Жги со мной дофамин

Ебаного Кащея не было дома уже будто тысячу часов. Над Питером пронесся стрелой мокрый снег, два раза зашло и выползло умирающим животным белесое холодное солнце. Семь раз позвонила Наташа, два раза писал Марат с жалобами на свою сложную подростковую жизнь. Три раза Суворов хотел уйти из чужой квартиры, но ни разу не поднялся с матраса. Ждал, верный, ебать его в рот, пес. Ждал и заламывал пальцы в задумчивой пустой, поднимающейся из глубин, дрожи. Перед глазами мелькали картинки из снов. Гроб. Снег. Разбитое зеркало в разбитой ванной. Майка белая на спинке кресла. Вова возвращал взгляд брошенной на пол красной толстовке. Ебашило знатно, прямо изнутри колючей, всепоглощающей тревогой за чужую жизнь. Вова никогда не придавал такое значение людям. Это было новое, странное и опасное чувство. Этого и боялся. На это, как на ржавый штырь, и напоролся. Он ушел утром, бесшумно и бесследно. Чай не пил, не гремел жестяной чайной ложкой о стекло кружки, двери не закрыл. Куда запропастился — было не ясно. Вернется ли сегодня — Вова вообще не знал. Валялся мешком, подложил под щеку ладонь. Не шел сон, не шли видосы в тикток, пропасть призывала в нее уебаться с концами. И когда ближе к ночи кто-то заскребся в дверь, Вову откровенно тревожило и трясло. Он замер на кухне с подожженной сигаретой и повернул взлохмаченную голову в сторону звука. Макара достал с полки с завидной скоростью, он как влитой лег в ладонь, передернул затвор. В дверь снова тихо постучали. «У Кащея есть ключи» — набатом стучало в висках. Открывать незнакомцу не хотелось, но самая мельчайшая вероятность, что это Никита, все решала. А если нет?.. Дверь открыл и попятился назад. Уставился на забрызганное красным лицо, не моргая. Постарался скорее выйти из ступора, сковавшего тело. Металл пистолета прижался к бедру, когда рука опустилась. — Прости. — Смог выдавить, осознав, что только что целился не в того. Кащей усмехнулся, тихо прикрыл входную дверь. Потоптался неловко в проходе, будто не зная, куда себя деть. — Молодец. Стоял там и надеялся, что не пристрелишь. — Обманчиво веселый, безразличный. Пожал плечами и поморщился как от боли. — Ты… Это не моя кровь. Я в целости, царевна. Стянул с головы капюшон. Вова рассмотрел запекшуюся багровую кровь в волосах. Что случилось спрашивать не хотелось, да и вопрос откровенно глупый. Мысль не шла. — Вов, все нормально. Побледнел, будто мертвеца видишь. — Тебя долго не было. — Постарался Суворов, чтобы это не звучало так обвиняюще. — Сорян, закладок по углам не додумался напрятать, чтобы тебе не было так скучно. Вова нервно засмеялся. Хотелось прижаться к нему, но испачкаться в крови было так себе идеей. Слишком много нервничал за день, слишком сильно боялся повторения сна. Было даже немного интересно, что стало с «тем» Суворовым, но что-то подсказывало, что ему не нужна эта информация. Он скинул на пол кожаную куртку, за ней, казалось, вывалянную в крови черную толстовку. Вова видел все замедленно. Он это ожидал, что произойдет вот-вот какой-то пиздец. Суворов рассмотрел россыпь синяков по ребрам и груди, кляксы (чужой, Вов, это не его) крови. Сердце защемило — он бы никогда не хотел, чтобы подобное когда-либо с ним повторилось. Стоял бы за спиной, стрелял без разбора, потому что они все ничто по сравнению с его ураганным человеком в плаще. — Пойду смою с себя всю эту хуйню. — Черные джинсы отправились туда же, в груду окровавленной одежды. И пока Кащей откисал в ванной, Вова скурил пару-тройку сигарет. Задумчиво вмял окурок в пепельницу, стряхнул