The taste of sin

Хёнджину не хотелось здесь быть. Вернее, хотелось, но не так. Лёжа сейчас под тяжёлым сильным телом он мечтал, как и раньше, читать пастырю вслух, разговаривать с ним, чтобы его слушали и слышали. Чувствовать беспомощность под горой мышц, горящие огнём рассечения на спине и огромный стояк, упирающийся в голый зад он точно не хотел. Но кто его об этом спрашивал. Отчаяние захлестнуло его, и мальчик заплакал навзрыд, крупные солёные капли, стекающие по его изломанному страданием лицу таяли на жёстком одеяле. Худенькое тело накрыла истерика, и он даже не сразу почувствовал, как пропало давление сверху, а острое плечо почти ласково огладила широкая ладонь. Это немного привело его в чувство, и он поднял уже взлохмаченную борьбой голову, неудобно изогнув длинную шею. Его покрасневшее заплаканное лицо повернулось к возвышающемуся над ним отцу Кристоферу. Тёмный взгляд его хищных глаз был жадным, но одновременно с тем странно мягким. Чан не стремился причинять боли больше необходимого, он лишь хотел сам получить удовольствие, чужие страдания ему были не нужны. Красивый мальчик в его постели — лишь способ снять стресс и запечатлеть больную и извращённую эстетику, сломать его он не хотел. А вот трахнуть — очень даже. Влажная от чужого пота ладонь убрала прилипшую к взмокшему лбу чёлку, и господин Бан нагнулся, скупо целуя мокрые мятые губы. Хёнджин слепо потянулся за новым поцелуем, это было то, что ему так необходимо — проявление внимания, но пастырь неумолимо отстранился, ловя его просящий взгляд. — Ляг на кровать животом вниз. Хван повиновался бесцветному голосу и, шипя, заполз на постель. Звериная рука в окове серебряного браслета сжала подушку у изголовья, заботливо перетащив её под детскую голову. Мальчик тут же впился в неё пальцами, прижимаясь к ней щекой и хватаясь за неё, как за спасательный круг. Пастырь тем временем безразлично развернулся к нему спиной и, достав что-то из шкафа, кинув это на кровать, принялся расстёгивать чёрное одеяние, не поворачиваясь. Хёнджин, лёжа, заворожено наблюдал за этим, он никогда раньше не видел отца Кристофера без одежды, не считая его накаченных предплечий и члена. Бан неспеша расстёгивал пуговицы длинной чёрной сутаны, обычно он носил одежду проще, вроде рубашки, но сегодня, по случаю службы, был одет более официально. Не снимая её, он вытащил белую колоратку, из прорези в воротнике и с облегчением выдохнул. Носить эту жёсткую вставку под кадыком, ещё и в плотной сутане в летнюю жару — особый вид самоистязания, так любимого католицизмом. Наконец, он может избавиться от этих тряпок. Пояс был развязан, и тяжёлая ткань скатилась с широких плеч, оставляя статную фигуру в длинной белой нижней рубахе. Но скоро Чан снимает и её, стащив через голову. Под ней уже не было ничего, и пока мужчина избавлялся от носок и обуви, Хван во все глаза разглядывал его разодранную ужасными шрамами спину. Их рубцы неровными рваными полосами, как окраска тигра, сходили с играющих мышц спины на ягодицы и мощные бёдра. Они были повсюду: от трапецевидной сползали на лопатки, плечи и широчайшие мышцы, вились по пояснице, в ямках по бокам от неё, на рельефе ног. В свете угасающего дня было прекрасно видно их все, возникало такое чувство, будто когда-то его рвала на части стая диких зверей. А когда пастырь нагнулся, между сильных ног стало отчётливо видно его большие, тяжёлые яйца. Они лениво и естественно свисали, словно у самца какого-то крупного хищника. И если раньше Хёнджина забавляла мысль о схожести священника с неизведанным чудовищем, то сейчас, глядя на голую мощь его тела и рисунок боли, он был уверен — перед ним не человек. Наконец Бан развернулся и, заметив округлившиеся в неверии глаза мальчишки, усмехнулся. Его твёрдый хрипловатый голос нарушил тишину: — Хотел стать, как я, Джинни? — Хёнджин перевёл шокированный взгляд на странно повеселевшее лицо. — Придётся постараться. Мощное, как у античной статуи, колено опустилось на матрас, продавливая