A happy house

Эбихара всё продолжала думать о том, в какой момент её жизнь свернула не туда, да так, что она теперь лежит в одной палате с глухим парнем и нахальным кретином. Она была красивой, через чур стройной, благодаря строгим диетам, которые обычно выписывались чуть ли не олимпийским чемпионам. Ухаживала за каждой своей ресничкой и вставала каждое утро в четыре, только бы правильно уложить роскошные локоны, сделанные с помощью множества бигуди и убедиться в том, что на её лице нет ничего потустороннего, только красота голливудских актрис, самых известных моделей. На средства по уходу она тратила немыслимые суммы из бюджета внезапно разбогатевших родителей. Повезло в лотерее и вот, теперь она может позволить себе считаться самой незабываемой красоткой каждого места, в которое вступали её туфельки за пару десятков тысяч йен. Сюда она, конечно, взяла другие. Она вообще очень тщательно собирала сюда гардероб. Ну, ей ведь обещали санаторий высшего класса. Хотя пока она не видела ни одного признака звёздности данного учреждения. Ей точно наврали. Девушка недовольно перевернулась на другой бок, шелестя под крайне посредственным одеялом своей пижамой из чистейшего шёлка. У неё всё не получалось уснуть. Койка слишком деревянная, подушка слишком огромная, мысли слишком громкие, и пахнет в этой комнате из рук вон плохо. Она бы проветрила помещение, но у окна отсутствовали все ручки. Для пущей безопасности? Из противоположного угла палаты на неё смотрела пара заинтересованных глаз. Нахальный кретин. —Вам тоже не спится, неугомонная миледи? — хмыкнул тот, заставляя новенькую закатить глаза от раздражения. —Не говори со мной даже, придурок. —Мне вот тоже не спится, — задумчиво продолжил Ю, садясь в койке, — вообще не помню, когда в последний раз спал больше, чем дневной дрём. Даже дрём такой у меня, — мычание, — романтичный, философский даже... —Господи, мне неинтересно. —А мне кажется, — в голосе послышалась уже знакомая девушке нотка издёвки, — ты ещё как заинтересована. —С чего бы? Наруками тихо подошёл к кровати Аи, она в растерянности наблюдала за приближающимся к ней силуэтом. Отсюда же нужно бежать!.. —Я встречал таких, как ты, девушек, — Ю присел на корточки, оказываясь на одном уровне с лицом неподвижной соседки, — но таких как ты редко встретить в реальной жизни, вот если в романах... Скажем... образ знающей себе цену француженки, которая делает всё, чтоб нравится каждому прохожему, но в глубине души ищет внимания только единственного мужчины... —Что ты... Аи резко приняла вертикальное положение, быстро вставляя свои изнеженные ноги в дорогие розовые тапочки с мехом и достигая входной двери. Она подёргала ручку, с обмершим сердцем понимая, что та закрыта на ключ. Её точно обманули. Это всё — точно не санаторий. Наруками с удивлением смотрел на реакцию соседки, начиная смеяться. Он понял, что их закрывают на ночь, извне, ещё в первый день, когда сюда прибыл. Такого рода радикальные меры, чтобы лично Ю по ночам именно что спал, а не шатался по коридорам и вытворял разное. Однако он не ожидал, что это правило оставят и при новом условии в виде новых пришедших пациентов. Либо его «дядя-мудак» был донельзя настойчивым, либо в этом отделении не доверяли ни одному из пациентов. Даже рыжеволосому бедолаге: вон, спит, как убитый. —Я на тебя пожалуюсь, — проскрипела сквозь зубы Эбихара, не отрываясь от запертой двери, — и на это место. —А на меня кому?.. — ошарашено спросил Ю, сажаясь на кровать блондинки. Под ним койка неприятно скрипнула. —Я узнаю. —Мы можем быть полезны друг другу, — заключил Наруками на выдохе, — на время, пока отсюда не выйдем. Ты — красивая. Аи нахмурилась, понимая, что от сделанного комплимента, даже со стороны этого кретина, её сердце пропустило удар. И все эти сравнения с образом из романов, хоть она и не увлекалась литературой, звучали его интонациями в высшей мере изысканным комплиментом. Это именно то, о чём ей говорила некая Минами, Эри её, что-ли?.. Неважно. Её исцелительница. Улыбнулась ей, когда Аи вошла в кабинет, начала пересказывать пожелания её родителей на лечение девушки (она и так их слышала до этого). Начала говорить ей про любовь к себе в любом виде и излишнюю зависимость от мнения других... Тогда она это не совсем поняла, звучало тупо. Сейчас, когда ей приятно слышать комментарий по поводу её ежедневных трудов над собой от настоящего психопата - она понимает. Но не сопротивляется этому. —Конечно, я красивая. Кто говорил обратное? Ю встал с койки, снова начал приближаться к соседке одним лишь силуэтом и через секунды её шею обхватило горячее дыхание мучающегося от бессонницы и бардака в голове: —Мужчина, чьё внимание ты безутешно ищешь... Эбихара глубоко вдохнула, почувствовав руку на своём запястье. Она не пыталась вырываться, сгорая от невольного любопытства узнать продолжение фразы. Кто-то, чей отказ она не смогла принять... —Но лично Я, — Ю приблизился к лицу девушки, и даже без света можно было узнать в его взгляде игривую несерьёзность, — Я тобой очарован. Потому что ты красивая, Эбихара Аи... Девушка, словно повинуясь рефлексу, поцеловала стоящего напротив соседа по палате в губы, тянясь ладонями к горячим щёкам и по выработанному мастерству углубляя поцелуй с каждой секундой. Ю был только рад, незаметно от внимания Аи щёлкая пальцами рук от нарастающего возбуждения. Наконец-то, хоть что-то по-настоящему привычное во всех этих стенах. Обеспокоенная своим видом барышня, классическая королева школы, которая поддаётся за любые проявления заинтересованности в ней и только в ней. Она такая, конечно же, несомненно, была единственная на весь мир... И десятая по счёту в его интимной жизни. Ю, привычным действием рук, нетерпеливо принялся расстёгивать круглые пуговки на пижаме девушки, спуская разгоряченные поцелуи вниз по шее и руками скользя вверх по оголённой талии до бюстгальтера из дорогого шёлка. Однако все ожидания к продолжению привычной истории оборвались - Эбихара резко отпрянула от парня и врезала ему достаточно болезненную пощёчину. Хорошо держит удар. Опытная в этом ровно настолько же, насколько опытная в поцелуях. —Гандон, — как плевком, прожевала по слогам оскорбление девушка, крепко сжимая руку Наруками, дабы встать на носочки и достать до его уха, прошептать ему это с такой горячностью, с которой до этого, она была уверена, не шептал ему никто. После этого Аи сразу же оттолкнула парня, юркая под одеяло с головой и отворачиваясь к стене. Она, краснея от стыда и злости, застегнула все пуговицы обратно, пытаясь подавить нарастающую панику. Это всё зашло слишком далеко... Но он так напоминал ей парня, в которого она была безответно влюблена и внимания которого она искала без устали ежедневно на занятиях и в спортзале во время игр в баскетбол. Именно так, как описал это безумец. И как бы она мечтала услышать такие красивые слова только от него... Ю еле заметно пошатнулся, самодовольно улыбаясь и понимая: его гениальный метод в провокационной психологии снова сработал. Снова сработал... Пусть ему ничего и не перепало, но красивой девушке нельзя жить без знания своего сходства с самым загадочным и властным образом французской покорительницы сердец. Оставшуюся ночь он прислушивался к хлюпанью девушке, желающей теперь ещё с большим желанием поскорее отсюда уехать и ненавидевшей себя всё больше с каждой новой мыслью, врывающейся к ней в голову, словно пуля в висок. Весь следующий день она будет избегать всех, с кем вынуждена была делить своё пространство, следующее неопределённое количество времени. Она, по привычке, встала в четыре утра и достала из чемодана любимую книгу, пытаясь скрыть в страницах всю свою тревогу. Как только она услышит отпирающийся дверной замок, она тут же рванёт к своей исцелительнице, будет требовать предоставить ей телефон и точно добьётся навешанных статей так несколько за изнасилование на этого психопата. Ёске был несколько расстроен тем, что новая сожительница его избегает. Почувствовала, какой он жалкий? Ю же не подавал виду, что это было следствием именно его действий. Котоне вопросительно смотрела на несущуюся в тапочках с мехом блондинку по их этажу, куда-то в сторону кабинетов врачей. Однако в ходе откровений, сделанных в кабинете Минами Эри, специалиста по группе заболеваний расстройства пищевого поведения, желание обращаться в высшие инстанции у неё отпало... Все полчаса эмоциональных жалоб на произошедшее Аи, Минами крутила в голове две вещи: как хорошо, что новенькая шла на очень даже вовлечённый контакт с ней. И как ей срочно необходимо потребовать перевести её в другую палату, а лечащему врачу Наруками намекнуть на повышение дозировки лечения. А ещё - она совершенно не успела позавтракать, а следующий сеанс шёл сразу после непредвидимого посещения Эбихары... —Милая Аи, — спокойно оборвала поток нескончаемых мыслей врач, — можешь поподробнее рассказать мне с места, что всё произошедшее для тебя - привычная история? —Конечно, привычная! — злостно воскликнула девушка, выливая на женщину ещё больший поток неконтролируемых эмоций, — все парни такие! Они готовы даже унижаться, только бы получить от меня внимание, но... —Твой сосед вовсе не унижался, — аккуратно подметила Минами, следя за реакцией девушки. Её удивляло, как быстро она начала обращаться к пациентке так фамильярно и даже по имени, но на этом настаивала сама Аи на самой первой сессии, и к этому было на удивление легко привыкнуть. Аи обомлела, задумчиво оглядывая