В огне, дыму и после жизни

      — Р-р-роман Р-р-романыч, — раскатисто рычит Шустов, а на лице светится неизменная улыбка, — вот любишь ты себе жизнь усложнять.       Ильин согласно угукает. И не только. Ильин сейчас с чем угодно согласится и вообще на что угодно согласен, лишь бы Шустов ушёл. Скрылся, скрылся с глаз, ушёл из комнаты, из его проклятой жизни.       Лишь бы Максим Шустов был не с ним, а со всеми. С командой. С живыми людьми.       — Ромашка, ты ж сам меня держишь, — ласково щебечет Макс, присаживаясь рядом с ним на кровать. За окном ещё утро, Катина половина уже пуста, и настойчивый призрак стремится заполнить эту пустоту с первыми же лучами солнца. И на весь день.       Ильин надеялся, что хоть в отпуске отдохнёт. Отдохнул, блядь.       — Макс, дай поспать, — молит Рома, переворачиваясь на другой бок, накрываясь с головой одеялом. Закрывает глаза, медленно ровно дышит и пытается выровнять сердцебиение. Словом, надеется утрамбовать себя обратно в сладкую негу сновидений. Были бы ещё сны не кошмарами — и вообще красотища.       Шустов рядом, не отходит — Рома чувствует его присутствие шкурой, мурашками, — но послушно молчит, даже не сопит.       Не выдерживает спустя, кажется, вечность:       — Ну что, малой, выспался?       Малой — так его уже никто не называет. Даже Соколов зовёт его по имени, без выкрутасов и попыток принизить, а в группе уже сменилось несколько желторотиков, при них называть Ильина «малым» у Кости язык не поворачивается. Тем более, что урок Рома с первого раза усвоил и теперь его фото хоть на доску почёта вешай как эталон дисциплины.       Фотография Шустова на мемориале хорошо мотивирует к послушанию.       Так и не уснувший Ильин матерится и сползает с кровати.       Он бы хотел ненавидеть Макса за эту каждодневную пытку. Он и ненавидел первое время, пока не понял, что ненавидеть нужно в первую очередь себя.       Перед глазами до сих пор этот треклятый «спутник», летящий в реку из-за его, героического героя России, косорукости и вообще разгильдяйства. Перед глазами до сих пор выжженая поляна с остовом грузовика, со скрючившимся, изломанным и обгоревшим до неузнаваемости скелетом в центре. Акопыч помог найти место, чтобы хоть что-то забрали, хоть что-то похоронили в закрытом гробу, и Рома мог не лететь с ними, но полетел. Он должен был увидеть, просто обязан.       Перед глазами до сих пор Шустов, заливисто поющий песню про лопаты, которую сочинил с утра. Кто-то из деревенских снял, не просрал телефон в лесу и потом видео разошлось по всему расположению лесоохраны.       Тогда из запоя его вытащила Катя.       Из следующего запоя его вытаскивал уже Соколов, пригрозив, что уволит к херам, и это будет ещё программа минимум. Рома угрозам внял и на всякий случай закодировался. К психиатру тоже сходил, но не помогло: мозгоправ предложил списаться по ПТСР и уйти на таблеточки, а без профессии Ильин себя уже не видел.       Шустов преследует его каждый день: хоть в болезни, хоть в здравии, хоть в пьяном угаре. Чаще безмолвной тенью мелькает и улыбается впопад, что-то на вылетах подсказывает и один раз им всем жизни спас, хотя Ильин предпочёл бы сдохнуть. Молчит, если Рома молчит, но если уж начинают разговаривать…       Впрочем, все разговоры сводятся к одному и тому же. Ильин уже на стены лезть готов, но не может отпустить призрак Макса: отчаянно, до сумасшествия отказывается себя прощать.       — Ну просрал ты «спутник», с кем не бывает? — добродушно усмехается Макс каждый раз. Этой доброй солнечной улыбкой, будто и не умирал в горящей луже топлива посреди горящей же тайги.       — С тобой не бывает, — огрызается Рома всë более и более вяло. — С Костей. С Величуком. Даже с Серёгой.       — Серёга с голодухи ещё не так косячил, — доверительно сообщает Макс. — Он без мяса вхолостую работает, сам же знаешь.       — Люди гибли?       — Нет.       Рома молча встаёт и с видом «о чем и речь» подходит к окну, думая уже малодушно сбежать из комнаты, подальше от настохеревшей попытки оправдать свой проёб, да только куда денешься от собственной совести? А Макс ведь именно к ней привязан. Ильин и рад бы отказаться от стыда, да не такой он человек.       — Ну вот представь, что «спутник» на месте и Алексей Палыч вызвал базу, — пытается Шустов снова. — Что дальше?       — Громов присылает «бэшки», верховой тушат, все живы, — этот ответ отскакивает от зубов уже скороговоркой.       — «Бэшка» пять часов летела.       — И ещё два часа Катя уговаривала Громова, — их разговор снова начинает походить на раунд в пинг-понг. Теперь очередь Макса беспомощно взмахнуть руками и нервно ходить по комнате.       И вот так каждый раз, по кругу. Лимб для двоих, не иначе.       Макс уже и на совесть пробовал давить:       — Ты хоть обо мне подумай, если себя не жалко, — говорит он кротко, разве что пальчиком по столу не водит, будто собственный комфорт для него — нечто совершенно не важное, просто к слову пришлось. — Я ж тут маюсь с тобой, ты мне райские кущи и всë такое обломил. Ты, конечно, прикольный, но мне тебя и при жизни хватило.       Ильин на этих словах только бьётся головой о стену: когда мысленно, а когда и натурально. Он даже к гадалке ходил! Всю жизнь в них не верил, но честно попытался, раз уж такая котовасия.       Гадалка развела руками и отправила к батюшке.       Батюшка исповедал, рассказал, какие свечки поставить, и посоветовал простить себя, искупить грехи работой. В общем, ничего нового, хотя свечки в свою честь Максим оценил.       — Давай я просто помру на вылете — и всë, — в сердцах говорит Ильин.       — И кому ты лучше сделаешь? — ехидствует Шустов. — Катюше? Тебя Соколов за это проклянет так, что твои внучатые племянники не отмолятся. Да и кто сказал, что я тебе позволю?       Рома прислоняется горячим лбом к прохладному стеклу, глядя на то, как Катя хлопочет на терассе над их завтраком. Утро до тошноты яркое, солнечное, так и цветёт зеленью жизни.       День предстоит долгий.       Очередной день без Максима Шустова на этом свете.       Очередной день с Максимом Шустовым на свете том.       Очередной день непрекращающейся вины за его смерть.       — Ну и дурак ты, Ромашка, — вздыхает Макс, но поделать тоже ничего не может. Они в лимбе. И это надолго.