его, и Хван больше не мог видеть усмехающегося лица. Остального он не мог увидеть тоже, лишь голую стену напротив кровати. От ожидания неизвестности сердце вновь взволнованно забилось о клетку хрупких рёбер. По обе стороны от детских плеч опустились руки, и вскоре часто дышащий Хёнджин ощутил привычный горячий шёпот в ухо. А казалось, что в самую душу. — Не переживай, своё наказание ты уже получил, — Хван вздрогнул от лёгкого прикосновения чужих пальцев к уже покрывающимся корочкой порезам на спине, — сейчас я лишь научу тебя кое-чему новому. Вопреки словам пастыря, карие глаза снова предательски намокли. Хёнджин этого не хотел. Однако, почувствовав невесомые, успокаивающие прикосновения губ к плечам и вдоль спины, мальчик шумно выдохнул и постарался расслабится. Всё-таки смирение — главная добродетель христианина. Да и его боль — ничто, в сравнении со шрамами на теле господина Бана. Он будет сильным и всё вытерпит. Так ему казалось, пока обжигающее дыхание и жадные губы не коснулись ложбинки его маленькой упругой попы. Тело непроизвольно дёрнулось, и Хван сжал подушку крепче, часто задышав. — Тише, тише, я ещё ничего не сделал. В хрипловатом голосе была слышна улыбка, отец Кристофер явно наслаждался происходящим. Он любовно огладил костяшками кисти ягодицы, а затем раздался шорох вскрытой упаковки и щелчок крышки. Хёнджин ничего не понимал и оттого внимательно ловил каждый звук. Он дёрнулся снова, когда чужая ладонь легла на его зад и нагло отодвинула округлую половинку в сторону, открывая вид на уязвимый сфинктер. Нежную кожу обдало воздухом, Хёнджину было неловко и стыдно, и оттого он зарылся лицом в спасительную подушку сильнее, пряча красные щёки. Пастырь же не придавал значения чужому смущению, и вскоре грубые узловатые пальцы, смазанные нагревшимся на них гелем, бесцеремонно коснулись подушечками сжатого входа. Хёнджин испуганно ахнул, почувствовав давление в интимном месте, а затем вскрикнул от хватки сильной руки в волосах, что оттащила его от подушки. — Что я тебе говорил Хёнджин? — стальной голос требовал ответа. — Н-не сдерживать стоны… — Вот именно. Заглушать их тоже не смей. Цепкие пальцы отпустили несчастную голову, и Хван, зажмурившись, уткнулся лбом в подушку, сбивчиво дыша через приоткрытый рот. Пользуясь моментом замешательства мальчишки, Чан протолкнул указательный палец в презервативе внутрь, и Хёнджин закричал. По детскому лицу вновь покатились слёзы. Блять, как же в нём узко. И чертовски горячо. Под очередной вскрик, благодаря смазке, средний палец втиснулся вслед за указательным, мальчик внизу рыдал. Чёрный зрачок затопил тёмно-карию радужку, Бан непроизвольно открыл рот, горячо и шумно выдохнув. От мысли, что сегодня он полностью окажется внутри этого юного тела, стоящий член прижался к плоскому животу сильнее. Это было бы даже больно, если бы он мог чувствовать боль. Её ощущение притупилось с годами и стало чем-то эфемерным. А вот для Хёнджина она была реальной. Обжигающей и неумолимой. Он тяжело дышал и скулил, на лбу и всём теле выступил нездоровый пот. Но неожиданно чужие пальцы покинули его, и Хван облегчённо выдохнул, прикрывая глаза. Пастырь, сжав плечо, развернул его на бок и, склонившись, принялся сцеловывать солёные прозрачные капли и плаксивые стоны. Это работало: мальчик отвлёкся на тёплые, сейчас дарящие нежность губы и немного успокоился, даже начал отвечать на поцелуи, пока сильные руки жадно сдавливали хрупкие бока. Сейчас Хёнджин, как и тогда, на диване, снова растворялся в плавящих сознание приятных движениях чужого мокрого языка и губ, и когда на небольшой твердеющий член легла уверенная ладонь, он высоко протяжно простонал своим мягким приятным голосом, на этот раз не от боли. Умелые пальцы приносили знакомое удовольствие, и он увлёкся процессом, неуверенно обвивая тонкой рукой чужую мощную шею, доверчиво прижимаясь к сильному торсу. И как он раньше не замечал этой грубой неровности шрамов на широких плечах? Он разрывает