По ту сторону

      Парень поднял руку высоко вверх и прогнулся. На стройных ногах были нелепые яркие туфли с заострёнными носами, на запястьях и лодыжках лёгким перезвоном пели тонкие браслетики с металлическими резными лепестками.       Он напевал себе под нос мелодию, которую никто не знал в этом мире, и медленно изгибался ей в такт, ритмично встряхивая бубен.       Этот отдалённый закоулок не принесёт ему много денег, но стража этого города запретила танцевать на площади. Хорошо, что совсем не выгнали из города, а так, может, повезёт, и он заработает пару монет.       Кусочки медяков пали в грязь мощёной улицы — было приятно, что даже здесь оценили его старания, женская рука осторожно положила кусок хлеба, и это тоже очень хорошо. Не всегда ему давали что-то купить, еда тоже награда. Но большинство проходило мимо, скользнув ленивым взглядом по танцующему парню. Юноша вздохнул, смотря на заходящее солнце — он рассчитывал заработать побольше. Но не судьба.       Он ловко кувыркнулся и низко поклонился всем тем немногим зрителям, что всё же остановились посмотреть на его выступление.       Парень наклонился, выбирая монетки, попавшие в щели неряшливо положенных булыжников дороги.       Шэнь Юань — это всё, что он помнил, только своё имя. Иногда ему снились странные сны, и он понимал, что этот мир совсем чужой для него, но другого у него не было и пути домой он не знал.       От тяжёлой работы у него болели руки, а хрупкое телосложение не позволяло уйти далеко и найти что-то более подходящее. Без рекомендаций его не брали никуда. Он мог читать, писать и даже считать, а получить работу так и не смог.       В грязи и убогости этого мира всё, что он мог — это танцевать. Расстроенный очередным отказом, он ушёл подальше и танцевал странные не принятые здесь танцы и впервые получил за это деньги.       Так Шэнь Юань стал бродячим танцором.       Он шёл из города в город, мелодично насвистывая, обзаведясь нужными в кочевой жизни предметами: огниво и котелочек, кусочек кожи и тонкий лист металла.       Его руки умели шить и даже вышивать. Там, где он в ступоре смотрел на материалы, его руки сами по себе делали то кошелёк на пояс, то тоненький браслет, а то и замысловато украшенные туфли. А ведь сначала он и вовсе танцевал босым, тогда он мечтал о маленьком ковре, но туфли были удобнее.       Его поделки продавались даже лучше, чем его умения, но Шэнь Юань не отчаивался, его словно влекло вперёд и вперёд, он не знал, что ждёт его там, куда он стремился, но из природной оптимистичности думал о хорошем.       Похлёбка была не очень, слишком жирная и пресная, но Шэнь Юаню выбирать не приходилось — за его жалкие гроши много не получить, он достал из-за пазухи кусок хлеба, что дала добросердечная горожанка.       Горячая еда — то что нужно в промозглых сумерках, теперь надо проскользнуть на задний двор и зарыться в сено для лошадей. Хозяин корчмы выглядел добрым и, может, даст отдохнуть в тепле, всё же еду он купил.       Шэнь Юань проснулся на рассвете, сердце наполняла радость. Странно, что тут, несмотря на все сложности, он был всё равно счастлив, он предвкушал новый день, как будто тот нёс праздник.

