Найденный рай

Я ходил из стороны в сторону, поджав губы. Слова Крестителя вот уже три дня не давали мне покоя. Вот уже три дня они с Иисусом что-то обсуждали. Я шумно выдохнул. Отсутствие Иисуса меня тревожило. С наступлением ночи я тайком прокрался к скале проверить, все ли с ним хорошо. Они с Крестителем о чем-то беседовали, придвинувшись вплотную друг к другу. Как бы я ни напрягал слух, кроме шепота, я ничего не слышал. Я соскользнул со скалы и снова принялся ходить в темноте. — Почему же? – пробормотал я. – Почему же Креститель назвал меня проводником? Я припал к скале и изнеможённо сполз вниз, подальше от остальных, видеть которых мне не хотелось. Сон мгновенно настиг меня, и снилось мне, будто голос Крестителя произносит отдельные, не связанные друг с другом слова: «Огонь! Любовь! Руби!» Я вскочил на ноги, но, проснувшись, не слышал больше ничего, кроме ночных птиц, шакалов да плеска Иордана в зарослях камышей… Я спустился к реке и погрузил распаленную голову в воду, чтобы остудить ее: — Так и не спустился со скалы? — тяжело вздохнув, прошептал я. — Только бы спустился… Проснулся я от того, что он – пока я барахтался в паутине сна – настойчиво терся носом о мой нос. От него исходил резкий, чужой запах. Но тут он отодвинулся, уселся на пятки и снова стал Иисусом. Волосы у него примялись, взмокли и теперь липли к лицу. Я заправил одну прядку ему за ухо. На его лице вспыхнуло облегчение, он потянулся ко мне. Я зарылся в его волосы, прижав к себе. Обхватил его лицо, внимательно вглядываясь в него. Взгляд бегал по нему и остановился на губах. — О чем говорил с тобой Креститель целых три дня? – шепнул я в мягкие уста Иисуса. – Я соскучился. Иисус выдохнул и уселся рядом со мной. — Креститель говорит, передо мной два пути: человеческий и Божий. Просит стань на тот, который труднее. Говорит, таково мое предназначение, – он посмотрел на меня. – А ещё говорил со мной про Бога, про то, что у него два чада, Огонь и Любовь. Любовь уже итак идет рядом со мной, потому просит меня быть Огнем. — Опасно все это, Иисус, опасно… — я покачал головой. — Уж больно шум от нас большой, как бы не навлечь нам бед. Но где ты, там и я. Улыбка озарила его лицо. Он вскочил на ноги и подал мне руку. Я посмотрел на него снизу вверх сквозь полуприкрытые ресницы и не раздумывая подал руку. Все радостно вскочили и бросились навстречу, когда увидели нас с Иисусом. Они обнимали его, ласково касаясь спины и плеч. Глаза Андрея наполнились слезами, он все глядел и не мог наглядеться на лицо погруженного в глубокие раздумья Иисуса, посреди лба которого пролегала теперь глубокая морщина. — Учитель, о чем говорил с тобой дни и ночи напролет Креститель? — не удержался от вопроса Петр. — Чем он огорчил тебя? Ты изменился в лице. — Ему остались уже считанные дни, — ответил Иисус. — Останьтесь с ним, примите крещение. А я пойду. — Куда ты пойдешь, Учитель? — воскликнул кто-то, хватая его за одежду. — Мы все пойдем вместе с тобой. — Я пойду в пустыню. Один. Пустыня требует одиночества. Пойду говорить с Богом. Что? Он оставляет нас? Он оставляет меня? — С Богом? — спросил Петр, закрывая лицо руками. — Но тогда ты уже больше не вернешься! — Вернусь, — ответил со вздохом Иисус. — Должен вернуться. Судьба мира висит на волоске. — Когда? На сколько дней ты покидаешь нас снова? Где ты оставляешь нас? — восклицали все наперебой, стараясь удержать его. Я молча стоял в стороне. Все они были похожи на стадо овец, сгрудившиеся у пастуха, любое слово которого беспрекословно выполняется. Я же твердо решил, раз Иисус и решил идти в эту свою пустыню, то я пойду с ним. — Я вернусь, когда