поцелуй и касается виском виска мужчины, потираясь, как котёнок в поисках ласки, но затем морщится, спина всё ещё ужасно болит от недавней порки. — Лежи смирно. Пастырь прижимает его к кровати и, взявшись рукой, на локоть которой опирается, за нежную шею, предупреждающе её сдавливает. Розовые искусанные губы открываются сами собой, хватая разгорячённый воздух, а изящные пальцы ложатся на чужие, но не пытаются сдвинуть их. Бан, видя это, усмехается. Какой послушный. Такой хороший для него... Яйца сводит от желания, и он снова властно и несдержанно целует заплаканного ангела под ним, пока пальцы свободной руки возвращаются к тому, с чего начали. В этот раз он пропихивает в разомлевшего Хёнджина сразу два, и отчаянный вскрик тонет во рту отца Кристофера. Как и все следующие. Пальцы настойчиво продолжают движение в маленьком зажатом теле и, в конце концов, отработанная техника и смазка делают своё дело — в Хване становится шире. Чан, ухмыляясь в чужие губы, добавляя третий палец, и внезапно мальчика под ним выгибает дугой. Хёнджин хватается за накаченные плечи, нависающие сверху и протяжно стонет. Пастырь улыбается шире — нашёл. Теперь дело пошло проще, Хёнджин ничего не понимает, ему всё ещё больно, но теперь эта боль смешана с удовольствием, он плачет, не в силах справится с этим, и сам насаживает на неровные пальцы. Через какое-то время Бан добавляет четвертый, уже несдержанно двигая кистью, он чувствует, что мог бы кончить от одного вида под ним: худенький плачущий растрёпанный и размазанный по постели удовольствием мальчишка пошло стонет на его пальцах, подмахиваясь узкими бёдрами, он не может лечь на спину, болезненно изгибаясь и заламывая густые брови, его чёрные шелковистые волосы беспорядочно прилипли к мокрому от пота хмурому лбу. А эти глаза… медово-карие, когда-то чистые, сейчас ими завладел туман наслаждения, и этим сладкими омутами он смотрит прямо в чёрную душу Чана. Нежное горячее дыхание этого ангела оседает на гладковыбритой коже лица. Мужчина звереет. Беззвучно рыча, обнажая на секунду верхние клыки, он утыкает ребёнка лицом в подушку, тут же стягивая её ниже, располагая прямо под узким тазом. Хёнджин хнычет, когда его попа оказывается уязвимо лежащей прямо под чужими бёдрами. Чан больше не улыбается. Он отводит аппетитную ягодицу в сторону, хмуро следя за тем, как его пальцы с хлюпом исчезают в горячей узкой дырочке. Мужчина закусывает нижнюю губу и резко меняет угол проникновения, больше не толкаясь вглубь нежного нутра, а остервенело дёргая руку вверх, натирая фалангами припухшие края. Он трахает мальчика, как дикое животное. Хёнджин вскрикивает, отрывая от ткани заплаканное лицо и обмякает, его маленькое худое тело трясёт. Он кончил от грубого движения пальцев и от жалкого трения члена о подушку. Бан видит это и замирает, картина под ним так прекрасна... Рассечённая, кровоточащая, потная узкая спина с изящным рельефом позвоночника и острых лопаток под вельветовой кожей, видно как судорожно меняют объем выступающие по бокам рёбра в попытке отдышаться, а прямо под этим — небольшие ягодицы, одну из которых он сжимает в жилистой руке, и растянутый, покрасневший от трения, ещё недавно девственный, вход, растянутый на его пальцах. В нём обжигающе горячо. Желание одно — растерзать это прекрасное существо под ним, и Чан себе в этом не отказывает. Он нетерпеливо вытаскивает пальцы из разработанного сфинктера и стягивает с них презерватив, отбрасывая в сторону. Вид отчаянно пытающихся сжаться обратно мышц чертовски заводит, и Чан, скользя языком по пересохшим приоткрытым губам, обхватывает напряжённый, болезненно стоящий ствол, проводя по нему пару раз рукой, собирая естественную смазку, которую потом небрежно обтирает об упругий маленький зад. Он раскатывает новую резинку по члену и, морщась, щедро льёт прозрачный прохладный гель прямо на него. За тем он делает одновременно две вещи: кладёт руку на загривок Хёнджина и вводит крупную красную головку в пульсирующую, влажную