Тест на доверие

      С репетиции Оля уходит не таясь. Полина Михайловна замечает ее отсутствие сразу, будто в стоге всех классов параллели Оля — не иголочка, а солнце. Мучительно раздумывая пару минут, учительница сдается:       — Юра, сможешь выполнить просьбу?       У Юры с учителями складывается по-разному. Многим нравятся его фоновые знания, сохранившиеся с прошлой школы. Но неумение промолчать, когда надо, не нравится никому. Он мысленно фыркает от тона, будто обращенного второкласснику, но внешне важно кивает, демонстрируя внимание.       — Я должна бы позвонить родителям Оли, но…       — Не хотите, — вырывается вслух, и он решает, что терять нечего, и смело спрашивает: — Почему?       На него смотрят мягко и совсем чуть-чуть с укором. Юра не пускает в ход шантаж: «Расскажете — выполню просьбу», — это было бы уже хамство. Но они оба понимают: кроме Юры, с Олей никто не общается.       Жаль давить на Полину Михайловну, но у них всего шесть лет разницы, и для подростка это не пропасть, а так… лужа ножки помочить.       — Если Оля захочет, сама расскажет, — строго замечает учительница, и Юра отступает.       — Что за просьба?       — Проводи Олю домой и позвони мне потом, чтобы я знала, что вы оба в порядке.       Юра криво улыбается.       — А репетиция? — спрашивает для галочки. Просьба ему на руку, а на репетицию наплевать с высокой вышки. Но от такой халатности хочется смеяться.       — Все в порядке, ты способный — потом нагонишь.       «Нагоню, — думает Юра, — еще как». Обещает все сделать и слетает по лестнице порывом сквозняка. Оля уже десять раз могла бы уйти, но сидит на перилах.       Юра морщится. Оле не идут прогулы. На его взгляд, ей идут плед и кружка какао в ладонях, теплый свет гирлянды и какая-нибудь комедия на диске. Но Оля стоит на холоде без шапки, накинув легкий серый капюшон.       — Так и думала, что тебя отправит… — бормочет она.       — Ну и зачем?       Оля не отвечает, изящно спрыгивет и спускается по ступеням.       — Пошли, провожатый, чего застыл?       Юра послушно идет следом, не нарушая установленную дистанцию.       Когда их посадили вместе, это стало тем еще испытанием. Юру постоянно тянуло коснуться, чтобы привлечь внимание соседки. Олю каждый раз дергало. Она напоминала мелодично и холодно: «Стена». И Юра вспоминал о «стене» — невидимой преграде между ними, которую она выстроила.       Сейчас он идет в паре шагов, но кажется, что они ближе, чем за партой.       — Полина Михайловна училась с твоим братом? — Юра умеет чувствовать момент, знает, когда надо промолчать, но почти никогда не может удержаться.       Оля косится враждебно, хмуря светлые брови. То ли Герда, которую заколдовали вместо Кая, не успевшего ее спасти, то ли сама Снежная королева, еще юная, но уже непреклонная.       — Разнюхал уже?       — Немного, — не стал лукавить Юра.       — Тошу из-за нее пырнули, — цедит Оля — И чего она не уехала? Носится тут со своей скрипкой.       — Возможно, тоже не может оставить это в прошлом.       Юра знает, что Антона Петрова зарезал одноклассник в потасовке на улице лет десять назад. Он тогда еще не жил здесь, так что им не довелось общаться. Да Оля и сама была маленькой. Что она о нем помнит?       — Каким был твой брат?       Слова негромкие, но в тишине различимы четко. Оля молчит, сжимая губы, но затем глубоко вздыхает и расслабляется.       — Заботливым. Настоящим мужчиной рос, — она запрокидывает голову, и Юра впервые видит одноклассницу настолько открытой. Она уязвима часто, потому что боится громких звуков и неожиданных прикосновений, ножей и больших окон. Но открыта — почти никогда.       Сутулясь и держа руки в карманах, Оля еще пытается защититься от него, не понимая, что уже подпустила ближе. Юра подозревает, что похож типажом на шпану, державшую нож тогда. Трущобы, где он вырос, учат детей бегать быстро, а бить — наверняка. Внутренний карман куртки жжет точь-в-точь тот нож. Но Юра никогда не вытащит его при Оле и уж тем более не направит лезвие на нее.       — Рисовал, и красиво, — продолжает она. — сейчас бы собирал толпы на выставках.       Оля достраивает реальность, где ее брат живой. Так много зим минуло, а она все не отпустит.       Послеобеденное время темное, и фонари загораются уже сейчас. Оля вздрагивает, хотя становится светло. И небрежно кивает в сторону:       — Срежем?       Впереди — проселочная дорога. Холодный воздух разрезают свежие лучи фонарей, они вдвоем как на ладони. Пустынно. Безопасно.       — Через лес? — скептично уточняет Юра, пока Оля сворачивает на едва видную тропку.       Оля не отвечает: молча уходит, будто раздражаясь от необходимости объяснять очевидные вещи. Юра косится на штрихкод стволов сосен. Ежится. Привычный к узким улочкам, где тяжело дать отпор, сложно вырваться и убежать, он чувствует себя в тесных пространствах как рыба в воде. В любом школьном коридоре он заранее победитель. Но лес? Не открытое пространство, но и не комната. Будто затягивающая воронка, к близости которой Юра до сих пор не привык, лес притягивает, но и пугает. Добровольно шагнуть ему в пасть?       — В лесу нет ничего страшного, — закатывает глаза Оля, повернувшись к нему. Ее фигуру уже крадет понемногу лесной мрак, и в нем она смотрится даже органичнее.       — Да ну? — скептично хмыкает Юра, но все же делает шаг навстречу голодной чаще. — А на освещенных улицах есть?       Оля меняется в лице, хмурится и кусает губы.       — Представь себе, — цедит она. — Например, одноклассники с ножами. Звучит довольно опасно, да?       Юра опускает взгляд, рассматривая пыльные осенние ботинки. Ляпнул про улицы, не подумав.       — Хорошо, пойдем, — сдается он. — Только я дороги не знаю. Полагаюсь на тебя.       Он подходит, даже слегка сокращая дистанцию, но Оля не отшатывается, а вполне спокойно идет рядом.       — Я всегда здесь хожу.       Капюшон слетает под порывом ветра, и вьющиеся волосы, будто нимб, обрамляют лицо. Юра засматривается на тонкие светящиеся ниточки, выбивающиеся из общей копны, и плывет.       — Ты очень красивая, — вырывается у него. «Ну почему бы просто не промолчать?»       Из взгляда Оли на миг исчезает привычный презрительный прищур, и глаза становятся такими большими и светлыми, будто две путеводные звездочки. Но волшебство длится всего мгновение, а затем свет вновь гаснет, и вот они две тусклые фигуры в темном лесу.       — Спасибо, — зажато отзывается и больше ничего не говорит.       Шагают молча, Юра даже не пытается запоминать дорогу, мысленно отчитывая себя, что лезет рано и напролом. Тишина не успокаивает, а оглушает. Ее хочется заполнить, но он больше не решается открывать рот. Только дай себе волю, наружу польются банальности и глупости.       «Ти осинь крясивая», — мысленно передразнивает себя Юра. Ну что за позорище?       За самобичеванием он почти не замечает, как сгущается темень, не смотрит ни под ноги, ни на Олю. И в какой-то момент закономерно спотыкается и пролетает вперед, чудом ни на что не напоровшись. Счетчик его промашек радостно пиликает, но Оля вдруг расслабляется.       — Даже не пожаловался, — в голосе Юра слышит улыбку, но не насмешливую, а даже мягкую. — Давай руку.       Он виснет, поэтому Оля подходит ближе и протягивает ладонь. Ее пальцы на ощупь холодные, и их тут же хочется отогреть. У Юры руки никогда не мерзнут, но он боится, что на морозе и его тепла не хватит. Но притянуть Олю ближе и согреть ее руку в своем кармане было бы слишком нагло.       — У меня глаза еще с детства к темноте легко привыкают, — делится она. — Я сначала ее боялась, но потом привыкла.       «И начала бояться света», — мысленно вздохнул Юра.       — А перчатки чего не носишь? — невпопад спрашивает он, пока Оля тянет то правее, то левее, не давая ни во что врезаться.       — Они постоянно теряются.       Не поспоришь.       Темнота обступает Юру как будто все плотнее, и ему уже чудятся шепотки среди деревьев.       — Почти тест на доверие, — тихо шутит он, чтобы разбавить болтовню леса.       — Это как? — Оля тоже шепчет, и по шее бегут мурашки. Может, и от холода. Надо было надеть шарф.       — Я как-то был в лагере, там проходили, — о том, какой ценой Юра туда попал, он решил не распространяться. — Один человек закрывает глаза, а второй берет его за руку и водит по местности, говоря, где надо пригнуться, а где перешагнуть.       — И в чем смысл?       — Мы довольно сильно полагаемся на зрение, — Юра моргает, вглядываясь в лицо в темноте. — И отказаться от него, доверясь другому человеку полностью, не так уж просто.       Взгляд глаз-искорок оживает. Сверкает любопытством.       — А ты бы смог?       — Что?       Юра сглатывает и машинально сжимает ладонь Оли.       — Довериться мне, — шепчет она.       — Так я уже… — неловко бормочет он. — Пошел же с тобой в лес.       — Тогда закрой глаза.       Ее голос касается ушей ласково и мягко, проникает в душу, и у Юры уже нет возможности отказать. Хотя погружаться в полную тьму не хочется, но ведь образ Оли светится даже сквозь веки.       И Юра закрывает глаза. Будто ныряет со скалы в море, и пена смыкается над его головой, глухой шум под водой оглушает. Девушка рядом легонько поглаживает его запястье большим пальцем и зовет:       — Идем.       И Юра слушается, плывет по течению, которое задает мелодичный голос и аккуратные движения руки. В молчаливом следовании своя романтика.       Ветки хрустят под ногами, оттадавая от подошв в позвоночник, запах сырой земли переплетается с нотками женских духов, и ветер щупает его всего: от пальцев до макушки. И шепот леса укутывает, будто в одеяло. Тепло, и хрупкие пальцы в его ладони отогреваются.       — Совсем не похож…       — Что?       Переспрашивает тихо, чтобы ненароком не потревожить их хрупкое единение. Оля ведет его, но фразу не повторяет. Или ее не слышно за голосом леса. Мучительно хочется распахнуть глаза, но страшно, что Оля заметит и больше никогда не попросит довериться. Это — обоюдно. И если ниточка между ними порвется, кажется, новую не повязать.       Его тянет то вправо, то влево, все резче, и Олю хочется окликнуть, но Юра не решается. Ладонь в руке скользит, и он цепляется сильнее, будто отпустив, потеряется в лесу навсегда.       Вдалеке звучит мелодия, и кажется, что лес вот-вот кончится, они выйдут к людям, он сможет открыть глаза и рассмотреть лицо Оли, убедиться, что с ней все в порядке.       Дышать вдруг становится трудно, будто одеяло, в которое его кутает лес, оборачивается пакетом на голове. Веки жжет, и открыть глаза не выходит.       — Оль, все в порядке? — сипит он, сжимая ее ладонь чересчур сильно. Но ответа нет, и по спине скользит холодок, забирая тепло. Мелодия флейты становится громче, впивается в уши и больше не кажется хорошим знаком.       — Не похож, — шипит ему в ухо совсем не Олин голос. Мальчишеский и злой, как те голоса, что учили его огрызаться и кусать первым.       Юра резко открывает глаза и пытается отшатнуться от тени рядом с собой. Та не отпускает, держа за руку, и кричит с негодованием:       — Не похож!       Судорожно оглядываясь, Юра ищет Олю и рвет кисть из чужой хватки, панические мысли о судьбе одноклассницы затмевают ужас. Но светлой макушки и сияющих глаз не видно во тьме леса. Будто от девушки ничего не осталось.       Будто ее нет и не было никогда.       Запястье горит так, будто его прошили когтями, но вырваться удается, и Юра валится назад. Отползает.       Тень словно его двойник из чащи, дикий и голодный. Из головы растут длинные, будто заячьи, уши.       — Ты останешься, — не вопрос, не требование. Обещание.       За спиной двойника растут еще тени, они отделяются от деревьев и подкрадываются. Блестят клыками, шумят крыльями и глухо рычат. Юре чудится в фигуре напротив что-то знакомое, но он мотает головой и сует руку за пазуху. Он клялся себе никогда не делать этого при Оле. Никогда не показывать ту свою сторону, которая бы отвернула ее навсегда. Но его солнечную Олю утащили эти твари, и он должен дать отпор.       