Бог того пожелает, братья. Будьте здоровы! Оставайтесь здесь и ждите меня. До встречи! Но стоило Иисусу направиться в сторону пустыни, тело у меня словно окаменело. Я смотрел, как он все больше и больше удаляется. Он шел уже не как прежде, легко касаясь земли, — поступь его стала тяжелой, задумчивой. Вдруг что-то внутри вырвалось наружу, и, подорвавшись с места, я кинулся за ним. Мне было страшно…Страшно потерять его из виду. Потерять его в целом… Я догнал Иисуса, когда тот уже собрался было войти в безбрежное море песка. — Иисус! Иисус! — кричал я. — Да остановись же ты наконец! Ты что, оставляешь меня? Иисус обернулся. — Остановись, не подходи, Иуда! — умоляющим голосом прошептал он — Пожалуйста…Я должен остаться один. — Я хочу знать! — настаивал я, приближаясь к нему. — Не торопись! Ты узнаешь, когда придет время. Единственное, что я могу сказать, чтобы порадовать тебя, Иуда: все идет хорошо! — «Все идет хорошо» для меня недостаточно. Волка весточкой, не накормишь. — Если ты любишь меня, потерпи немного. — Я пойду с тобой. — Пустыня тесна для двоих. Возвращайся. Словно овчарка, услышавшая приказ хозяина, я опустил голову и повернул обратно. Тяжелые шаги затрещали по мостовой. Пройдя мост, я уселся под яблоню и стал ждать. Не мог же я совсем его бросить. Легкий свежий ветерок Божий подул и очаровал меня. Над головой извивались россыпи звезд и расцветало небо, а внизу, на твердой земле, дымились все еще полыхающие дневным зноем камни. Глубокая тишина владела небом и землей — тишина, сотворенная вечными, еще более молчаливыми, чем само молчание, голосами ночи. Покой, блаженство. Темно, как в полночь… —Как прекрасен этот мир, эта безмятежность! Но едва я успел об этом подумать, как воздух вдруг переменился, стал тяжелым. Это был уже не ветерок Божий: тучный, тяжкий смрад клубился, тщетно пытаясь улечься где-то там внизу, среди дикой пустоши, или в обильно орошенных, плодоносных садах, напоминая своими очертаниями то ли хищного зверя, то ли селение. Воздух стал густым, будоражащим, в нем было тепловатое дыхание животных, людей, был резкий запах свежевыпеченного хлеба и яблок с медом, Иисус. Я насторожился, ноздри начинают втягивать запахи, но разглядеть хоть что-нибудь невозможно. Постепенно глаза свыкаются с темнотой, и вот уже можно различить взмывающие вверх фонтанами финиковые пальмы, строгий, стройный, более черный, чем сама ночь, кипарис, колышущиеся в воздухе и серебристо поблескивающие в черноте маслины. И канула в ничто тишина. Блаженный покой ночи наполнился смятением. Сплетаются так и не обретшие покоя человеческие руки и ноги, вздохи рвутся из грудей; исторгаемые тысячами уст голоса, отчаявшиеся и упорствующие, пытаются упорядочение зазвучать в немом, богоисполненном хаосе. Что жаждут возгласить они, к чему стремятся и чего не могут обрести, рассеиваясь и исчезая в бессвязном бормотании? Люди и горы расплылись дымкой и исчезли, глаза наполнились тьмой, лишенной сновидений, и уже ничего не было слышно в необъятном сне. Сердце учащенно забилось. — Они идут сюда! Идут! — кричала в отчаянии душа. — Идут! Я встрепенулся — так мне показалось во сне. Странный покой — тревожный, сжатый, давящий, в котором не было слышно не только дыхания селения, но и дыхания Бога. Мне стало страшно: я почувствовал приближение опасности, собрал все свои силы, поднес руку к горлу, в котором уже прерывалось дыхание, — и проснулся. Тело было все в поту. Из всего сновидения запомнилось только, что кто-то преследовал нас с Иисусом. Но кто? Был ли этот кто-то один или же преследователей было много? Были ли это люди или демоны? Я не помнил.