от смазки дырку. Хрупкое тело содрогается под его натиском, разрушенный недавним оргазмом, мальчик лишь беззвучно открывает истерзанный рот, широко распахивая глаза. Такое чувство, будто его пытаются насадить на огромный железный кол, что, впрочем, недалеко от правды. Тянущая боль внизу усиливается и нарастает, опасно приближаясь к внутренностям, он еле дышит. Даже в расслабленном состоянии ему больно принять этот размер, он чувствует внутри каждый сантиметр твёрдого члена. Тощие детские руки отчаянно упираются в матрас в попытке уйти от этих ощущений, конечно, безрезультатно. Член неумолимо продолжает погружаться в анус, раздвигая нежные стенки кишечника. Трахавшие Хёнджина до этого пальцы были лишь половиной его длины. Чан, опустив голову, следит за тем, как худое тельце с трудом принимает его. Как же в нём горячо и узко… Мягкое нутро понемногу поддаётся, словно втягивая увесистый орган, и когда тяжёлые потные яйца касаются кожи чужих ягодиц, пастырь позволяет себе закрыть веки и шумно выдохнуть через рот. Где-то внизу жалко и сопливо скулит мальчик, его плюшевые пухлые губы дрожат, не сдерживая стекающую на кровать слюну. Чан под его задушенный всхлип опускается вперёд на руки, накрывая собой страдающего мальчишку, тот неугомонно ёрзает, пытаясь отстранится. — Н-ну, мой хороший, расслабься, где твоя христианская добродетель? — в хриплом голосе скользит насмешка. — Давай же Джинни, дыши. Хёнджин старательно выполнял чужой приказ, хмурясь и всё ещё дрожа телом. Голова начала болеть от слёз и духоты, его тошнило. Пастырь же, улыбаясь закрыл глаза. Чёрт возьми, из этой попки получилась бы отличная грелка для члена. Но сейчас он слишком возбуждён, и почти звенящие от напряжения яйца требуют разрядки. — Вот так, ты молодец, так хорошо меня принимаешь... Зверь с ужасным узором шрамов склоняется ниже, милосердно даруя успокаивающий поцелуй в чёрную взмокшую макушку. Его пухлые тяжёлые губы сами расходятся в улыбке, когда он наконец, хрипя, начинает неторопливые размеренные движения тазом. Хёнджин болезненно стонет и хнычет, и отец Кристофер наваливается на него, сильнее придавливая каменным торсом хрупкое тело к кровати, продолжая неспешные волнообразные движения. Хван чувствует скольжение чужого члена внутри, каждую вену на нём и изгиб головки где-то глубоко в своём животе. Он нещадно давит на простату и Хёнджин снова возбуждается, всё ещё плача от сверхстимуляции. Пастырь же этого не замечает, наконец, давая себе волю. Его движения становятся грубее, несдержаннее, он тяжело дышит, с размаха толкаясь в желанное тело. Ему надоедают всхлипывающие звуки снизу, и он накрывает ладонью маленькое лицо, заглушая их. Оргазм приближается, и он ускоряет темп, остервенело вколачиваясь в мальчика, худое тело и кровать двигаются от силы жёстких фрикций. К чёрту презерватив, он хочет кончить во внутрь. Чан достаёт ствол, стягивая резинку, и тут же с хлюпом вгоняет его обратно в желанное тепло. Его загнанное сиплое дыхание заполняет комнату вместе с пошлыми шлепками бёдер о ягодицы и скрипом кровати. Хёнджину же невыносимо плохо. А после того, как широкая ладонь закрыла рот, стало ещё хуже. От животной силы, с которой в него проталкивал член Бан, у мальчика болел живот, и кружилась голова, ему сильно хотелось в туалет и блевать. И всё же, несмотря на всё это, у него болезненно стоял. Наконец, чужая рука исчезла с его лица и он жадно глотал воздух, который тут же из него выбивал огромный член, перед залитыми слезами глазами всё плыло. Чан, тяжело выдыхая перехватил чужой таз, сдавливая до его синяков, и стал удобно и лениво насаживать мальчишку на себя, словно какую-то вещь, приближая собственную разрядку. Неожиданно его руки накрыли маленькие ладони, и он, роняя капли пота с подбородка, поднял чёрный дикий взгляд на Хёнджина. Мальчик его точно испугался, но всё же промяукал, что хотел: — П-пожалуста… Я… Я очень хочу писать… Мне нужно.. Кое-что пришло Чану в голову, и пастырь широко