пепел с пальцев. Было подозрительно тихо. Эта тишина делала его нервозным. Он приоткрыл дверь, заглянул. Кащей лежал в полной воды ванной и смотрел в потолок. Наверняка сегодня насмотрелся всякого и переваривал теперь. Вова не хотел думать о том, что там стряслось, но ничего хорошего это точно не предвещало. — Сигарет принести тебе? — Давай. Спасибо, Вов. — Суворов в ответ коротко кивнул. Вова вернулся с пачкой Рича. Помог подкурить, у Кащея руки были мокрые от воды, лицо тоже. Он обратил внимание на цвет воды — она была розовой, его передернуло. Это не его. Он плюнул и залез к нему в ванную прямо в белой футболке МВД, которая уже негласно начала принадлежать ему. Кащей повел бровью, но ничего не сказал, лишь притянул холодную Вовину ногу к себе за лодыжку, коснулся большим пальцем ступни и надавил. Вова почти закатил глаза, это было до жути приятно. — Они придут сюда? — Желтого порешали. Его бизнес технично отжимают. Девяностые, бля. — Он усмехнулся. — Желтый тем ещё гандоном был, но чтобы так кому-то дорогу перейти… Я не знаю. Так что… придут, но не сегодня. Пока дойдёт, что это я… у нас есть день-два. В принудительном порядке предложили работать с ними, но я не хочу в это лезть. Это другие мутки. — Что произошло? — Ему голову в труху размозжили. Было даже не понятно что это он вообще. По татуировкам определили. — Видимо, он сделал что-то плохое. — Вышло очень легко. Кащей задержался на его лице взглядом. — Видимо. Никита задумчиво повел пальцем по коже. — Я не убивал его, Вов. — Я знаю. Вова не понимал, как это все связано, но было точно ясно — что все неспроста. Его сны, где он до смерти забивает Желтого за Кащея, и тут же новость о его убийстве. Хорошо хоть Никита — живой и мокрый, здесь, в этой ванной, а не в горбу. Это важно. Все остальное хуйня. — Я дом в Абхазии купил. — Будто к слову оповестил Кащей. — Как ты хотел. Суворову захотелось уйти под воду с головой, но вместо этого улыбка порезала лицо. И он не верил ни в какую мистику, прошлые жизни, другие миры и всю подобную муть, но совершенно точно знал о том, что много лет назад Вова Суворов очень опрометчиво Кащея проебал. Повториться это не должно. Ни в этой жизни, ни в их мире, подсвеченном синим неоном и туманным утром. Ни одна красная толстовка не должна остаться без Кащея. И ни один Вова. — Это не я хотел, но я тоже не против. Кащей озадаченно хмыкнул и сбрызнул лицо розовой водой. — Да ты, точно говорю. Я же не долбоеб. Поедешь? — Конечно. — Надо было куда-то деть наличку. — Он кивнул, принимая ответ. Но все равно оставался задумчивым и серьезным. Основательно мял Вовину ногу и думал о своем. Тянуло от него кровью и какой-то темнеющей пустотой. — Иди ко мне?.. — Попросил тихо, уставился на его лицо, не моргая, будто не пойдет теперь к нему, измазанному красным. Испуганно и серьезно. Странно. Будто и сам был в ужасе от происходящего, но держал лицо кирпичом. Будто он тоже живой человек за этой броней и напускным весельем. Вова ухватился за бортик ванной, потянулся, но все равно плюхнулся мешком на чужую грудь, неловко засмеялся в ответ на улыбку напротив. Широкая ладонь Кащея зачесала его мокрые волосы назад. Он улыбался, погладил большим пальцем его бровь. Потянул несильно к себе за подбородок. Целоваться начали медленно, тягуче, в итоге пару раз даже стукнулись зубами, в какой-то нелепой тихой истерике. Места в ванной для них двоих было маловато. Колени то и дело скользили о бортики, завтра будут ссадины, если не сегодня. Если хоть какое-то «завтра» их ждет — уже хорошо. — Пойдем? Замерз уже весь. Я