женщину. Она смотрела недоверчиво, в то же время явно пытаясь найти именно тот ответ, на который старательно наводила её сидящая напротив специалист. Мысли сплелись в один комок, но блондинка тоже желала узнать: почему.. Почему она, ни секунды не сопротивляясь совершенно незнакомому парню, потянулась за поцелуем и чувствовала себя при этом счастливой и даже гордилась... —Он назвал меня красивой... — прошептала Аи, помолчав ещё немного. Она хотела что-то добавить, но слова всё ещё представляли собой неразборчивый ворох букв и знаков. Образов и эмоций. Но ничего конкретного. Ничего из того, что ждала от неё Минами. —Что ж, ты и вправду красивая, Аи, — спокойным голосом констатировала факт женщина, — неужели ты так редко слышишь эту фразу от других людей? —Часто, — выдохнула блондинка, перебирая ладонями в попытках связать мысли, — я слышу это часто. Так меня называют все парни в школе... Но я не всех!.. —Милая Аи, в сложившейся ситуации я виню далеко не тебя. Но если для тебя это привычная история, - значит, в твоей школе..? —Много кто признаётся мне в любви, и большинство этих же самых людей называют меня противной сук.. — Эбихара настороженно посмотрела на врача, — дрянью. —Словами похлеще, — кивнула Минами. —И этот идиот... как будто бы совершенно по-другому сказал это самое: красивое... Он не знает, какая у меня репутация, не общается с людьми, которые круг за кругом называют моё имя шёпотом и повторяют друг за другом «стерва, стерва, стерва»... Женщина нахмурилась, понимая, что блондинка перед ней наконец-то смогла найти правильные слова. Удивительно, с какой лёгкостью она ей доверяла и сидела сейчас здесь, откровенничала. Быть может, всё это время ей просто катастрофически не хватало человека, которому она смогла бы выразить всю свою обиду, ведь свои эмоции она прекрасно понимала и без её особого вмешательства. Родители Эбихары кратко по телефону рассказали о том, что их дочь вот уже некоторое время закрывается в туалете после семейного ужина и вызывает у себя рвоту. Они добавили, что совершенно не разбираются в том, что происходит с Аи и, к своему стыду, даже не пытались с ней это обговорить. Классический случай, однако тот факт, что решение лечь сюда было принято самой девушкой, женщину напрягало. Место это было не самое грязное и противное, но находиться здесь каждому, даже рабочему персоналу, было невыносимо. И сейчас она перед собой видела одинокую и отвергнутую девушку, которой как можно скорее было бы неплохо выписаться и никогда здесь больше не оказываться. И если её случай и вправду не настолько серьёзен, как того требует больница, она постарается в короткие сроки помочь Аи вновь себя полюбить. На первой их сессии она долго молчала, сделала комплимент причёске Эри и потом внезапно призналась, шёпотом, что себя ненавидит. —Но... нет, — помотала головой Эбихара, — мне просто... он мне напомнил, он кое-кого мне напомнил, и сказал почти его голосом: я тобой очарован... —Чьим голосом, Аи? Блондинка замолчала, ставя руку под подбородок и оборачиваясь к окну, которое, в отличие от их палаты, здесь имелось. Пасмурно снаружи. —Я не выдержала и поцеловала... мне всегда казалось, что когда он обращается ко мне своим голосом, он меня единственный принимает... без стервы и даже без локонов... —Тебе важно быть принятой, — кивнула женщина, замечая, как Аи будто потеряла интерес к разговору, всматриваясь в туманные многоэтажки за окном. Словно ей стало только тяжелее. Но спустя минуту молчания блондинка снова вернула к ней свой взгляд, улыбаясь, как модель с обложки: —Ведь я же красивая. Наручные часы на столе женщины мягко завибрировали, намекая, что отведённый час подошёл к концу. Минами убедилась, что её пациентка чувствует себя неплохо после всех произнесённых вслух вещей и закрыла за ней дверь, принимая другого больного. Красотой можно только восхищаться, красоте можно только признаваться в любви, она к этому обязывает, даже если у людей о тебе плохое мнение. Всё, что было у Эбихары— это требующий звонкий голос, гардероб дорогих вещей и её красота... По крайней мере только в это она могла верить. И ей нужно было показать, какая ещё внутри неё кроется Аи. Наверняка смешная и донельзя отзывчивая, эта девушка – точно душа компании... —— Аи решила не возвращаться в палату, а посмотреть побольше на дурдом, в который её заселили. Теперь она не питала к этому месту иллюзий о санатории и комфортных условиях, нет – это был дурдом. И даже при этом она совершенно не могла знать, что её откровения и жалобы на нового соседа ещё как повлекут за собой последствия. —Наруками, собирайтесь, — в палату зашёл один из членов персонала, кажется, с шокером в руках, — и вещи свои я тоже советовал бы упаковывать. Первым делом среагировал именно Ханамура, до этого мирно вырисовывающий что-то в своём альбоме, который именно в эту секунду решил бездумно позалипать в одну точку. Как раз около входной двери... Шокер он заметил не сразу, но от одного серьёзного вида мужчины в панике посмотрел на нереагирующего ни на что Ю за столом. Он пишет что-то уже с самого утра. Почему он никак не реагирует? Что ему делать с сотрудником больницы, если он даже не слышит требовательного тона и вот только что заметил в его руках оружие. Чёрт... —А куда вы меня отправляете? — всё-таки подал голос Наруками, даже не пошевельнувшись. Для рыжеволосого вся эта ситуация всё ещё выглядела угрожающей и безвыходной. —Сначала в кабинет к Доджиме. —А, так его так зовут? Парень всё же повернулся, с удивлением отрываясь от записей, на которых он старательно выводил иероглифы последние несколько часов, и увидел стремительно приближающегося в его сторону мужчину. Наруками ловко, у сотрудника явно имелся многолетний опыт, подхватили под руки и насилу потащили по бесконечным коридорам в неизвестность. Парень не сопротивлялся, закатывая глаза показательно для наблюдающим за этой картиной растерянного Ханамуры. Дверь плавно закрылась. Ёске резко вскочил, бросаясь к двери и тут же рывком её открывая, будто бы желая догнать знакомого и спасти его явно от неприятной опасности. От этого в глазах помутнело, в голову ударили неприятные воспоминания. Стало совсем дурно и, забывая про альбом, Ханамура решил думать более разумно и направиться на поиске подразделения, где лежала Шиоми. Он понятия не имеет, что происходит. Он не слышал ни малейшего слова, он видел шокер и то, с какой силой его соседа утащили туда, куда Ханамуре вход был точно закрыт. И пусть он будет параноиком, но когда-то он дал себе обещание: никто больше на его глазах страдать не будет. Даже если это непонятный чудак, не знающий ничего о тактичности. Чем больше Ёске ориентировался по направляющим его знакам, тем больше его голова остывала от такой идеи. Как же он найдёт девушку в этом бесконечном былом пространстве из коридоров и дверей? Как же здесь пусто... Пугающе пусто, неуютно пусто. Зачем, интересно, больницы делают такими белыми и пустыми? Создавалось ощущение, что он здесь совсем-совсем один, на всё крыло «более безопасных прецедентов». И что он вообще не в психиатрической больнице вовсе, а в раю. Ну, таким его обрисовывали в любимых Ёске американских фильмах. Пустота - и ничего. Он был уверен, что если только он скажет хоть слово: —А... Оно отразится эхом по стенам. Но он этого не услышал. Здесь не только человека не найдёшь, здесь себя потеряешь. А Ёске и так уже слишком много от себя потерял... —К чёрту... фило...софию эту, — хриплым голосом пожаловался рыжеволосый, поворачиваясь обратно и снова бредя по бесконечным белым коридорам. По-настоящему безумное место... Может, он встретит её в столовой, сегодня на обеде... Может, она снова самой первой зайдёт к ним... А может, ему всё-таки нужно было бросаться спасать соседа?.. —О, глухой мальчик,— воскликнул голос рядом, смутился, тронул высокого парня за плечо. Ханамура с явным испугом в глазах обернулся, с облегчением выдыхая, как только он понял, чьё внезапное касание почувствовал на своей спине. Что ж, если это место – не рай, то удача его точно сегодня постигла Божья. Перед ним стояла пусть и не та девушка, которую он искал, но лицо знакомое - Эбихара Аи. Ёске смутился, беря знакомую за руку и ведя её обратно в направление своей палаты. Та неловко выдернула руку, но за парнем идти не перестала. Рыжеволосый сгорел со стыда от нелепости ситуации, но подавать виду не стал. Хоть и покраснел. Жутко. Аи же вопросов не задавала. Оно и бесполезно... Альбом. Ручка. Серьёзный взгляд. Торопливое письмо: «Наруками куда-то забрали, вот так взяли и унесли, я ничего не услышал, ничего не понимаю.» Эбихара встрепенулась, читая строчку за строчкой. От упомянутого шокера в её внутренностях поднялась нешуточная тревога, это они из-за неё так?.. Откуда и почему здесь вообще могут быть электрошокеры?! Девушка прикусила губу, начиная от нервов закручивать блондинистые локоны. Белобрысый конечно и мудак, и она на него, конечно же, была зла, но не до такой же степени... «Ну, он сам в этом виноват...» — безжалостно, но неуверенным подчерком ответила девушка, неуютно пожимая плечами. «Слушай, в мире полно не самых вежливых... но их не утаскивают чёрт возьми куда?» «А зря», — не могла уже остановиться Аи, прикусывая губу лишь сильнее, — «Так было бы проще всем девушкам». Ханамура нахмурился, смотря соседке прямо в глаза и пытаясь найти в сомневающемся взгляде ответы. Он же видит, она обеспокоена ровно настолько же, насколько и он. Почему пишет какие-то несуразные абстракции, когда прямо перед лицом происходит насилие по отношению к пациентам и вообще... «Он пытался воспользоваться мной!!!»