улыбнулся, обнажая белые ровные зубы. — Сейчас, Джинни, ещё немного. — голос его был низким и севшим от сбитого шумного дыхания. Хёнджин зажмурившись кивнул, и свёл худые ноги. Тонкие, с изящными щиколотками и небольшими стопами, на которых поджимались аккуратные пальчики, они смотрелись беззащитно, зажатые крупными мышцами шрамированых бёдер. Чан перехватил чужой зад удобнее и, рыча, сделал последние грубые толчки, кончая в покрасневшее, растянутое крупным членом отверстие. Мальчик под ним громко заплакал, и Бан, не доставая члена, обхватил чужой, делая пару размашистых движений кистью. — Давай же, Джинни, не сдерживайся. — Прохрипел он и подвинулся вместе с ребёнком в руках к краю постели. Они кончили почти одновременно: Хёнджин небольшой липкой лужицей на пол, а Бан тугой горячей струёй прямо в Хёнджина. Он чувствует её внутри. — Я не могу, я сейчас… — Давай, малыш, всё в порядке. Хван всхлипнул, но отец Кристофер не отпустил его, продолжая крепко удерживать на краю. Он держал его член в ладони, пока белая струя семени не сменилась жёлтую, и вскоре лужа на полу разрослась, источая характерный терпкий запах. Хёнджин плакал от унижения и от облегчения. Он опустил слезливый взгляд на грязный пол, а затем перевёл его на свой некогда плоский живот — сейчас на нём внизу виднелся бугорок от головки чужого члена, что всё ещё был внутри и нещадно давил всё это время на внутренние органы. Мальчик заломал брови и, вымученно простонав, опустил затылок на сильное плечо сзади. Он почувствовал лёгкие поцелуи в мокрый висок, и как из него выходит чужой опавший член, сопровождаемый потоком спермы, обильно стекающей по яичкам и худым бедрам. — Вот так, Джинни, всё хорошо, ты такой молодец, так хорошо справился… Дальше этого усталого шёпота Хёнджин ничего не слышал, проваливаясь в темноту.

***

Прохладный ласковый вечерний ветер нежно обдувал детское лицо. Его приятные дуновения, приносящие в комнату свежий воздух, и приглушённые звуки воды вывели Хёнджина из сна. Поморщившись, он устало разлепил ресницы, потирая глаза руками, и тут же ощутил тянущую тяжесть мышц. Мальчик оторвался от подушки и, сев на кровати, осмотрелся. Воспоминания накрыли его горячей волной стыда, и он свесился с матраса, осматривая пол — сейчас он был чист. Тяжело вздохнув, он огляделся и заметил, что был в чистой сухой футболке, явно ему большой. Звуки воды стихли, и где-то за шкафом открылась дверь, впуская свет из, по видимости, ванны в тёмную спальню. Оттуда с полотенцем на бёдрах, босиком вышел господин Бан. Жёлтый свет из дверного проёма красиво падал на его мокрое сильное тело. — Не думал, что ты проснёшься. — Он прошёл к шкафу, оставляя мокрые следы на досках пола, и открыл дверцу. Полотенце бесформенной кучей упало к его ногам. — Как себя чувстуешь? Хёнджин прислушался к себе, отводя от одевающего бельё мужчины взгляд. — Спина и…— он покраснел, подбирая слова. — Там, внизу болит, но… Я в порядке. Отец кристофер успел надеть серые спортивные штаны и оказаться возле кровати. Его ладонь по-хозяйски легла на милую щёку мальчика. — Это хорошо. — Он мягко смотрел в глаза Хёнджина, с таящийся в уголках рта загадочной улыбкой. — Подвинься немного. Хван не ожидал этих слов и смущённо отполз к стене, впуская отца Кристофера под одеяло. Тот подвинул подушку выше и лёг, утягивая несопротивляющегося мальчишку на себя. Хёнджин, неловко сопя, устроился на чужом голом плече, чувствуя, как его обнимают за талию, прижимая к мощному телу теснее. Плечо пастыря было ещё влажным после душа и тёплым, от него пахло чем-то приятным. Детские тонкие пальцы коснулись широкой груди, будто прося разрешения, и большая ладонь тут же перехватила их, сжимая и укладывая сверху. Хёнджину вдруг защемило сердце, почему так не может быть всегда? Пара солёных капель из его глаз коснулась чужой кожи, стекая ниже. Неожиданно Бан аккуратно погладил его по голове. — Не плачь, больно больше не будет. — После недолго паузы он добавил. — Я бы дал тебе вторую