тебя погрею. — Позвал Кащей. Вова кивнул. Холодно ему точно не было. Его поставили на прохладный кафель, стянули с тела мерзко прилипшую к коже отнюдь уже не белую футболку, нижнее белье отправилось туда же. Кащей, прямо как там, на площади, закинул Суворова на плечо и понес. Видимо, это доставляло ему некое своеобразное удовольствие. Пусть так, Вова не возражал. На кровать опустили бережно, Кащей навис сверху, рассматривая. Его глаза в сумраке комнаты были почти черными от затопивших радужку огромных зрачков, будто это он нашел закладку с фефом, причем с хорошим таким весом. — Блядь, иногда смотрю на тебя, и не могу поверить в то, что ты мой. Вова не нашел, что на это ответить, и когда его губы накрыли чужие, понял, что ответа от него и не ждут. Это просто чтобы он знал. Но он и так знал. Кащей подтянул его выше, устроился между разведенными бедрами, прижался. Губы легко поползли по мокрой шее, ладонь вплелась в спутанные от воды волосы. Он был так близко, прямо здесь, горячий и настоящий, забавно мокрый, но абсолютно серьезный. Вова подумал, что таким он его ещё не встречал, но ему определенно было по кайфу. И чувствовать его стоящий член, его наготу, его тело и желание было волнительно. Непривычно откровенно, кожей к коже. — Ты же понимаешь, что я хочу с тобой сделать? — Спросил на ухо, от этого вдруг обдало мурашками по телу, разогнало кровь. — Понимаю. — Хорошо. Опустился губами на шею и в нее же прошептал: «это очень хорошо, Вова, и тебе будет очень хорошо». Любит же наводить вокруг себя некий фарс, уебок. Суворов почувствовал, как мокрые ресницы прочертили дорожку по коже, едва касаясь. Прикрыл глаза, на пробу провел ладонями по чужой крепкой спине, задержался пальцами на выпирающем шейном позвонке, пока мокрые губы Кащея целовали за ухом, по линии волос, ниже. Кащей прижал к себе ещё ближе, подтянул за бедра, нетерпеливо, но аккуратно. Простынь стала влажной от воды. И Вове стало совсем плевать на то, что он там сотворил, чей кровью невзначай облился, плевать на то, что придется бросить универ, съемную хату, брата и остальных, Наташи будет не хватать, но выбора он себе не ставил. Решение было само собой разумеющееся. Он только-только обрел нечто действительно важное. Вдруг странно зазнобило, колени обхватили чужие бока, то ли ближе, то ли оттолкнуть. Тело напряглось, обдало тревогой, и неудивительно же, после того, что он рассказал в полупьяном угаре на полуночной кухне. И вроде Никита был почти родной и безопасный, что-то щекотало под кожей, что-то останавливало и давило. «Пиздец, ну когда это кончится» — подумал Вова и попытался расслабиться, момент был такой пиздатый и портить его не хотелось своими бедами с башкой. И когда Кащей опустился губами ниже и обвел языком его сосок, Вова вдруг вздрогнул, поднял ладони, его почти подбросило, оттолкнуть? Положить на плечи? Что? — Неприятно так? — Никита смотрел обеспокоено и серьезно. — Мне этого не делать? Вот уж неожиданность. Вова не думал, что вообще спросит. Не хотел обижать или отталкивать, не мог никак интерпретировать свои ощущения. — Не знаю. — Не хочешь? — Странно себя чувствую. — Лучше уж так, но честно. — Тебе страшно? — Страшно. — Это от того, что ты сегодня увидел? — Прозвучало как-то обреченно. — Да нет, я думаю это от того, что я сломан. Я и раньше что-то пытался, но… хватало меня ненадолго. — Это же я, Вов, и я не сделаю с тобой что-то плохое. Хочешь я просто поцелую тебя и поглажу, потрогаю, это ведь не страшно? А там дальше как пойдет само, ты мне ничего не должен. — Тебе этого будет