— жирные восклицательные знаки. Ханамура широко раскрыл глаза, перечитывая по слогам написанное девушкой и пытаясь обнаружить каких-нибудь несколько лишних знаков, меняющих значение написанного предложения полностью. «Сначала затирал что-то про то, что я похожа на француженок, потом эм... А ты и не слышал, ле...» Аи остановила руку над недописанным словом, чувствуя себя по-настоящему гадко. Всё в этой ситуации было неправильно, но стоящий перед ней молчаливый парень ни в чём не был виноват. Да и ей было скорее страшно оттого, что из-за её каши в голове сейчас такой же потерянный дурак мог терпеть настоящие пытки в комнате со звукоизоляцией, чтобы никто точно не услышал. Всё это зашло как-то слишком далеко, все её желания... Собеседник не нашёлся, что на это отвечать и просто сел на свою койку, отводя от Эбихары взгляд и погружаясь в мысли. Тут Аи почувствовала себя какой-то неправильной, как будто за ней, куда бы она не пошла, тянется неудача, принуждая её судьбу поворачиваться таким образом, чтобы любые взаимоотношения с людьми быстро портилось. Ей трудно было сказать правду? Трудно было поддержать явное стремление Ханамуры каким-то образом помочь другу? Но Ёске не винил и не обижался на девушку, он вообще думал не о ней. Сомнения насчёт того, может ли он искать комфорта и понимания со стороны встретившихся ему здесь сверстников отпали полностью. На что он надеялся? Какие друзья? Когда к нему вернулась наивность лёгкого на подъём старшеклассника? Он в психиатрической больнице. И всем здесь нужна помощь, не меньше его. Он считал, что подобное доверие к остальным у него отпало засохшим рубцом с сердца ещё давно. —Дура, блин,— разочарованно оскорбила себя же блондинка. —Эбихара-сан?.. Ханамура-сан? В палату, как нельзя вовремя зашла Котоне, было видно, что она в хорошем, (что для неё редкость), расположении духа. Аи не захотела снова рассказывать произошедшую историю и просто вяло помахала девушке, явно старше её. Мельком она заметила, как глухонемой парень покачал головой, видимо, это решение он поддержал. —А что у вас случилось? Где Ю-кун? —Он скоро вернётся, — наигранно скучающе ответила на вопрос блондинка, подходя к своей кровати и доставая свой любимый журнал из раскрытого на полу чемодана. Роскошные модели всегда помогали ей успокоиться и отвлечься. Вряд ли, конечно, этот способ сработает так же эффективно, как обычно. В ушах встал бархатистый голос: «ты красивая...» —Понятно… Ой, знаете, ко мне уже два дня подряд приходит мой одногруппник, он очень-очень хороший... — в некотором роде мечтательно поделилась Котоне, тут же вспоминая о недуге сидящего, как в воду опущенный, юноши и замолкая. Эбихара с интересом подняла бровь. Она ещё совсем не знала брюнетку, но что-то ей подсказывало, что такое настроение для неё - редкость. Ей так же подсказывало, что про случившееся с Ю ей говорить нельзя не просто сейчас, но и в целом лучше никогда не рассказывать. Какая-то она...слишком нагруженная, что-ли? Блондинка нахмуренно отвернулась, снова закрываясь в страницах журнала. Котоне подсела к Ханамуре, заглядывая ему в глаза, словно провинившийся в чём-то ребёнок. Парень слабо улыбнулся, беря в руки лежавший небрежно на койке альбом и, не придумав ничего более подходящего, спросил: «Как дела?» «Как хорошо, Ёске-кун! Ты выглядел таким подавленным... я испугалась, что что-то случилось». Парень улыбнулся, находя в себе силы только на то, чтобы мотнуть головой. Его голову сейчас поражало столько вещей, начиная хотя бы с растерянности. Наруками же казался таким хорошим парнем, помог ему с одеждой вон... Всем им он доверился. Ёске вопросительно посмотрел на выписывающую что-то в альбом девушку рядом. Но ведь кто-то такой, как Шиоми, ему тоже доверилась?.. Перевёл взгляд на загадочную Эбихару Аи, которая вела себя, как ни в чём не бывало, да после таких событий... А кому вообще здесь можно доверять, если даже его лечащая врач владела почти таким же именем, как о н а?.. —— А вот Наруками Ю точно знал, что доверять никому и никогда нельзя, поэтому издающий характерный звук электрошокер где-то внизу его никак не удивлял. Он, конечно, понимал, что если он вякнет - получит немаленький разряд под рёбра, но что мешало работникам такого заведения спонтанно всадить ему все 90кВ? Никому нельзя доверять. Но он не нарывался, так, на всякий случай... Его с силой запихнули в кабинет к уже знакомому дяде-мудаку, но при этом несущий его по коридорам человек не ушёл, остался. Принял угрожающий вид серьёзного охранника и после не проронил ни слова. —Это переходит все границы дозволенного, Наруками, — строго и с долей свойственной ему усталости подвёл итог поведения пациента врач. —Что бы то ни значило, — спокойно, даже фривольно, уселся в стул напротив Ю, снова глазами изучая растрёпанный вид мужчины, явно без любящей жены дома. Была бы - дала бы по самое не хочу за неопрятную щетину и помятый галстук. Как же они всё-таки отвлекают! —Я советовал бы вам сейчас контролировать хотя бы свою речь, — требовательный стук по столу кулаком, — даже при вашей кондиции... поверьте, на это вы способны. Наруками выразил на лице удивление, граничащее с насмешливым смешком. Но промолчал. Всё-таки его напрягал этот мистер-загадка, стоящий у двери. —Однако я с этого момента отказываюсь говорить с Вами завуалировано. Скажу честно и в лоб, вы, юноша, изначально должны были быть направлены в крыло с более тяжёлыми случаями. И поверьте, там с Вами обращались бы не так снисходительно и щадяще, как здесь. Ваша дорогая подруга, откуда у неё только после того, что Вы сотворили, столько жалости, — я не представляю, — она настоятельно попросила администрацию положить Вас именно ко мне. А я лечу только идущих на сотрудничество пациентов. Вы даже лежите в палате, предназначенной для особых случаев, потому что я, честно признаюсь, не верил в Ваше это обещанное сотрудничество с самого начала. —Что это я такого сотворил? — переспросил парень, морщась от пафосной речи мужчины. И почему только Наото так зациклилась на этом дряхлом дядьке, что в нём такого особенного? В органах он раньше, что ли, работал? Единственная её связь здесь? —Вторая попытка изнасилования, — как судья, поставил перед фактом подсудимого врач, — дальше Ваша судьба зависит от решения Вашей подруги. Она прибывает завтра. Но если бы за это решение отвечал я или Ваши родители, которые, кстати, отказались со мной даже связываться и узнавать, как Ваши дела, — точно из органов. Знает, куда нажимать, — разговор был бы коротким. Наруками почувствовал неприятно прилипающие к нему вместе с потом мурашки. Над ухом снова зажурчал электрический разряд, а в голове крутился лишь один вопрос: «какое, к чёрту, изнасилование?!» —Но я... Его руки сзади одним движением обхватили, прикладывая всю свою силу в одно это движение. Как будто бы он сильно сопротивлялся, или и вправду был... более тяжёлым случаем. Миг - и в его глотку протолкнули крайне горькие таблетки, вкус которых он уже успел выучить, пока прятал те под языком, но не успел даже узнать во всей красе их эффект. Их было больше, чем доза, которую ему выдавали у знакомого всем здесь лежащим стенда. —Твою мать! — разозлился, как вспышка, Ю, — вы хотя бы на вопрос мне ответьте, в чём Вы меня обвиняете?! —Делаешь только хуже, — хриплым голосом, незаинтересованно добавил Рётаро Доджима, теперь юноша прожигал глазами висящий на мятой блузке бейджик с именем врача, желая запомнить это имя и как-нибудь через такие же многочисленные связи в органах превратить жизнь того в ад, — ведите обратно. Парня снова взяли под руки, но уже и на электрошокер, и на применяемую к нему силу было всё равно. В этот раз он отчаянно сопротивлялся, и, конечно же, удар под рёбра он получил. И в каком бы сильном возбуждении не приходилась его нервная система, его тело невольно обмякло, а в глазах всё помутилось. Он не мог помнить, как снова оказался на предназначенной для него койке, не мог помнить отсутствия всех в своей палате, но кое-что в его памяти вырвалось настолько же ярко, насколько искусственный заряд, проходящий по его каждому из его нервов туловища. Он вспомнил, как именно он надоел своей лучшей подруге, он вспомнил, что именно послужило причиной его здесь нахождения. Понял, о чём говорил, как оказалось, жестокий Доджима. И с этого момента в его голове ходил лишь электрический ток, приносящий с собой целую тучу невыносимой боли. В этот день он проспал до самого вечера, пропуская мимо себя все обеспокоенные вопросы Котоне, виноватый взгляд Эбихары и томное молчание Ханамуры, вырисовывающего по памяти картины из своей жизни. —— —Ему стало хуже?.. —Типа того, да, — просто ответила Аи, с некоторым напряжением разглядывая тарелку риса перед собой. На этот раз она взяла еду сама. Ей хотелось теперь хоть что-то сделать самой, то ли на это повлиял утренний приëм у Минами, то ли лëгкая фоновая тревога, переживания за Ю. Что-то сделать самой, подавляя постоянную потребность привлечь к себе внимание, на которую ей указала специалист. Без недовольно вздёрнутого кверху носика и возмущённого взгляда. И если рыжеволосому она сказала не всю правду, то с Минами старалась быть честной, почему же… почему тогда Наруками всë равно вот так насилу унесли?.. Она же призналась, это она потянулась за поцелуем, она... Хотя нет, конечно, он виноват. Он виноват. Аи расстроенно положила