Нож в руку ложится легко и уверенно, Юра вскакивает, прокручивает его в руке, и сам скалится, будто лесной зверь.       Это не трущобы. Здесь нет знакомого лаза и спасительных крыш, неудобных для противников тесных улиц. Это лес. Но законы здесь те же.       Лезвие блестит под бледным светом неба, и тень с длинными ушами торчком бешено воет:       — Ты-ы-ы!       Юра чует страх в отчаянном вое и шарахается прочь, пока есть фора. Но его тут же сгребают за плечо, бьют в лицо чем-то плоским. Он наугад отмахивается. Рычание со всех сторон заставляет подобраться. Адреналин хлещет так, что сердце чуть не ломает грудную клетку.       Плечо рассекает, и на землю брыжжет кровь.       «Твою мать», — проносится в голове. Юра на подкорке понимает, что останется здесь, в глухой чаще, сожранный непонятно чем. Но сдаться — не в его характере.       «И Оля. Нужно спасти Олю».       Нож взмывает снова, выпад вслепую, но никакого ответа.       — Ты заплатишь, — вгрызается ему в ухо, а затем все пропадает.       Давящие на уши звуки.       Липкий холод, забирающийся под кожу.       Тени с клыками и когтями.       Юра дышит загнанно и глухо, сердце работает на последних рывках, будто сейчас остановится. Нож в руке дрожит. Горит плечо.       Но лес кажется светлее, и даже видна тропинка. Юра пятится, не в силах выпустить из поля зрения место, где его только что почти загрызли. На поляне никаких следов, кроме впитавшейся в землю крови. Никаких признаков, что в глубь леса волокли тело Оли.       — Оля-а-а-а! — орет он со всех легких. Голос срывается: страшно, что крик приманит новую тварь. Но Юра кричит снова: — Оля-а-а-а!       Эхо и тишина.       Почему она не кричала?       Кто держал его за руку?       Нужно сообщить кому-то. Позвонить ментам, пусть прочешут лес. Ее найдут.       «Найдут, найдут», — набатом колотится в мозгу Юры, пока он, шатаясь, ищет дорогу домой. «Найдут», — отвлекает его от вопросов, что за тени почудились ему, на кого он «не похож» и за что должен заплатить.       «Это были звери, — решает он, — ты перетрусил, отмахиваясь от зверей. — А Оля убежала. И заблудилась. Ее найдут». Юра выбрается дорогу, держась на ногах только этой мыслью. Лицо стягивает так, будто кожу покрыла сухая корка. Плечо ноет.       Улица будто вымерла. Фонари горят пусто и холодно, напоминая о морге. И ни одного взрослого, которого можно окликнуть.       Домой Юра попадает, чудом не сбившись с ног по пути. Царапает ключом скважину. Матери снова нет, и это даже радует: объяснять ей что-то — терять время. Даже не сбрасывая куртку, он кидается внутрь квартиры и падает у телефона. Почему-то набирает не милицию, а Полину Михайловну. Гудки заставляют сердце наконец биться медленнее, и страшно, что они оборвутся, и он умрет.       — Ало?       — Полина Михайловна! — почти кричит он. — Это Юра, вы просили позвонить, сказать про Олю!.. — он говорит вообще не то и не так, но Полина Михайловна его прерывает:       — Юра? Что случилось? Я ни о чем не просила… Ты про Петрову?       — Д-да, Петрова Оля, м-мы ушли с репетиции сегодня…       — Юра, я отпустила тебя сегодня с репетиции, потому что ты отпросился. При чем здесь Оля? Ее сегодня не было в школе, она заболела.       — Заболела? — севшим голосом переспрашивает он.       — Да, мне ее мама утром звонила. Так что случилось?       — Н-ничего… Простите за беспокойство, до свидания.       Он вешает трубку трясущейся рукой и отползает по полу к стене. Если не с Олей он гулял по темному лесу, провожая ее домой, то с кем? Кто держал его за руку, ведя вслепую? Поднявшись на слабые ноги, Юра ковыляет до ванной, чтобы умыться и перевязать саднившее плечо.       — Боже, ну и бред, — нервно смеется, набирая в ладони воды и брызгая на лицо. И лишь поднимая голову, обмирает внутри.       Из зеркала на него скалится довольная заячья морда.