достаточно? — Мне будет достаточно того, чего ты хочешь сам. «Пиздец, ну какой же он, а…». — Хорошо. Как скажешь. Кащей чуть отодвинулся для удобства, повел кончиками пальцев по бокам, прижался губами к груди в районе солнечного сплетения. — Какой же ты красивый, я не могу, бля… Вова даже улыбнулся, ну какую хуйню он иногда несет… Хотя слышать такое было довольно… интересно. Наверное, если бы он еще в леопардовой шубе лежал, Никита бы умер от сердечного приступа из-за его «красоты». Он усмехнулся. И следом выгнул поясницу, вдохнул воздуха и им же подавился, когда Кащей снова добрался до его соска, обхватил губами, поиграл языком, несильно прижал. Здесь чувствительность была выше. По телу потекли мурашки, что-то загорелось в животе, обдало теплом возбуждения. Может, не так уж и хуёво. Следом слегка царапнул зубами, остро и ярко. Затылок вжался в простынь — одними поцелуями это не кончится. Мало-то ему надо — пообещать что-то хорошее, немного приласкать, и он готов вот-вот уже спустить от давления чужого тела и горячих ладоней, сжавших его талию в кольцо. Кащей опустился на предплечья, додумавшись, что быть вжатым вот так в матрас, положение, не оставляющее шансов на «нет». Он не привык особо к подобному, выбирал более жесткие виды взаимодействий и людей, которые тоже на это готовы. Суворов был не из таких. Он принимал все, что делал с ним Кащей и ни разу не показал недовольства, но принуждать и заставлять в таком случае было не выходом. Поэтому и гладил ладонями бедра, и выцеловывал шею, вжимал в себя и сам прижимался, вот, здесь я, и только я, и я тебя не обижу. Только если сам попросишь. Да и чувствовать, как под ним расслабляются, как ведут ладонями по плечам и груди, было приятно. Если он вдруг его толкнет — это будет личный провал. Кащей гладил и трогал рукой ниже и ниже, и когда под ладонь подались, выдохнул и вжался мокрым лбом в изгиб чужой шеи. — Можно, Вов? Я сделаю тебе приятно. Суворов покивал. Говорить не хотелось, тело вдруг стало оголенным нервом. Хотелось, очень хотелось, чтобы Кащей его коснулся. И когда крепкая рука обхватила член, повела вверх, вниз с пошлым одуряющим звуком, Вова застонал, выгнулся, его тело вообще реагировало странно, то сковано, то расплывалось подтаявшим сливочным маслом. — Мокрый какой, — член был скользкий от смазки и твердый, — чего терпел? Надо было попросить. Это не стыдно, это нормально. Мой хороший, не надо терпеть. Со мной что угодно можно, что захочешь. Я много чего умею, и нежно могу, и по-всякому, да как скажешь, главное чтобы тебе хорошо со мной было, — шептал горячо на ухо Кащей, размеренно огибая его член ладонью. Он сжал чуть сильнее чувствительную головку, покрутил пальцами вокруг. Вова дрожал, дышал глубоко и часто, между выдохами стонал и жмурился. Было ярко и много. Кащея много. Жарко. Мокро. Тело его не слышало и не слушалось, натянулось струной. — Ничего заставлять не буду делать, только что сам хочешь, я обещаю тебе. Кащей опустился между разведенных бедер, и без стыда и раздумий опустился ртом на его член. Суворов застонал в голос, сжал между пальцев смятую простынь. Отвернул лицо, облизал пересохшие губы. Почувствовал, что ещё не чуть-чуть и кончит прямо в этот горячий бесстыдный рот. Почувствовав ответную дрожь, Никита выпустил член изо рта и размашисто укусил внутреннюю часть бедра, следом прошелся языком по коже и, несколько резко потянул чужую ногу наверх, открывая себе обзор и простор для действий. Вова вскрикнул и тут же осекся, непривычно было слышать от себя такие звуки. Странно. Но кажется Кащей