столовый прибор, которым так и не захватила рис. Что она вообще здесь делает? Она точно тут должна сейчас быть? Просто ешь чëртов рис. —Это очень грустно… — сочувствующе произнесла Котоне, — он очень общительный. Ханамура внезапно посмотрел Аи прямо в глаза, как будто точно слышал сказанную фразу. От этого по еë спине поползли мелкие мурашки. Но он лишь тихо кивнул ей в тарелку, замечая, что девушка совсем ничего не ест. Как вчера. —Эбихара-сан, Вы такая красивая, а Вы случайно не модель? — решила перевести тему Шиоми, понимая, что такие вещи за столом лучше не обсуждать. За столом в целом обсуждать что-либо не принято, однако последнее время у неë такое хорошее настроение и ей всë хотелось поболтать с кем-то… она даже запоминала темы, которые хотела бы обсудить с еë теперь постоянным посетителем - Акихико - по вечерам... оказывается она очень скучала. По всему этому. Она чувствовала искренний интерес к происходящему вокруг впервые за слишком долгое время. И если цена этому – слишком долгий сон, нестабильная температура тела и невозможность сфокусироваться, все побочные эффекты, что приносили с собой таблетки, то она готова была заплатить эту цену дважды. Потому что ей вновь так нравилось общаться с людьми… И тёмный силуэт за спиной совсем было ускользнул из её поля зрения и пронизывающих насквозь ощущений опасности. —Нет, я не модель, — улыбнулась Аи, вызвала у брюнетки ответную улыбку. Вот так, делать малознакомым комплименты и чувствовать себя приятно от чьей-то улыбки… —А я бы взяла тебя моделью, если бы была дизайнером или фотографом, — мечтательно произнесла девушка, — у тебя ещë очень необычный взгляд, как будто ты точно знаешь, что ты – центр внимания… и в то же время ты так тепло улыбаешься, так вдумчиво говоришь… Аи опешила, в изумлении смотря на всë добавляющую к еë характеристикам детали Котоне. Чтобы спрятать своë смущение и вот-вот подступающие от смущения слëзы, блондинка вцепилась в еду, стараясь не подавать вида, что Котоне говорит ей именно те слова, которые она, пожалуй, так долго ждала. Какой это стыд было сейчас признавать, что до этого в свой адрес она слышала лишь пренебрежительные комплименты. Наверное, вот, о чëм рассказывала ей Минами. Как всë это глупо. —Спасибо… Котоне радостно кивнула, наблюдая, как еë новые знакомые спокойно поглощают пищу. Даже в этом действии было что-то родное и к собственному сожалению забыто. Как перекусы в столовой университета, перебивающие друг друга студенты… В полном молчании, (а без Наруками и вправду было слишком тихо), каждый доел свою порцию, даже Аи, слегка покрасневшая на щеках. Они снова разбрелись по своим палатам. Только в палате Котоне еë никто не ждал. —Макото?.. — шëпотом спросила брюнетка, подходя ближе к никогда не пустующей кровати, на которой когда-то лежал парень, от которого она успела узнать за всë это время лишь имя и слово «скука». Каждый день ему персонально приносили еду, часто уносили обратно нетронутые порции по стечению нескольких часов. Ему давали какие-то таблетки, он их принимал, однако так и не мог встать с кровати или даже поменять позы, в которой спал часами и часами напролëт. Девушка рассказывала ему что-то из своей жизни, пересказывала анекдоты своего нового друга Ю, ожидая услышать хотя бы смешок. Но даже если больной к ней и поворачивался, то на неë смотрели пустые и потерявшие ко всему интерес глаза. И глухо доносящаяся мелодия из его проводных наушников, не переключающаяся по паре дней... Макото Юки, чья кровать в первые за долгое время пустовала, ассоциировался у неë только со смертью. В палату вошла медсестра, забирая с собой скромную спортивную сумку с вещами парня и, не говоря ни слова, вышла обратно в коридор. —Где он?.. —Вы про Юки-сана? — незаинтересованно уточнила медсестра, останавливаясь в дверном проëме. —Ему…Стало лучше, он... Возвращается домой?.. Котоне сама не верила в то, что говорила. Его могли забрать только по одной причине, по той же, по какой сегодня забирали Наруками. Туда забирают всех, кому… больше нельзя помочь. —Вы же его убьëте, — прошептала брюнетка, от чего вызвала на лице медсестры лëгкую растерянность, — он же умрëт там! Вы подписываете его на верную смерть! Он же уже и так... Но сколько бы Котоне не старалась предотвратить трагедии, она понимала, что Макото Юки умер задолго до того, как прибыл в отделение психиатрической больницы. Котоне чувствовала это каждый раз, когда смотрела на неподвижное тело и лишённый всякой надежды взгляд. В нëм что-то сломалось, как сломалось когда-то в ней, и это тоже его убило. Ей просто повезло больше, ей просто повезло больше, она понимала это каждый раз, когда взахлёб рассказывала ему истории, пытаясь отвлечь себя от скромного шëпота безостановочных тревожных мыслей. И за ним пришла тень, и его она поглотила полностью, без остатка... И никакие антидепрессанты и консультации не смогут защитить человека от смерти. Смерть всегда есть. Смерть всегда здесь. И смерть забрала с собой человека, за которого она мысленно молилась каждую ночь, не теряя светлой веры в то, что жизнь прибудет и к нему… —Я ГОВОРИЛА ВАМ, ВСË ЭТО БЕСПОЛЕЗНО! — внезапно прокричала брюнетка, подбегая к с остекленевшим взглядом девушке в дверях и требовательно, больно сжимая ей плечи, — вы же убьëте нас все-.. Котоне затряслась в резко нахлынувших рыданиях, почувствовала резкий укол иглы и от бессилия и парализующей еë боли сползла вниз по медсестре, скрючиваясь в позу эмбриона прямо у еë ног. Она одними лишь губами продолжала шептать что-то про неизбежность смерти, а в еë мыслях промелькнуло одно единственное: «И даже так я не хотела бы умереть». ... Впервые за слишком долгое время ей приснился цветной сон, в котором она могла ощущать пространство и текущее в беспощадную бесконечность время. Время, в котором она прощалась с жизнью. Пространство, которое было окутано истощением, отрицанием, сыростью и вечным упокоением. Она мечтала сюда попасть. «Этого и вправду нельзя избежать» Она стояла на крыше какой-то офисной высотки, кажется, то самое здание, в которое она с интересом засматриваюсь в детстве из окна школы-интерната. Ей было интересно, как там работалось взрослым людям, какие им выдавали задачи, какие люди их ждали дома, что сегодня они ели на обед… о чëм они мечтают перед сном, на что злятся по утрам, эти самые взрослые? Девочкой она бесконечно мечтала о том, что взрослой она наконец-то заживëт так, как всегда этого хотела. Правда она никогда не знала, чего хочет, чего такого масштабного, масштабнее желания скрыться от злости воспитателей и грубых слов таких же брошенных детей вокруг. Она всегда смотрела на высокую башню за окном одинокой комнаты и точно знала, что как только она станет взрослой, эта самая масштабность появится. Об этом, наверное, мечтал и брюнет с синеватым оттенком волос, стоящий с ней на крыше рядом и вглядывающийся в яркие огни столицы. Ночной пейзаж, который она нередко видела из окна, пока занавески и возгласы воспитателей не перекрывали ей все виды запретной жизни. «Чего?» «Смерти». Парень произнёс это так легко и так привычно, что Котоне невольно поверила и поддалась в то, насколько это обыденная тема для разговора и этап в жизни человека. «Все умирают. Наши родители. Наши друзья. Мы. Смерти нельзя избежать точно так же, как рождения». «Рождение можно избежать на этапе жизни, закончив его смертью». Девушка улыбнулась, поднося два пальца к виску и издавая ртом характерные для быстрого выстрела пистолета, для пули, прилетевшей когда-то мимо той точки своей головы, в которую она целилась. Это чистая удача, выжить после выстрела себе в голову, и очнувшись после операции она была удовлетворена коротким: «повреждено левое полушарие мозга, пуля прошла через затылок», но не была удовлетворена тем, что она в целом очнулась. «Наверное». Два явно натерпевшегося тëмных силуэта замолчали, продолжая разглядывать всë происходящее там, внизу, у людей, которые шли куда-то по своим вечно незаканчивающимся делам. И их обоих волновал только один вопрос, который никто из них не хотел озвучивать вслух, поскольку в этом не было никакой необходимости. Котоне почувствовала складывающиеся в одну мысль слова, которые крутились на языке и в районе больших полушарий, отвечающих за формирование речи… Кажется, именно то полушарие, которое и отвечало за эту функцию и было у неё повреждено? Поэтому-то это чувство было такое липкое и так зудело, вырываясь извне рациональных цепочек и перемешиваясь со всеми фигурами внизу? «А мы могли так же?» «Наверное». Котоне кивнула, вглядываясь в лицо синеволосого юноши и пытаясь разузнать в чертах лица что-то родное и давно понятное. Мальчик со скучающим и тяжëлым взглядом, вечно молчащий на все задаваемые ему вопросы. Как будто он никогда не видел необходимости на них отвечать, быть услышанным… быть понятым… быть признанным… «Ты тоже уходишь?» Голос брюнетки звучал глуховато, будто бы в этот самый момент она точно так же не хотела быть услышанной и понятой. Она заранее знала ответ. Увидела его во взгляде по повернувшегося к ней мальчика. Медленный кивок. «Ты ещë можешь». Изо рта девушки вырвался взволнованный выдох, а на глазах начало сильно-сильно щепать. Еë снова рассыпали на множество и множество осколков, из которых собрать себя обратно она самостоятельно не могла вот уже несколько лет… «Почему не мог ты?» Котоне бросилась в объятья знакомому, родному мальчику, желая узнать ответ и снова почувствовать себя целой. «Почему я могу, а ты больше