Найденный рай

Я тревожно ожидал у ворот Башни. В последнее время какая-то тайная дума мучала Иисуса, отчего лицо его каждый день становилось все более хмурым и грозным, а слова — все более скорбными и пугающими. Часто он поднимался на Голгофу — холм, возвышавшийся за Иерусалимом, где римляне распинали бунтарей, — и целые часы кряду проводил там в одиночестве. И чем явственнее становилось, что священники и первосвященники затаили злобу и готовят ему западню, тем яростнее нападал он на них, прозывая ядовитыми змеями, лжецами, лицемерами, которые якобы боятся проглотить муху, но заглатывают целого верблюда. Ежедневно целые дни напролет простаивал он у Храма, изрекая грозные слова, словно накликая на себя смерть. Однажды на мой вопрос Иисус только покачал головой. Никогда еще мне не приходилось видеть более горькой улыбки на лице человека. С того дня я ни на миг не отлучался от него, а когда тот восходил на Голгофу, я тайком следовал за ним, чтобы какой-нибудь затаившийся недруг не поднял руки на Иисуса. И вот я расхаживал взад-вперед по дороге у проклятой Башни, исподлобья поглядывая на закованных в броню, неподвижных, с тупыми крестьянскими лицами римских стражников, за спинами которых реяло на высоком древке нечестивое знамя с орлами. — Что нужно от него Пилату? — спрашивал я сам себя. — Зачем он вызвал его? Я остановился и прислонился к стене стоявшего напротив строения, то сжимая кулаки, то разжимая их: я был взволнован. Вдруг я встрепенулся. Послышались звуки труб, и толпа расступилась в стороны. Четверо левитов принесли украшенные золотом носилки и бережно опустили их у ворот Башни. Шелковые занавески раздвинулись, и из носилок медленно вылез тучный, с пышными телесами, с мешками под глазами, в желтой шелковой тунике Каиафа. В это же мгновение створчатые ворота раскрылись, и оттуда вышел Иисус. У входа они столкнулись лицом к лицу: Иисус, босой, в покрытой заплатами белой одежде, остановился и устремил на первосвященника пристальный, немигающий взор, а тот поднял тяжелые веки, быстро пробежал по нему взглядом с ног до головы, и его козлиные губы дрогнули в какой-то фразе. Но Иисус неподвижно стоял, смотря на Каиафу своими большими, строгими и скорбными глазами. — Отшвырните его прочь! — крикнул Каиафа четырем носильщикам и, обрюзглый, кривоногий, прошел во двор. Четыре левита бросились было к Иисусу, но тут я рванулся вперед и рявкнул: — Руки прочь! Я раздвинул левитов в стороны, взял Иисуса за руку и сказал: — Пошли. Я шел впереди, держа Иисуса за руку и прокладывая ему путь через скопление верблюдов, людей и овец. Мы миновали крепостные ворота, спустились в Долину Кедров, поднялись по противоположному склону и вышли на дорогу, ведущую в Вифанию. — Чего он хотел от тебя? — спросил я, встревоженно стиснув его руку. — Нынешним вечером я открою тебе страшную тайну, Иуда, — после продолжительного молчания ответил Иисус. Я наклонил голову и ожидал, приоткрыв рот. — Ты самый сильный из всех товарищей. Думаю, ты один сможешь выдержать ее тяжесть, другим я ничего не сказал и ничего не скажу, это им не но плечу. — Говори. Будь спокоен, я не подведу. — Иуда, ты знаешь, почему я оставил мою любимую Галилею и пришел в Иерусалим? — Да, — ответил я. — Потому что то, что должно свершиться, свершится здесь. — Да, отсюда возгорится пламя Господне. Я уже не могу спать. Срываюсь в полночь и смотрю на небеса — не разверзлись ли они? Не низвергаются ли с них языки пламени? С наступлением дня я спешил в Храм, говорил, грозил, указывал на небо, приказывал, просил, заклинал, чтобы спустилось пламя. Голос мой умолкал, а небеса вверху надо мной по-прежнему оставались сомкнутыми, глухими и спокойными. И вдруг однажды… Голос его прервался. Я склонил голову, чтобы лучше слышать, но смог