наоборот этим был очень доволен. Он поднял на него чернющие глаза, облизал губы, и широко лизнул его между ягодиц. «Блять. Блять. Блять…» — Вову кинуло в жар. Он почувствовал, как загорелось его лицо. Это было так интимно и близко, никто никогда не делал это так… Кащей надавил языком сильнее, ладонью не прекращая гладить сочащийся смазкой член. Движений не хватало, все было на грани. Хотелось и прочувствовать и взорваться. Он отстранился, отодвинулся и пошарил ладонью между матрасом и стеной. Вова наблюдал. Зацепился взглядом за его возбужденный член и проглотил ставшую вязкой слюну, захотелось попробовать на вкус. Кащей повел бровью. — Нравлюсь? — Очень. Он раскаленным солнечным шаром навис сверху. Между ягодиц коснулись скользкие прохладные пальцы. — Попробуем немножко, да? Просто поиграемся, если что прекратим, хорошо? — Это то, что я проспорил? — Захотелось сгладить неловкость, но в отличие от него, Вовы, Кащей чувствовал себя уверено. Это было по нему видно, тянуло от него силой и безопасностью. — Не, — он усмехнулся, касаясь легко его губ, — ты попросил тебя отшлепать, несильно, не больно, ладонью… — с каждым словом начинал говорить тише, надавил пальцем на пробу, Вова распахнул губы. — Я бы и не стал делать больно, к этому нужно прийти, это не сразу, или вообще не приходить. Это ведь не про боль, а про удовольствие. — Проник внутрь медленно, потер нежные стенки, надавил на уплотнение, наблюдая, как загнанно Вова начинает хватать воздух и жмуриться. — Молодец, давай вот так, правильно, расслабься, я тебя не обижу… Внутри тоже приятно, тоже хорошо, я аккуратно. Поцеловал чужие припухшие губы, несильно прикусил нижнюю, наслаждаясь тем, как Вова нежится, как стонет, и как ему приятно. — Такой умничка, разведи ноги посильнее, для меня, — надавил большим пальцем под яичками, потер круговым движением, — скоро станет совсем хорошо… Пальцы добавлял неспеша, смазка капала на простынь, совсем согрелась и стала очень жидкой и скользкой. Вова обхватил его ладонями за шею, притягивая ещё ближе. Притянул целоваться почти так же, как тогда, в коридоре его квартиры, рьяно и несдержанно. Кащей приставил крупную головку ко входу, притерся. Ладонь скользила по бедру, вымажет смазкой ему все тело. Медленными неглубокими толчками вошел, прижал чужую ногу к своему боку, толкнулся на пробу глубже. — Мой же хороший, вот и все, немножко осталось, ещё чуть-чуть потерпеть, мягкий, не боишься совсем, не надо меня бояться. Кащей и сам прекрасно понимал, что надолго его не хватит. Внутри было слишком хорошо, и Вова, позволяющий делать с собой все и принимающий так покорно дурманил и сводил с ума. Все-таки от секса с новым человеком не стоит ожидать никаких временных рекордов. — Не больно тебе? Я весь внутри, представляешь? Полностью весь. — Давит. — Это нормально, расслабься, я сам все сделаю, расслабься… Вове было много. Вове было слишком всего дохуя. И жарко. И немного жгло и тянуло там внизу, но разрывалось огнем и искрами по всему телу от каждого его движения. Член был крепко зажат между телами, и стимуляция была чрезмерно сильной. Оргазм был очень близко, и эта смесь из удовольствия и небольшой боли заставила почти забиться и крупно задрожать. — Давай, вот так… все правильно, все хорошо… Вове показалось, что он пережил самый яркий, сжигающий все вокруг, оргазм в своей жизни. И то, как Кащей прихватил его зубами за кожу, кончая ему на живот, заставило поверить в то, что он готов пережить это ещё раз. И потом ещё. Кащей повел по взмокшей коже своим носом и, наплевав на то, что оба