не смог?.. Почему не могли наши родители?.. Почему не мог Шинджиро, почему не могли наши одногруппники, когда их вызвали на ту операцию? Почему… я могу?» Мальчик молчаливо посмотрел в заплаканные глаза, ничего на это не отвечая. Наверное потому что смерть не привыкла выбирать… и как бы Котоне не просилась к ней в гости, она никогда не выбирала еë… ни в аварии, убившей еë родителей, ни на операции, на которую вызвали еë друзей, а она просто оказалась на несколько жалких баллов ниже по успеваемости, еë не взяли только по такой глупой и неуклюжей причине… ни та смерть, которая годами преследовала еë хорошего Шинджиро, её хорошего друга на протяжении многих лет в школе... Никакая не хотела еë принимать… И даже дрогнувшая рука, в последний момент переводя руку с пистолетом с виска на лоб, не могла еë забрать… Мальчик исчез, а с крыши до мира, в котором ей ещë долго предстоит жить, оставалось огромное и огромное количество метров. Шиоми Котоне вскочила в своей палате ближе к ночи, от испуга падения, который она испытывала минутами ранее точно, как вживую. На соседней кровати больше никто не лежал. -- С самого утра Ханамура наблюдал за собирающей вещи в чемодан блондинкой. Она постоянно на него оглядывалась, будто пыталась найти одобрения принятому в одиночку решению. Парень был в растерянности. Котоне они не видели со вчерашнего дня, Наруками всë ещë спал, а по коридорам раздавалась бьющая по ушам сигнализация. Еë услышать могла, правда, только Эбихара, с испугом и осторожностью вышедшая из палаты, проверить, в чëм дело. Сигнализация не прекращалась уже минут десять и сводила с ума всех, кто еë слышал. Почему было так трудно еë выключить и из-за чего, а может быть из-за кого, она только заиграла? Чем дольше здесь находилась девушка, тем больше ей становилось не на шутку жутко. Она начала замечать противные пятна на стенах, точно человеческого происхождения, и еë не покидала сильная тошнота. В этом месте постоянно кричали, раздражëнно ходили работающие здесь люди и хлопали двери. С таким настоящим и непокидающие еë слухи в школе кажутся родным домом, в который поскорее бы хотелось вернуться. Аи прикусила губу, снова оборачиваясь на рыжеволосого парня. Она всë не могла решиться с ним заговорить. Она надеялась, что прямо сейчас она заберëт свой чемодан и уйдëт отсюда навсегда. Но она чувствовала перед собой ответственность за случившееся с наглым белобрысым кретином, и не могла так просто уйти. Хотя ему, пожалуй, всë равно. И желание отсюда убежать со скоростью света в ней преобладало. Но ей пора было меняться... Чтобы вещи снова не заходили слишком далеко. «Доброе утро», — неловко начала диалог блондинка. «Ты уходишь»,— подметил Ëске, видно не имея желания начинать светские диалоги ни о чëм. «Моя врач сказала, что мне здесь и незачем быть…» Ханамура удивлëнно-нахмуренно посмотрел на написанное девушкой, честно не понимая смысла сложившихся в одно предложение слов. Как тогда она здесь только очутилась? Плюс, разве она начала есть больше и лучше, чтобы еë отсюда так быстро выписывали? Ëске ещë вчера перед сном невольно наблюдал за измеряющей привезëнной из дома рулеткой свою талию девушкой, точно зная, что в этом особенно здесь не было никакой необходимости. Даже сегодня за завтраком она, якобы незаметно для Ëске, переместила половину своей порции на другую половину, создавая для проверяющих иллюзию почти съеденной порции. Правда она честно пыталась сама еë поесть. И даже съела. Ту самую половину, которую спрятала за другой… «Я здесь, потому что я сама требовала этого от своих родителей». «Зачем?» Аи усмехнулась, тут же замечая серьëзный взгляд парня напротив. На самом деле ей было стыдно за то, что она требовала положить еë в место, где, казалось, людей испытывали только через ещë большие страдания, нежели помогали им и лечили. Она хотела получить внимания. Вот и вся еë причина. Минами Эри, выслушивая сегодня перед завтраком сомнения старшеклассницы, лишь подтвердила все еë сожаления. Она предложила ей посещать первое время дневной стационар, просто продолжать с ней сессии, и если Аи покажет хорошие результаты в скорейшее время, то ей даже не понадобится медикаментозное вмешательство. И, если быть честно, Минами уже эти хорошие результаты в девушке наблюдала и даже не сомневалась, что вся эта история послужит ей не больше, чем хорошим уроком и отобьëт всякое желание впредь обращаться к радикальным способам решения еë проблем. Главная проблема Аи была в нарушенной причинно-следственной связи, в еë желании получить внимание и сопереживание к себе через болезненное похудение или же через требование от родителей отправить еë сюда. Девушка могла получить внимание и сопереживание и в стенах если не своей школы, то в будущем университете или же на месте работы… она, по крайней мере, точно получала это в своей семье. И проработать зависимость от принятия ровесников вокруг было делом нескольких сеансов… Слава богу, что идеи Эбихары не успели зайти слишком далеко, и слава богу, что старшеклассница попала именно к ней, из всех здесь специалистов. Девушка не могла об этом догадываться, но другие специалисты вряд ли были бы готовы еë так рано отпустить и вряд ли бы держали на паузе приказ администрации начинать лечение, как только пациент прибывает в это несчастное место. Никто здесь обычно не лежит так мало времени, не смотря на все улучшения. Никто даже давно не рассчитывает индивидуальные ситуации пациентов, разве только единицы-психиатры, но никто из администрации. Минами не видела необходимости портить невинную Аи грязью существующей системы любых психиатрических больниц, и когда девушка сама начала разговор об выписке отсюда… Она выдохнула с облегчением. «Потому что я дура. Попроси прощения у этого…» «Мне не кажется, что ты дура. Я не буду, прости, но чтобы он там не сделал, так всë равно нельзя». На неë посмотрел вновь серьëзный взгляд, который, кажется, много что пережил в жизни до этой палаты и не собирался говорить с ней так же отвлечëнно и незаинтересованно, как еë одноклассники. «Скажи спасибо Шиоми…». «Это… Я передам». Улыбка. «Ханамура-кун, ты уже окончил школу?» «Пока нет, но с моей успеваемостью… я вряд ли когда-либо еë закончу». «А что же у тебя с успеваемостью?» «Я работаю». «А зачем школьникам работать?» Символы, написанные Аи, невинно играли, перекликаясь с еë явно недопонимающим взглядом. «Ну, таковы законы семейного бизнеса…» Ëске задумался, понимая, что никогда на самом деле не задавал себе подобный вопрос. Особенно он перестал себе его задавать последние месяцы, когда работа стала единственным отвлечением от произошедшего. Пусть даже если она работала там, с ним, в школе всë равно сфокусироваться получалось гораздо хуже и меньше, чем на работе. Ему больше не нравилось думать и ломать голову, а общаться с клиентами заученным текстом и носить тяжëлые коробки со склада было гораздо проще. Особенно когда в этом тебя постоянно сопровождает играющая в наушниках любимая музыка. «Интересный ты парень, Ханамура-кун. Если бы мы с тобой подружились в моей школе…» Не дописала. «В какой школе ты учишься, Аи?» «В центральной». «Если бы я только посещал занятия…Мы бы с тобой встретились пораньше». Парень улыбнулся, вызвав у Аи внутри детскую радость, которую испытывают в детстве при нахождении нового друга в песочнице. Возможные новые приключения и интерес узнать о жизни другого человека. Детская любознательность, которую дети нередко проявляют друг к другу. Но написала Аи лишь: «Ну, а ты приди. Я буду тебя ждать. У меня… если честно, нет там друзей». «У тебя?!» «Ну… Теперь есть? Только ты приходи не глухим. И прости за обидные слова при первой встречи. Не такой уж ты и бедолага». Ëске глухо засмеялся, кивнул, улыбнувшись впервые за долгое время. Он молча наблюдал за уходящей новой подругой, точно стучавшей звонко о паркет больницы своими каблуками, этот звук он запомнил из своей работы, поэтому его легко можно было представить. Она вела на колëсиках чемодан и навсегда захлопнула за собой дверь. —Хах… Ëске задумчиво осмотрел свой альбом, в котором происходила переписка, убеждаясь, что всë это он не придумал от скуки. Снова улыбнулся и вернулся в конец альбома, продолжая вырисовывать возникшие в памяти новые пейзажи. —— Ю через некоторое время всë-таки проснулся, оглядываясь в палате тяжëлым взглядом и не видя ни глухого парня, ни девушку. В голове всë гудело и шло кругом – он тут же понял, по одной только боли, сколько он спал и кто сегодня должен будет его навестить. Он еле поднялся на ноги, беря с тумбочки неопределённое количество бумажных журавликов и продвигаясь к двери. Он так и не обратит внимания на нарисованный в альбоме рыжеволосого соседа портрет необычной внешности девушки, исчезнувшего розового чемодана с огромным количеством вещей. Не обратит внимание даже на то, что в детской, куда он сейчас и направлялся, не было никого из ребят. Он их вообще ни разу не видел и начал сомневаться в их существовании ещë с первого дня. Пытался обсудить это с Котоне, но та вся сжалась в ужасе, видимо, от самой мысли, что здесь существует комната, предназначенная для детей. Она тогда посмотрела с некоторой личной горечью в глазах, сказала: «дети этого никак не должны желать». Чего этого, Наруками уточнять не стал, быстро успокоив брюнетку – разве она слышала тут хоть один детский голосок? В общем шуме из безумных криков остальных пациентов и нередких серен. Парень наступил пропитанным грязью паркета носком в какую-то