разобрать только сдавленное дыхание Иисуса да стук его зубов. — Однажды? Однажды? — спросил я, затаив дыхание. Иисус глубоко вздохнул и сказал: — Однажды, когда я в одиночестве лежал на вершине Голгофы, пророк Исайя возник в мыслях моих. Нет, не в мыслях: я явственно видел его перед собой на камнях Голгофы, и в руках у него была искусно выделанная шкура козла, со всеми четырьмя ногами, головой, рогами, увешанная амулетами, а на шкуре были начертаны письмена. «Читай!» — велел Исайя и поднял козла вверх прямо передо мной. Едва я услышал голос, пророк и козел исчезли, и в воздухе остались только черные письмена с красными заглавными знаками. Иисус устремил взгляд к свету, побледнел, стиснул мою руку, впился в нее. — Вот они! — испуганно прошептал он. — Заполнили воздух. — Читай! — сказал я, тоже содрогаясь от страха. Хриплым, прерывающимся голосом Иисус стал разбирать слог за слогом, словно письмена были живыми зверями, на которых он охотился, а те не давались ему. Он читал по слогам, вытирая пот с лица: — «На него взвалили проступки наши, прегрешения наши изранили его, а он, скорбящий и горестный, даже рта не раскрыл. Покинутый, презираемый всеми, брел он, не оказывая никакого сопротивления, вперед, словно агнец, которого ведут к мяснику на заклание». Иисус умолк. Он был бледен, как полотно. Но о чем это он. — Не понимаю, — прошептал я, разгребая носком камни. — Не понимаю. Кто есть агнец, которого ведут на заклание? Кто должен умереть? — Иуда, дорогой мой Иуда, это я, — медленно ответил Иисус. — Ты? Ты? — я отпрянул. — Разве не ты — Мессия? — Я. Ради спасения мира я должен добровольно принять смерть. Что? Нет?Иисус медленно огляделся вокруг. Позади возвышался горой белых черепов Иерусалим, а впереди — камни, несколько сребролистых маслин да черные кедры. Кроваво-красное солнце шло на закат. Я рвал волосы на голове и бросал их на землю. Иначе представлял я себе приход этого Мессии. — А потом? — спросил я, отрешенно смотря на камни. — Что будет потом? — Я вернусь в полной славе моей судить живых и мертвых. — Когда? — Многие из нынешнего поколения не умрут, не увидев меня. Я стиснул голову руками, зажмурился, и выдохнул. Кажется, голова распухает. — Пошли! — сказал я и быстро пошел вперед. Солнце уже изготовилось низринуться на Иудейские горы. Издали, со стороны Мертвого моря, послышалось завывание первых проснувшихся шакалов. Я стал спускаться вниз. Внутри у меня было землетрясение, все рушилось. Я не верил в смерть, которая представлялась мне худшим из путей. А сам Мессия? Как он сам выйдет из схватки со Смертью! Нет, нет, в смерть я не верил! Я повернулся к Иисусу, желая возражать, желая бросить вертевшееся на языке резкое слово, — может быть, удастся заставить его пойти по другому пути, который не ведет через смерть, — но, обернувшись, закричал в ужасе: огромная тень падала от тела Иисуса. Это была не человеческая тень, а крест. Волосы на голове встали дыбом. Я схватил Иисуса за руку: — Смотри! — крикнул я, указывая на тень. — Молчи, — тихо прошептал он. — Молчи, дорогой мой Иуда. Так, держась друг за друга, добрались мы до плавно поднимающейся вверх дороги на Вифанию. Иисус пошатнулся, и тогда я стал поддерживать его. Шли мы молча. Я огляделся. Как зелена была земля, умершая зимой, как цвело все вокруг! — Не кручинься, Иуда! — сказал Иисус. — Почему зерно проникает в почву, а Бог посылает дождь, чтобы почва разбухла и колос взошел из мягкой земли напитать человека? Если пшеничное зерно не умрет, разве когда-нибудь сможет прорасти оно колосом? Так и Сын Человеческий. Но это не утешило меня. Солнце закатилось за горы, ночь взошла с земли, на вершине холма уже замерцали первые светильники. — Вспомни Лазаря… — снова начал было Иисус, но я почувствовал лишь приступ тошноты.