подушку, но ты её испортил. Как и пол. Хёнджин поджал искусанные губы. — Простите, я не хотел… — Ничего, я же сам разрешил тебе. — Жилистая кисть в цепи браслета продолжала гладить чёрные волосы. Мальчик прикусил губу, стараясь отвлечься. — Могу я кое-что спросить? Чан ненадолго задумался. После секса и контрастного душа он был в хорошем расположении духа, почему бы и нет. — Спрашивай. — Почему… Что случилось с вашей спиной? Чан приподнял брови, хоть Хёнджин и не мог видеть его лица. После случившегося малец решил спросить именно об этом? Улыбка снова тронула пухлые губы, но от воспоминаний прошлого, так же быстро сошла. — Я рос в приюте при католической церкви и был не особо послушным. Мальчик неверяще распахнул глаза и повернул лицо к чужому, приподнимаясь. — Вас так сильно били?! Чан весело хмыкнул, легонько поглаживая чужую спину. Он сам нанёс на неё мазь и заклеил раны. — Поверь мне, зайка, это было не самое страшное. Ну и, возможно, я был больше, чем непослушным. Большие детские глаза вновь наполнились слезами, а нос покраснел. — Вам наверно было очень больно, — Хёнджин шмыгнул, сжимая ладошкой чужую ладонь, что ещё покоилась на мощной груди. Мужчина удивился снова, но вскоре нахмурился. — Не жалей меня, это было давно, больше я не чувствую боли. Мальчик поджал розовые губки и неожиданно серьёзно приблизился к грубоватому лицу, целуя бритую щёку. — Спокойной ночи, господин Бан. — Прошептал он и его голова снова улеглась на сильное плечо. Чан усмехнулся. — Спокойной, Джинни.

***

Толстый, увитый венами, покрасневший и влажный от смазки член скользит по таким же красным и влажным милым пухлым щекам. Мужчина, глядя на эту одновременную чистую и развратную картину тяжело выдыхает, придерживая увесистый орган рукой, беспорядочно тычась в милое личико под ним. Хенджин прикрывает глаза, но сидит неподвижно, как ему и сказали. Скользкая головка мажет по бархатистой коже и упирается в пухлые губы, оттягивая нижнюю. Чан горячо выдыхает снова. Как же хорошо… Мальчик под ним такой покорный и послушный, примет всё, что ему милосердно дадут. Поэтому пастырь опускает вторую руку на маленький дрожащий подбородок, цепляясь большим пальцем за рот, пропихивая его во влажность, давит подушечкой на язык и ряд зубов, как крюком, удобно открывая. Второй ладонью он направляет возбужденный ствол в долгожданную горячую узость. Но этот сладкий ротик слишком мал, и Бан шипит, чувствуя, как возбуждённый орган задевают верхние зубы. Он морщит нос, будто оскаливаясь, и несдержанно дёргает чужую челюсть ниже — его ангелочек чертовски милый, но ему нужна дырка побольше. Мальчик под ним тут же болезненно всхлипывает и по инерции припадает вперёд, хватаясь пальчиками за сильные мышцы на бёдрах. Его тёмные брови заламываются, когда в уголках рта появляются бусины крови. Сверху раздается хрипой от затопившей похоти, властный голос. — Выбирай, Джинни, что ты хочешь: пару минут потерпеть или сгореть в Аду, вместе с другими грешниками. Мальчик шмыгает носом, из которого всё равно нещадно течёт, как и из тёплых карих глаз, покорно держа челюсть открытой, и смотрит в чужую чёрную бездну глаз. Бездна смотрит в ответ. — Вот и умница. — сипло срывается с тяжёлых губ, и широкая ладонь накрывает шелковистые волосы на макушке. Мужчина, разгорячёно дыша, убирает руку с члена, перемещая её на маленькую покрасневшую щёку, поглаживая в поощрении, и солоновато-горькая большая головка проникает дальше, к самому корню языка, утыкаясь в ребристое нёбо. Хёнджин прикрывает слезящиеся глаза, и открывает снова, привыкая дышать только носом. — Вот так, хороший мальчик. Чан звереет. Наконец, он видит это вживую, а не в фантазиях. С первой встречи он думал о том, как хорошо эти надутые плюшевые губки смотрелись бы растянувшись на его члене. Беззвучно рыча, он снова проталкивается глубже, скользя по лужице нагретой густой слюны в середине маленького языка. От движения полностью заполняющего рот толстого члена она, не встречая