жидкость, даже не желая проверять, не рвота ли то была кого-то из недобежавших до туалета больных? Грязное, противное место. В кругу детских раскрасок, цветных карандашей и разорванных старых альбомных листов он пристроился на затвердевшем коврике посередине комнаты. Оторвал один из оборванных листов, по инерции начал собирать любимого бумажного журавля. Вот и крылья. И головка. Клювик… не хватило бумаги. Журавлик порванный. Наруками оторвал очередной лист, не интересуясь его кондицией и цветом, и снова начал собирать хрупкую фигурку из оригами. Журавли считались символом надежды, исцеления и мира. Однако парень давно потерял суть того, для чего он складывает их целыми днями напролëт. Его надежда превратилась в обычный досуг от скуки. А он ненавидит скуку… —И какое желание ты загадаешь? Произнëс рядом необычный голос, по которому нельзя было определить пол, рост и вес говорящего. Требовательно мужской, но заинтересованно женский. Такой голос принадлежал людям, в чьих глазах прячется рабочая строгость и понимающая нежность. В уголках губ пряталась лëгкая напряжëнность, а брови выражали готовность простить. Интонация уточняла, что простить – это давно принятое решение. Тембр заканчивал за них всех – по-другому было и невозможно. —Желание? А, да, — сгорбился на полу от знакомого голоса юноша, сжимая крыло одного из журавлей, — наверное, именно этого я добивался, начиная их делать. Но я бы не дошëл до тысячи. Точно, ведь желание того, кто соберёт тысячу бумажных журавлей, обязательно сбудется. Так гласит японское поверье. Но у Наруками особо не было никаких желаний. Возможно, они были у одинокого и брошенного мальчика, возможно, у сломленного и апатичного школьника, но у него, у того, кем он был сейчас, не было такого желания. Такого желания, которые бы исполнили тысячу бумажных журавлей. —Когда это у Наруками Ю не хватало выносливости и мотивации? —Наото. Если в твоей воли задержать меня здесь ещë на пол года, я это пойму. Силуэт, застывший в дверном проёме, прошëл вперëд. Парня сзади обняла пара рук, а на полу он тут же увидел края знакомого плаща. Даже не разделась. Еë не пустили бы сюда, если бы не еë работа и привилегия доверенного лица правоохранительных органов. Частный детектив, частный детектив, как бы преступный мир не прознал про то, что в психиатрическую больницу она пришла для визита своего лучшего друга… Лучшего друга, которого она отправила сюда после ночи, когда тот пытался еë изнасиловать, прикрывая всë праздным весельем и безобидной шалостью. И он до сих пор не осознавал этого именно так. За что от увеличивающейся от этого только вины хотел спрятаться в углу этого одинокого детского уголка. «Дальше Ваша судьба зависит от Вашей подруги» - по словам Доджимы. На правах пострадавшего, вовсе не на правах положившего еë сюда лица… Наруками сжался, убирая с себя отчего-то добрые руки и не поворачивая головы. Это всë было неправильно. Эбихара, которая, кажется, сбежала сразу же, как только он позволил себе это вновь. Наото, которая так снисходительно взволнованно вдохнула за его спиной. Это шло против его же моральных убеждений. Это шло против закона, который защищала Наото, шло против еë чувств, чувств девушки, которая терпела его выходки ещë со средней школы. Когда это только началось с ним. Наруками Ю всегда был молчаливым и несколько депрессивным мальчиком. Он любил решать загадки со своей первой подругой, с которой познакомился ещë в младшей школе, разгадывать всякие детективные тайны и читать с ней огромные энциклопедии на лавочке рядом с их домами. Оба были тихие и крайне заинтересованы интеллектуальной работой пусть ещë только детского ума. Первый раз тихого мальчика «переключило» во втором классе средней школы. Наото тогда ещë ничего не поняла, скидывая изменения в личности лучшего друга на переходный возраст, к тому же, видеть его таким счастливым и болтливым ей нравилось. В этом не было ничего обидного, разве только лëгкая ревность, которую девочка испытывала к новым друзьям Ю. Он же шатался от особенно громких ребят и не особо любил посещать даже обязательные кружки. Почему вдруг?.. Девочка отмахивалась, видя восторженный взгляд на лице друга каждый раз, когда тот готов был показать ей новый местный ресторан, «оплатив всë за них двоих». Правда в том же году Наруками Ю снова стал тихим и подавленным мальчиком, не общаясь ни с кем из новых своих друзей до самого выпуска из средней школы. И каждый раз, когда девочка приходила к нему в вечно пустующий, оставленный взрослыми дом, она обходила заваленный мусорными мешками пол и с тревогой в голосе спрашивала: «Почему?» И что с этим могла сделать маленькая, пусть и очень умная школьница? В начале старшей школы мусорные мешки исчезли, взрослые на некоторое время вернулись в родной дом. Но Ю пришëл в своë, на этот раз, и вправду привычное состояние ещë до этого. Они делились мыслями по поводу утренних новостей, и Наото вновь смахнула происходящее в средней школе на непонятный гормональный сдвиг при переходном возрасте. Теперь всë было спокойно. Зубрëжка уроков, обмен своими бенто, смех ни о чëм и обо всём на свете. Обычная жизнь старшеклассников. До одного момента в выпускном классе, к которому, Наото почему то чувствовала, всë дело и шло: «Ты разве никогда не хотела попробовать?» Внутри всë обмирает от страха. «Почему?» Почему еë лучший друг на утро каждой недели взахлëб рассказывал ей вовсе не о прочитанной книги, но о новой «бомбезной чиксе», с которой провëл ночь в пустующем доме. «О той накрашенной дуре», или о том, как и кто обращался к нему к взятой новой подработке. Как можно спать сразу с несколькими разными девушками, так импульсивно менять места работы и ей – ей из всех людей выслушивать требовательные крики его матери за потраченные баснословные суммы. «Кто ты такой?» застрял в тот момент в глотке, вместе с комком таких же недосказанных чувств, вопрос. Застряло внутри и еë сердце, раскалывающееся от происходящего вместе с еë личностью на тысячу мелких осколков обычного человеческого разочарования с испугом. «Ты же знаешь, не хотела, не хочу. Меня это не интересует…» Сомнение? Хитрый взгляд в ответ. И секунда, когда Широгане Наото, уже в старших классах являющаяся частным детективом, поняла: это не про переходный возраст. А её другу срочно нужна помощь. Потому как использовать техники самозащиты по отношению к человеку, которому она доверяла даже больше, чем дедушке, который занимался еë воспитанием, было последней каплей для переполненной сомнениями и страхом девушки, и началом для хладнокровного детектива. Потому как еë Наруками Ю никогда бы так с ней не поступил. Правда сейчас, сзади него, растерянно сидела на корточках его доверчивая Наото, и он не на шутку начал себя бояться, готовый впервые в жизни признать: —Мне нужна помощь. —Ю… —Я никогда себя не прощу. Сказать честно? Девушка молчит, оставаясь в том же положении, приклеенная к неуютному ковру грязно-жëлтого цвета. —Я и не принимал лекарства. Блять, да я… я даже не помнил, Наото, господи… Кивок. Не было ничего, о чëм бы ей не сообщил еë знакомый по работе в письмах, отчитывающихся за состояние Наруками. Но в сердце скребло даже хуже, чем при прочтении бесформенных, безэмоциональных иероглифов. —Я не помнил об этом. Не важно, — перебил сокрушения совести Наруками, вставая на ноги, но при этом не поворачиваясь к подруге, — ни в коем случае не выслушивай оправдания человека, который тебе навредил. Это неполезно в твоей карьере. —Ю, — спокойно позвала детектив, скрывая в одном имени целый калейдоскоп эмоций, — это не твоя вина. Ты болен… —Это ещë хуже, по-моему… Молчание. —Не вини себя… —Меньше слов, больше дела, детектив? Как с этим жить. Ю нашëл в себе силы повернуться к подруге лицом, надеясь услышать точный ответ своего гениального детектива. Ну же, лишь одна из многочисленных задачек на дедукцию. Что Наото обычно говорит преступникам? Преступникам… Перешедшим черту людям. —Если бы… если бы это была не знающая технику самообороны девушка, если бы не настойчивая и обидчивая Аи, а что… я делал со всеми, ну?.. —Ю. Парень помотал головой, вручая разорванного бумажного журавля лучшей подруге в руки и направляясь к выходу из детской комнаты. Он не в первый раз испытывал чистую агрессию, но в этот раз она была направлена на самого себя. И электрические токи от психики, раскаленной, как голые провода, крутились по всем чувствительным центром одним лишь осознанием – Даже эта злость в нём не более чем продукт болезни. И личность в нëм давно умерла. Он уже давно не имеет над собой контроля. -- Ëске внимательно рассматривал нарисованный им портрет. Их было с десяток, в одном этом альбоме. С десяток портретов девушки со светло русыми волосами и самыми необычными чертами лица, которые он когда-либо видел. Она чем-то напоминала лисицу, взгляд такой же хитрый, мысли такие же скрытные. Конечно, он не был таким умелым художником, чтобы передать такие тонкости в еë лице. Он мог передать волнистые локоны волос, мог передать задумчивость, с которой она смотрела в список поступивших товаров на работе. Но он и не претендовал. Он давным-давно понял, что она никогда не предназначалась для него и не ему рисовать еë портреты. Кто-то снова незаметно подкрался к нему, тронул за плечо, хотя он и сидел к двери и напоминал себе иногда поглядывать на вход, потому что он ждал… либо Ю, внезапно исчезнувшего из их палаты, либо Аи, которая и вправду уехала домой, либо… он ждал еë. Пусть даже молодую практикантку