солдаты отдают ему честь и вытягиваются по струнке. По пути бросает короткий взгляд на подразделение Аскина, осматривающее кабинет в поисках неучтённых артефактов — мало ли, и идет дальше. Туда, где за еще одной линией охраны, рядом с его комнатами, находятся комнаты самого важного и дорогого существа в Империи.       В большой светлой комнате натоплено — пылает камин, здесь много места и полы устилают махровые ковры с густым длинным ворсом, в котором так приятно утопать босыми ногами. В глубоком кресле сидит большой плюшевый медведь, а у ножки стола лежит цветастый мячик темари. В углу построена высокая башня из деревянных кубиков, а на окне — десяток ровно выстроенных солдатиков.       Вдоль стен стоят стеллажи с детскими книгами и фотокнигами со всего мира. Они перемежаются с несложной пока учебной литературой на английском и японском. Цветные карандаши аккуратно лежат рядом с альбомом для рисования. — Ваше Величество. — Бамбиетта поднимается со стула рядом со вторым креслом, повернутом к камину. — Ты можешь быть свободна, — кивает ей Император, не спуская глаз с высокой спинки, за которой слышится тихий шорох.       Когда дверь за девушкой тихо притворяется, Яхве снимает плащ, оставаясь в светлой рубашке. — Так и будешь там сидеть? — спрашивает он, неслышно подходя ближе и заглядывая сверху. — Папа! — Рыжий малыш выпутывается из пушистого пледа, поднимаясь на ноги и прижимая к себе маленького игрушечного львенка.       Улыбнувшись, Император поднимает сына на руки, опускаясь вместе с ним на пол у самого камина. — Сильно испугался? — спрашивает Яхве. — Она плакала, — грустно соглашается малыш. — Но она обманула меня. Почему она хотела навредить нам? — спрашивает он, и отец удовлетворенно отмечает, что первый страх уже прошел. — Потому что, — спокойно отвечает правитель, — война. — Война? — Ичиго поднимает на него по-детски огромные глаза. — Почему?       Яхве вздыхает и гладит рыжие, янтарные волосы сына: — Потому что не сходятся цели, интересы и потому что, — он сжимает губы, — каждый считает, что прав. — Он обнимает сына крепче. — Иногда все заходит слишком далеко из-за того, что люди не умеют говорить…       Ичиго только вопросительно смотрит на него. — Ты поймешь, когда вырастешь, — Яхве вздыхает снова, — и, надеюсь, станешь мудрее нас всех, и тебя раздор обойдет стороной.       Ичиго все еще озадаченно смотрит на отца, но в конце концов прикрывает глаза и полусонно спрашивает: — Для этого надо стать взрослым и много учиться?       Яхве тихо смеется, мягко гладит еще раз сына по голове и кивает: — Верно.       Занимался рассвет, медленно падали звезды с неба, ранее яркие вспышки превратились в сияние солнечных лучей. С яркой вспышкой открылся проход между Королевским измерением и Готеем. Пленники отправлялись обратно.