препятствий, струей стекает и капает на пол церкви. Малыш давится, хотя пастырь вошёл только на половину. Но это ненадолго — мужчина делает последний плавный толчок, и тяжёлые яйца шлёпают о мокрый подбородок. Отец Кристофер запрокидывает голову, шумно выдыхая через рот: Святая Мария, как же ему хорошо. Бедный мальчик, утыкаясь носом в щетину лобка, стоит абсолютно голый на холодной каменной плитке на коленях, пуская слюну, как собака. Чан ухмыляется этой мысли и решает показать щеночку, где его место: он выставляет вперед ногу, задевая и массируя грязной подошвой лакированных туфель аккуратный член. Хенджин, дёргается от этого, но старательно продолжает держать рот открытым, позволяя его комфортно использовать, ведь он совсем не хочет в Ад. Новые солёные слёзы текут из остекляневших глаз, капая к лужице слюны, когда пастырь начинает привычные движения, в удобном темпе трахая маленький узкий рот. Его чёрный силуэт возвышается над бледным худым телом на фоне алтаря и витражей. Уже через пару минут Хёнджин позорно кончает от трения о жёсткую пыльную подошву туфель, и терпеливо ждёт, пока к разрядке придёт и господин Бан. Периодически, в перерывах между рваными фрикциями, он за волосы стаскивает мальчика со своего члена, милосердно позволяя отдышаться, чтобы потом вновь погрузить увесистый орган в мокрый тёплый рот. Звонкие клокочущие пошлые звуки эхом отскакивают от белых стен и мраморного пола церкви, когда пастыря наконец накрывает яркий оргазм. Он достаёт всё ещё изливающийся член из чужой узкой глотки и заливает пухлые губки и нос густым семенем. Тяжело дыша, он кладёт широкую ладонь на чужое лицо, накрывая его почти полностью, и размазывает белые капли. По милому носу, ряду ресниц и розовым щекам. Да, теперь, когда этот жадно глотающий воздух ангел у его ног весь в сперме, он выглядит так, как и должен — как его прекрасная удобная собственность. *** Так проходит лето. Приближается дождливая осень, и природа медленно увядает. Увядает и Хёнджин. Некогда пухленькое детское лицо осунулось, под глазами залегли синяки. Прежде любопытные, медово-карие они стали темнее, потеряв яркий блеск жизни. Мальчик вытянулся в росте, но вес остался прежним; когда-то активный и подвижный ребёнок сейчас был похож на свою бледную тень. Тощие руки и ноги, спина с уже болезненно выпирающими рёбрами были со следами побоев, но никто не замечал синяков под опрятной, всегда чистой одеждой. В прочем, их было немного, Хёнджин был послушным ребёнком. Но священник всегда находил повод для воспитания, если хотел. А он хотел. А вот родители Хвана были всем довольны и не могли нарадоваться — мальчик наконец не бегает, взялся за ум, каждые выходные он проводит за учёбой у господина Бана. А то, что бегать и ходить ему было больно физически — не волновало никого. Никого до этого дня. Сегодня, на порогах церкви, привычно направляясь в кабинет отца Кристофера после школы, Хёнджин в дверях врезался в молодого полицейского. Офецер Ли Минхо только окончил академию и попал по распределению в Сеул, но за нарушение при первом же задержании был переведён сюда, в провинцию, неделю назад. Он не был особо верующим, в храм божий его привело расследование дела о наркотиках. А именно, местный послушник, некий Хан Джисон. Сегодня Минхо просто осмотрелся, и уже на выходе, сбил с ребёнка ног. Он тут же бросился к упавшему со ступеней на брусчатку мальчику. Добрые глаза обеспокоенно забегали по хрупкой фигуре на земле. — Ох, прости! Ты в порядке?! Присев на корточки рядом, офицер так и замер. Под задравшимися школьными брюками было отчётливо видно следы верёвки. В эти выходные Бан решил опробовать шибари. В тот момент, солнечным днём августа, осматривая сбитого с ног ребёнка, Минхо и представить не мог, что вскоре получит повышение за поимку особо опасного преступника, члена Клана Семи Звёзд и педофила. И того, что усыновит изъятого у родителей за халатность Хёнджина, представить не мог тоже. Жизнь порой чертовски непредсказуема.