с еë именем, хотя её не жжет заменить даже это... господи, он хочет домой. Ханамура по инерции перевернул альбомный лист, скрывая осуждающий взгляд незнакомки на задней странице, и передал альбом кому угодно, кто тронул его за плечо. Только потом поднял голову. Ю. «Она рассказала тебе?» «Рассказала», — тут же понял, о чëм идëт речь. Он до сих пор не мог избавиться от некоторого отвращения по отношению к стоящему напротив парню, но, кажется, сама Аи относилась к этому легче. К тому же, они находятся в психиатрической больнице, а Ëске уже давно перестал быть кем-то, способным осуждать. «Зачем?» Карандаш в руках Наруками предательски застыл. Не нашëлся, что ответить. Как передать ужас оттого, что ты сам не понимаешь причины собственных действий и признание тебя не отвечающим за свои же поступки, оказывается, было самым верным и справедливым. Не надменный бред мужчины с трудоголизмом, а верное и справедливое признание. Он виноват. Но даже при этом взбудораженная нервная система не могла перестать твердить ему ощущения самодовольства и некоторого экстаза. Желания повторить это вновь. Юноша скорчился, отводя взгляд и произнося в ответ лишь: —Я ужасный человек. —Что? — переспросил растерянно Ëске, не понимая, почему вдруг сосед перешëл на речь. Внутри всë заходило ходуном, потому что по губам он смог прочитать именно эту фразу и прочитать еë верно: —Я ужасный человек, Ханамура. В ушах, нет, где-то в районе головы встал звон, нет, белый шум, нет… —АААА, — хриплым голосом вдруг закричал Ëске, хватаясь за голову и сгибаясь пополам. Наруками встревожено вздрогнул, абсолютно точно не зная, что с этим делать. Надеяться на то, что медсестра услышит истошный крик, можно было не надеяться, в коридоре стоял гул. И как назло в эту же секунду включилась сирена, как будто бы точно своим отчаянным криком причиной для еë звучания послужил сам Ханамура. Кому-то точно везёт в такие моменты быть глухим. Он не мог даже полагаться на альбом, спросить, что именно случилось, письменно, потому как Ханамура был занят только резко ударившей по всей его нервной системе болью. —Электрический разряд? — шëпотом спросил Ю, узнавая в парне себя некоторое время назад, и время это нельзя было определить точно. —Какой нахуй… что за… — голос парня стал сравнительно громче, чем обычно. На него теперь смотрели два шокированных глаза, испуганных до смерти, растерянных и в то же время агрессивных. Альбом характерным шлепком упал на пол, раскрываясь на странице с ужаснейшей из картин: повешенная на телевышке девушка, нарисованная точно крепкими чернилами. Очень густыми, прилипающими к рукам чернилами. —Ханамура, ты меня слышишь?.. — уточнил Ю, поспешно закрывая альбом и пытаясь убрать вставший перед лицом образ убитой. —Я… БОЛЬНО! — Снова крик, в котором звучала целая гамма звуков. Ëске слышал не только Ю, но он слышал все малейшие звуки, происходящие в этой палате и в этой больнице в данную секунду. Ему казалось, он слышал даже прошлую, уже прошедшую, и будущую тишину, которая вот-вот должна наступить, одновременно с происходящим вокруг хаосом. Било по ушам, всë это било по ушам не меньше, чем когда-то внезапно наступившая тишина. Он не мог разобраться, откуда именно исходит целая гамма раздражающих и острых звуков, не мог понять, слышит больше правое или левое ухо, он даже потерял чувство пространства вокруг, не в способности сфокусироваться на чëм-то одном. Чей-то крик. Чьи-то слëзы. Разбивающиеся на мелкие осколки, отдаляющиеся всë дальше и дальше от частей целого зеркала или телевизионного экрана, падающие с разной скоростью крошечные частицы. Сирена, меняющая свой тон от предупреждающего до ожидающего нового залпа. Дыхание встревоженного Наруками. Собственное биение сердца. Тикающие в коридоре часы, бегущие по коридору обеспокоенные врачи, звон ключей, стук каблуков, глухой удар дверью. Ëске закрыл себе уши, резким движением падая на кровать и сжимая к себе колени. Так люди с острой болью помогают себе верой, что в такой позе станет легче. Так рыжеволосый парень, прибывающий в состоянии абсолютной тишины помогал себе верой, что он снова в неë вернëтся. Потому как он услышал мир, от которого бежал, и слова, сказанные ему в последний раз ей. Наруками, вспомнив, что парень ещë в самый первый день приезда перебирал в руках потрëпанные оранжевые наушники, которые после сразу же были кинуты в недры прикроватного шкафчика за разумеющееся ненадобностью, рывком открыл дверцу. В шкафчике не было ничего, кроме карандашей и наушников. Он быстро схватил те за ободок и надел на голову парня, догадываясь, что без играющей в них музыке мало было толку. Однако тот не сразу, но расслабился. Кажется, те были качественные и хорошо подавляли шум. Даже шум психиатрической больницы. —Стой. —Я никуда не ухожу, — всë ещë не веря, что его и вправду слышат, сказал Наруками. —Я… не смогу… рассказать об этом им. Парень всë ещë говорил с трудом, прижимая оба наушника как можно плотнее к ушам. Боялся окружающих звуков. А может, и своего голоса. —Расскажи мне. —И тебе. Ты видел?.. —Я много чего видел, Ханамура… «И порезы твои, и отсутствия лезвия в постельном белье, и рисунок…» Молчаливый кивок. По всей видимости, парень в уточнении не нуждался. Но нуждался в срочном откровении. Этим он невольно напомнил Ю Аи, смотрящую ему в глаза так, будто он был ей родной и давно знакомый человек. И что было делать – в таких условиях признаешься во всëм даже сумасшедшему, рядом с которым казалось было даже безопаснее, чем с людьми с электрошокерами, постоянно лезущих в твоë прошлое и знающих, как правильно составить на тебя компромат. —Нет… — сдавшийся выдох, — альбом. Наруками вопросительно поднял брови, поднимая с пола закрытый альбом и передавая его парню. Кому-то понадобится реабилитация в речи. И Ëске принялся писать. Писать, не давая шанса его перебить, писать больше для себя, нежели для Наруками, писать, чтобы наконец то вытащить из себя все навязчивые образы, надеясь, что они уйдут вместе с непробиваемым шумом. Он писал о девушке, в которую был влюблëн. О Саки Кониши, работающей с ним в магазине его отца. О еë приветливости и отзывчивости, о билетах в кино, на которое они так и не смогли сходить. О еë брате, на которого она постоянно злилась за съеденный пудинг. О том, как он даже однажды пытался заговорить с Ёске, но так и не решился. О невозможности подобрать нужные слова. О всех тех мелочах, которые он знал про Саки Кониши. Конечно, он уже успел сделать это множество раз, ещë когда был дома. Он уже сотню раз влюблённо перечислял себе вещи, которые любил в Саки. И ни разу не писал и не рассказывал о том, что он увидел. Что он услышал в тот день, когда о еë убийстве сообщилось в актовом зале школы, так, будто о новом ожидающем их мероприятии. Какие слухи сразу же начали перебираться о ней среди девушек и парней, и он никогда более острее не чувствовал, насколько жестоки люди. Он не услышал ни одного жалостливого вдоха. Не услышал ни одного озабоченного «почему и зачем?». Ни одного испуганного возгласа – она была убита. Жестоко повешена на телевышке города. Выпускница. О ней говорили – грязная шлюха, неблагодарная дочь, заслуженная жертва, по-любому еë убил один из еë «хахалей», продажная стерва, зазнавшаяся девка. Лицемерка, самая настоящая снобка, надуманная аристократка. Бездушная тварь… Он не рассказывал о том, как в тот же момент в нëм что-то сломалось навсегда. Уважение к людям. Доверие к людям. Вера людям. В нëм сломался знакомый ему всю жизнь легкомысленный и оптимистичный Ëске Ханамура, гонявшийся влюблëнным обычным мальчиком за самой чудесной девушкой в его жизни, не думающий ни о чëм, кроме неë и жалующийся на несущественные вещи, по типу провального альбома любимой группы или необходимости выходить на работу в свой выходной… С этого момента он начал носить наушники, пытаясь скрыться от злостных языков вокруг. Теперь он слышал их голоса по всему городу. Он перестал общаться с семьëй, перестал навещать учëбу, потому что именно там велась большая часть уродливых слухов и самой настоящей клеветы. Однажды он увидел еë в телевизоре. Когда он в очередной раз лежал в собственной комнате без света и слушал повторяющуюся по кругу бессмысленную мелодию, его телевизор вдруг включился. В белом шуме он видел еë силуэт. Слышал её голос. Хотел поиграть с еë локонами, смеялся с еë шуток, услышал сказанное ей: «Я ужасный человек, Ханамура». В тот же момент на экране появилась их совместная фотография, ласковая улыбка и вырезанное с ненавистью из картонки его лицо. Канцелярским ножом, ровно посередине шеи. Яркой вспышкой к нему в голову ворвалось осознание, как она всё-таки его презирала. Никогда не хотела быть рядом. Но он так и не смог согласиться с клевещущими слухами вокруг и со сказанными ею же словами: ужасный человек... Его Саки Кониши никогда не была ужасным человеком, даже если она не разделяла такое же мнение о нём. Он любил её, не смотря на застывшую на экране улыбку и произнесённые вновь одними губами отчаянные слова: «Я ужасный человек, Ханамура». Экран тогда вырубился, как и вырубилась музыка в оставленных в стороне наушников. Он в мгновенье почувствовал тишину, которой не знал никогда в своей жизни. Такую тишину он не мог слышать ни в переполненном посетителей магазине, их выбирающих движениях и играющей на заднем фоне надоедающей музыке. Не мог услышать по утрам, заглушая утренние звуки громкой музыкой в наушниках. Не мог услышать в непрекращающихся злостных разговорах