Сыночек

      — Так значит, сыночек, — медленно, с расстановкой произносит Трубадур, будто ощупывая каждое слово языком.       Он ненадолго сбежал из дворца — глотнуть воздуха и минутку отдохнуть от бала, неизбежно скатывающегося в бедлам. Танцующие бывшие разбойники — это лучше, чем грабящие Бремен разбойники, но все-таки зрелище для храбрых духом.       Сыщика на бал никто не звал. Впрочем, после Пенделя это — первый раз, когда он вообще объявился в королевстве.       — Весь мой род проклят, — говорит Сыщик негромко, с обреченностью, хлопая себя по карманам сюртука. Поднимает взгляд на Трубадура. — Наш род. Понимаешь?       — Ты поэтому маму бросил?       Трубадур чувствует, что должен злиться на этого человека. Мало того, что, стараниями Луизы и Сыщика, он, Трубадур, годами солнце не видел, половину своей жизни разговаривал лишь со стенами, да со стражниками, так ещё и… ещё и мама…       Но злости нет. Трубадур давно смирился с тем, что мамы не стало. Он простил Луизу. Глупо будет оставлять хоть крупицу ненависти сейчас, когда в его жизни больше не сумрак подвалов, а друзья, любовь и музыка.       Сыщик наконец-то находит во внутреннем кармане старые очки с пузатыми линзами и протягивает их Трубадуру:       — Лучше сам посмотри.       И Трубадур смотрит, видит через волшебные линзы, как здесь, на этой площади, встретились совсем ещё юная златовласая цветочница и уже возмужавший юноша в дворянских одеждах. Как пели песни луне и танцевали под звездопадом, как согревали друг друга в объятиях и любовались тюльпанами, мечтая никогда не расставаться. Как цветочница открыла свою лавку, а юноша — поступил на службу к Королю, стал начальником королевской стражи, чтобы поддерживать в Бремене порядок.       И как они расстались: тихо, неслышно почти, но с большой печалью в обеих душах.       — Я — хронический неудачник, — почти шепчет Сыщик. — Такова плата за мой талант. Проклятье нашего рода в том, что чем больше дар, тем дороже платишь. Я — Гениальный Сыщик, великий детектив и изобретатель, даже научился в прошлое смотреть, но из-за этого обречён всегда проигрывать. Я блестяще раскрою любое дело, только взамен потеряю близких, попаду в грозовую тучу и даже честные короли меня обманут с оплатой. Поэтому я живу бедно, хоть должен в золоте купаться, и не знаю, переживу ли очередное расследование, но отказаться от таланта тоже не в силах.       — А я, получается…       — Гениальный Музыкант, — подтверждает Сыщик. — И кровь взяла с тебя этот должок. Прости, — он вновь отводит взгляд. — Я не хотел, чтобы ты рождался. Чтобы тоже был проклят.       — Мама тебе не говорила? — удивляется Трубадур, а сам уже понимает, почему на самом деле его никогда не брали в город. Дело-то вовсе не в тюльпанах, хоть от песен они действительно росли лучше.       Он снова надевает очки и смотрит на Сыщика, видит его двадцать пять лет назад: ещё не такого старого и потрепанного, ещё темноволосого и с огнём во взгляде. С щепками от гитары в растрепанной причёске.       И в этих ещё молодых глазах — узнавание.       — Я всë понял, когда услышал, как ты поёшь, — соглашается Сыщик. — Поэтому твоя песня меня не зачаровала. Кровь к крови.       — И все-таки отправил меня в темницу, — бормочет Трубадур, не в силах совсем скрыть обиду.       — Все же лучше, чем ты бы вырос разбойником или умер голодным бродяжкой. По крайней мере, у тебя была крыша над головой и какой-никакой постоянный хлеб.       Трубадур видит площадь, заполненную ограбленными людьми, которые остались без товара и, значит, без возможности накормить свои семьи сегодня вечером. Читает по их губам гневные выкрики: «Казнить! Казнить!», видит эшафот на площади, который ещё не заменили Королевским Пенделем. Вот уж точно, доброе королевство Бремен.       — Я раскрыл дело, но не хотел платить за него твоей жизнью, — признаётся Сыщик. — Поэтому убедил суд заменить казнь тюрьмой и расплатился своей карьерой: оставил стражу, ушёл в вольные наёмники. Огромный простор для неудач.       Трубадур смотрит на Сыщика, и больше не видит в нём злодея, выкравшего Принцессу и сорвавшего им фестиваль, или врага, обрекшего его на годы заточения. Трубадур видит одинокого человека, без малого старика, который почти не видел в жизни счастья и боялся быть счастливым.       — Иди сюда, — бормочет Трубадур и притягивает Сыщика к себе в объятия, крепко хлопает по плечу натренированной рукой.       Все-таки это — его отец. Неидеальный, да и знакомство у них не задалось, но отец. Который позаботился о своём ребёнке как сумел. Им осталось лишь узнать друг друга получше.       — А у тебя, оказывается, ещё с детства неплохой удар, — смеётся Сыщик, потирая затылок, на что Трубадур доверительно сообщает:       — Мало кто знает, но гитара — это ударный инструмент.