измажутся, что все здесь будет в следах, обнял, прижал к себе, пригладил Вовины волосы, порывисто нежно, прижался губами к щеке. — Ты просто ебаное безумие, Суворов, с ума по тебе схожу. Вова засмеялся. Закрыл глаза, дыхание все ещё было тяжелым. Воздуха панически было мало, душно в комнате. — Ты меня наебал. — Где? — Кащей веселился, гладил его и сжимал ладонями. — Просто поцелую, говорит. Ну да, ну да. — Я же сказал «как пойдет», но вот… как пошло. — Задумался вдруг, продолжил, — жалеешь? Было плохо? — Нет, не было. Было прекрасно. — Я старался. Тут тонкая грань во всем — чуть затупишь и пизда, лови потом тебя по всему Питеру и убеждай, что не извращенец. — А ты не извращенец? — Еще какой… Но и у тебя некие наклонности интересные имеются, я на самом деле в восторге. — И какие же такие у меня наклонности? — Он повернулся, разглядывая довольное Кащеево лицо. Коснулся пальцами. Нежность лилась через край, такая тягучая и совсем несвойственная. — Ну как минимум тебе нравится когда тебя хвалят, буду для тебя самым ласковым папочкой. — Пиздить плеткой за несладкий чай? — Да не, — Кащей рассмеялся, — бля, ещё кожаные трусы вспомни, Вов. Никто никого не будет пиздить, в элементе игры можно чуть приложить ладошкой, или шею сжать, вот так, — широкая ладонь поползла по коже, — показать… как? — Ну покажи. — Вова понял, что снова начинает возбуждаться. — Странно себя чувствуешь? Это тебя отталкивает? — Да нет, нормально, ты это уже делал. Мне нравилось. Кащей прошелся пальцами, погладил, другой рукой обхватил потвердевший член, ещё скользкий от смазки. — Заводишься быстро, малыш, с пол-оборота, я кайфую пиздец. — Тебе вообще бывает стыдно? — А тебе сейчас стыдно? — Немного. — Это тоже хорошо, ничего страшного. Мне это нравится. Просто глаза закрой. Иногда нужно жить чувствами, Вов. Например вот сейчас. Повел ладонью по члену, медленно и мягко, сжал пальцы на шее. И Вову затопило ощущениями. Снова. Опустил губы на плечо, принялся выцеловывать солоноватую от пота кожу. У Вовы все скрутило и загорелось внизу, от мягких губ, от сильной руки на шее, едва перекрывающей воздух, не от ощущения паники, будто все это правильно. Это правильно, если двое хотят одного и того же. Кащей приставил свой член ко входу и аккуратно толкнулся, Вова был ещё расслаблен, но все равно вскрикнул и сжался. — Больно? — Неожиданно. — Вот уж точно неожиданно, ну даешь… — Он тихо засмеялся и жарко выдохнул ему в затылок. — Живешь себе, живешь, а тут кто-то со своим сексом. Я же теперь с тебя вообще не слезу, Вова Суворов, нельзя быть таким притягательным. Вова подался назад, на пробу, прострелило яркой вспышкой удовольствия. — Ч-ч, не спеши, некуда нам торопиться, не делай себе неприятно. Но было точно не неприятно. Было ярко и хорошо, к животу поднимался жаркий клубок подступающего оргазма. Несколько движений. Немного плюшек в виде ощущения чужой силы и чужого твердого большого члена, Наташа бы назвала его ебанутым. Так мало нужно для счастья, оказывается. Так много, не унесешь, Кащея и его тела. Голоса. Дыхания тяжелого и горячего. Шепота на ухо: «мой мальчик, чувствительный, нежный, больше не смогу, слишком ты ахуенный». И Вова тоже больше не смог. Когда лежал абсолютно обессилевший, прижатый чужим горячим телом к матрасу, то ощутил себя беспробудно счастливым, опустошенным. И ничто в мире было не важно, все проблемы рассыпались пеплом, сжимал губами сладкий фильтр и своей чужую руку, поедет за ним хоть в Абхазию, хоть на блядскую луну. Лишь бы никогда не видеть, как мокрые снежинки липнут к крышке гроба.