***

      Группа мужчин на лошадях смотрела внимательно, двое, спешившись и подойдя к нему, толкнули его в дорожную пыль, заставили склонить голову.       — Кто такой?       Начинались местные правила, которые он всё ещё плохо понимал. Он отвечал так невпопад, что люди злились и били его. Только когда один из очередных допрашивающих сказал про него «блаженный», Шэнь Юань понял, что и как надо говорить. Он ведь действительно дурачок по местным меркам. Элементарного не знает.       Почему-то обижать скорбных разумом власти считали зазорным, и даже грабители на него не зарились. Да и красть у него было нечего — в мешке за плечами лежали старенький прохудившийся с одной стороны котелок, как раз, если правильно наклонить, хватит приготовить одну чашку еды, деревянная миска, ложка — их он вырезал сам, самодельный бубен и его смешные тапочки — он откуда-то знал, что им не хватало помпончиков, но столько ниток у него не было. В кошелёк на поясе он складывал интересные вещи, встреченные по дороге: пучок травы, красивые чашечки цветов, кусочки затейливой смолы и дерева, даже камешки, так что красть у него было нечего, в его тряпье и медной монетки не найти.       Шэнь Юань улыбнулся беззаботно и запел «Шэнь Юань, А-Юань» и начал покачивать в такт головой.       Заплечный мешок был сдёрнут и бесцеремонно вытряхнут, его так дёргали за плечи, что чуть не вытряхнули из халата. Он был слишком худым для этой одежды, но дарёному коню в зубы не смотрят.       Он по-прежнему улыбался и с интересом смотрел на стремена лошадей, что затейливо сверкали на солнце, раньше он пытался смотреть на людей, но здесь это оказалось оскорблением, и, получив пару оплеух, он быстро отучился от этой привычки.       — Так кто ты? — Голос, принадлежащий лидеру, был густым, словно рокот скал, Шэнь Юань отстранённо думал: «Вот бы незнакомец спел, как бы в его исполнении прозвучал «Rock you» — небось до мурашек.»        Лицо было жёстким и волевым, а линия челюсти такой острой, что можно порезаться, в тёмных глазах бушевал огонь, хоть они и были слишком глубоко посажены. Может, по местным меркам мужчина не был красавцем, но Шэнь Юань посчитал по-другому.       Изучающий взгляд парня не остался незамечен, всё ещё держащие за плечи охранники толкнули Шэнь Юаня носом в землю, но они же, осторожно подбирая слова и переглядываясь, сказали:       — Танцует он, господин, всюду ходит и танцует, люди за это его кормят.       — Поди, вор и мошенник?       — Не замечен, господин, да и не способен. Блаженный он — танцует, песенки поёт, улыбается.       В этом мире было странное отношение к улыбкам, смеяться во всё горло можно, а улыбаться нет, даже приветливо кивать незнакомцам нельзя.       Дрогнула земля — это главный спрыгнул с лошади, мужчина шёл твёрдо, вколачивая каблуки в лесную землю.       Голову Шэнь Юаня подняли так, что он смог посмотреть глаза в глаза.       — Смазливый, а что с танцами своими в бордель не идёт?       — Так там его мужики лапают — а он шипит как кошка и кусается.       Было и такое. Слишком уж подводило живот от голода, но он не собирался ни с кем спать, только танцы, но попробуй объясни это пьяным распалённым мужикам, да и ассортимент танцев для борделя, что выбрала хозяйка, был специфичен. Шэнь Юань ушёл сразу, а народ, видно, следил и всё запомнил.       — Значит, танцы… Тогда станцуй для меня. Понравится — отпущу, а нет — не обессудь, в тюрьму пойдёшь.       Его отпустили, после жёстких пальцев болели плечи, но жить захочешь — не то вытерпишь. Шэнь Юань пытался вытереть пыль с лица, но скорее всего ещё сильнее её размазал. Он подхватил бубен и стряхнул объёмный верхний тёплый халат. Нижняя рубаха была тонкой, но, украшенная маленькими разноцветными кусочками тканей, выглядела праздничной, а не драной, собранной из лоскутков, как было в действительности.       Коса за время путешествия растрепалась, а времени переплетать не было, он взял сучок и воткнул в волосы, закалывая их наподобие тюрбана.       Реки похожи на зеркала,       Земля и небо свежи и ярки,       Ветры сталкиваются потоком, когда воздух поднимается.       Доброта процветает в сущности нашего духа,       Листья падают, и на озере Дунтин появляется рябь.       Лунный свет освещает землю, а мороз сковывает холодом водопад.       Бубен тихо отбивал ритм, голос будто сливался с окружающим миром.       Парень, что всегда улыбается, смотрел в небо, а руки двигались сами по себе. Плохо сделанный бубен смазывал звук, и это придавало прелести простому танцу. Руки обнимали мир, ноги двигались плавно, парень словно дарил им кусочек того чуда, что видел сам.       Прогнувшись назад и запрокинув голову, заставляя волосы рассыпаться по плечам, юноша закружил на месте и низко склонился, завершая танец.       Он не боясь смотрел в глаза.       Реки напоминают озёра. Земля и небо свежие и чёткие…       Мужчина больше не видел бедных одежд и блаженного дурачка, что далёк от этого мира. Перед ним было неземное очарование, что понимает больше, а видит глубже, чем простые смертные. Измазанное пылью лицо больше не вызывало смех.       Даже его воинов проняло, они перестали переговариваться.       — Господин, нас ждут, — напомнили ему торопливо — почему-то даже его люди сочувствовали блаженному танцору.       Придётся уходить — он не будет нарушать собственного слова. Не сейчас.