людей вокруг. Абсолютная тишина. Оглушающая. Он и не знал, что такая только существует. И ему стало спокойнее. Он продолжал носить наушники, больше не слыша в них музыку. Продолжал ходить на работу, больше не слыша обращения покупателей. Продолжал резать себя, вытирая порезы подаренным ей жёлтым платком, который никогда не стирал, отчего-то веря в то, что это и её кровь тоже, последнее, что от неё осталось. Доказательство, что она жила – жила и была хорошим человеком. Но даже от этого платка его заставили избавиться, и он мог лишь наблюдать за падающей в барабан стиральной машины психиатрической больницы пропахшей засохшей кровью тканью. Доказательство его тщётных попыток продолжать жить дальше, игнорируя боль и злость на несправедливо совершённое убийство. Ему всегда нужно было продолжать работать, жить, хотя бы для неё, и ему казалось, она всегда в этом его поддерживала... Но вскоре он с концами потерял смысл и учëбы,и работы… стал целыми днями слушать тишину. Ни один из врачей не мог найти причину его глухоты, и в какой-то момент ругающийся на него целыми вечерами отец не выдержал и отправил насилу в психиатрическую больницу. Был зол на то, что его старательные осуждения и крики не доходили до глухого, потерявшего надежду в людей сына. —С возвращением в жизнь, Ханамура. Ëске выдохнул, вырисовывая последний символ на бумаге и чувствуя на щеках жгучие слëзы. Наруками их, ясное дело, тоже заметил, молча сжимая плечо соседа в знак поддержки. Вновь слышащий парень принялся утирать идущие водопадом слëзы, точно не зная, был он рад «возвращаться к жизни», или наоборот испытывал от этого душащую боль. Он не хотел возвращаться домой и не хотел слышать эти звуки, крики, стоящие в этих стенах, о которых он и не подозревал. —Блаженство и вправду делает нас счастливее, — загадочно произнëс Ю. —Я не хочу быть здесь… —Именно поэтому ты и здесь. Чтобы понять, как ненавидишь это место и причины, по которым сюда попал. Как отчаянно хочешь вылезти из своей кожи и войти в какую-то «новую, неизведанную, счастливую жизнь», только бы выбраться из своего нутра и этого места. Убедившись, что в пространстве вокруг стало более-менее тихо, Ю снял с парня наушники, наблюдая на его лице смесь из глубокой печали и настороженности. —Пора что-то менять… Ëске промычал, разбиваясь о кровать и смотря в потолок. Ему предстоит о многом подумать. Хотя бы о том, как остановить не останавливающийся даже при лежачем положении и поднятой голове поток слëз. —— Перед тем, как направиться в кабинет Доджимы, наступил уже вечер, а Наото с ним уже наверняка вдоволь наговорилась, пришло время и ему откровенничать и ронять конские слëзы на пол. Он не мог отделаться от чувства колющего предвещания чего-то глобального и меняющего его жизнь. Это было волнительно, но в приятном смысле волнительно, как если он сейчас выскажет все свои мысли, так сразу избавиться от маниакальности и депрессивности. Чудо, наподобие вернувшегося глухому слуха. Но ведь это чудо и вправду произошло, теперь пора проверять вселенную на отзывчивость и Ю? Господи, о чëм он только думает. Ему навязчиво казалось отголосками в голове, что его настрой точно такой же показатель болезни, как всë в нëм. Он сам – болезнь. Даже если такая болезнь частенько бывает самой весëлой. Поцелуи с незнакомцами на закрытых вечеринках, пущенные по кругу порции крепкого коньяка, сбор каких-то неизвестных людей, растерянность от завораживающей возможности потратить все деньги, спрятанные родителями в заначки. Это – болезнь? Наруками невольно, по привычке, зашëл к милой Шиоми Котоне, которую не видел, по ощущениям, уже неделю. Она лежала, отвернувшись к стене. Улыбка. Кажется, если и был в мире человек, который мог бы понять ход его рассуждений и его обиду, так это была Котоне. Она часто в начале их знакомства тихо приговаривала про себя бесконечные сожаления о чëм-то, и Ю как-то так понимал, что она тоже, пожалуй, такую себя видеть не хочет. Такой редкий вид понимания пациентов, болеющих одной болезнью. —Выкарабкаемся, да? Шиоми-сан, не унывайте. Девушка не пошевелилась, и внутри что-то болезненно сжалось. Если это болезнь, то за каждым шотом чистой эйфории неизбежно следовали литры бессилия и тишины. Это болезнь. Но… —Слушайте, ну неужели я не способен на м-м… что, повеселиться никак? Мужчина в кресле вздрогнул от открывшейся резко двери и влетевшему в кабинет обеспокоенного парня. Он хотел было поднять голос и незаметно нажать на кнопку в столе, которая тут же привела сигналом в его кабинет соответствующие меры безопасности, но увидел во взгляде надоедливого пациента что-то незнакомое. Любопытство хулигана, который после долгих раздумий решился поинтересоваться, как ему таким хулиганом перестать быть. Спросить своим языком. Повеселиться. —Знаешь, Наруками, — начал мужчина, убирая палец от кнопки, — мы говорили с Широгане около часу о твоей ситуации. Парень сел напротив врача, всем своим видом говоря, что при одном только упоминании этого имени рефлекторное веселье в нëм кончалось, и начиналась сохранëнная с трудом и остатками осознанность здорового человека. Мысль в нëм старалась идти как можно более прямее. Такие сильные уважение и трепетную благодарность парень хранил перед лучшей подругой. Мужчина улыбнулся, рычаг давления и вправду был подобран им правильно с самого начала. Наото эта фраза, правда, вовсе не понравилась, она просила еë больше не использовать именно таким образом… так и самая молодая, и с тем настойчивая и строгая детектив префектуры смягчалась при имени лучшего друга. —Я боюсь. Доджима вскинул брови, явно не ожидая такого от пациента. И это было глупо, теперь он поймал себя на излишней предвзятости по отношению к парню и вдруг постыдился. Нетактично – рычаг подействовал и на него. —Чего ты боишься, Наруками? —Да ну… Вы думаете, я не знаю, что со мной эти таблетки сделают? Видели парнишу, который вместе с Шиоми-сан лежит? Лежит там, как… мёртвый, понимаете… Он же… Мужчина с удивлением посмотрел на подошедшего к столу парня. Тот, было видно, начинал паниковать, представляя себе что-то для него самого страшное. Кажется, сейчас был не самый подходящий момент, чтобы исправить неактуальную информацию – Макото Юки, соседа упомянутой, уже перевели в другое отделение… Если это упомянуть сейчас – выстраивающееся в повреждëнном заблуждениями мозге парня дорога к принятию могла с лëгкостью поколоться в один миг. Этого никак нельзя было допускать. —Думаете хочется вот так вот целыми днями лежать? Без интереса ко всему вокруг, когда жизнь кипит, кипит и всё двигается вперёд, без тебя? Вы сами-то когда-нибудь это испытывали? Да и вообще, раз у вас здесь такое хорошее лечение, почему тогда ему не лучше? Я знаю точно, что со мной сделают эти ваши… — беглый взгляд, — И мне это, быть честным, нахер не нужно. Добровольно на это подписываться. Как будто киллера на себя заказываю. И таблетки эти меня запросто успеют убить, со… —Наруками. Парень замолчал, пряча лицо в руки. —Не нужно мне после этого приписывать паранойю только, Вы ведь сами знаете, что я правду говорю. Эти таблетки — они ведь просто ставят все эмоции с мыслями на паузу. —Вот именно, что они ставят эмоции на «паузу»… Негативные, в том числе, и не будешь ты…мёртвым…от них, — мужчина уставился в блокнот, на страницы, на которых он оставлял записки про пациента, сидящего перед ним в данный момент, — а это уже прогресс. —Прогресс?.. — Ю грустно улыбнулся, откидываясь на заднюю стенку стула, — ну а если быть честным? —Наруками, — повторил более твëрдым голосом врач, — если твоë лечение вдруг выльется в такой исход, как ты это называешь, «мëртвым», то ты будешь обязан потребовать от меня другого лечения. Ты даже не пробовал. —Я попробовал, — тихо поправил Ю, чувствуя, как он всë дальше и дальше отходит от той мысли, которая крутилась у него глубоко-глубоко в море подсознательных образов. Хотелось только спорить и качать свои права, устроить бунт, лишь бы веселье никогда от него не отнимали. Парень сжался, чувствуя нарастающее давление в районе висках. Ощущение, будто твоë сознание в прямом и переносном смысле расщепляется, от него хотелось избавиться, говорить только то, что там говорит тебе внутренний голос, и… —Я спал с месяц. —Насколько я знаю, ты проспал всего день. —Могут… ли люди, сидящие на этих ваших пилюлях… слушайте, я просто хочу чувствовать себя полноценным, «Постараться для Наото». —… чувствовать себя полноценным и не обделëнным… эмоциями. —Знаешь, иногда пациенты с биполярным расстройством звучат точно, как люди из наркологического отдела. Вы тоже готовы терпеть длительные депрессии и пустую жизнь из боли, только бы снова получить дозу, как ты это сказал? Полноценной жизни… да… Доджима закрыл записную книжку, чему-то грустно ухмыляясь. —Наруками, твоя кондиция такова, что без этой «полноценной жизни», не существовало бы неошибочных ремиссий, когда надеешься, что это магическим образом испарилось, ни депрессивных эпизодов. А они у тебя по анамнезу, как и у остальных пациентов, длятся гораздо больше, чем вспышки этой… «полноценной жизни». —Но я ведь намного больше, чем набор симптоматики?.. — почти шёпотом спросил Ю, елозя на стуле и боясь услышать отрицательный ответ больше, чем чего-либо на свете. —Что?.. Ну... конечно, — смутился мужчина, — по рассказам Наото ты так вообще тот ещё джентльмен? Да и если пока... Вы в любом случае всё ещё в том возрасте, когда можно о многом мечтать и на многое надеяться. Главное начать лечение вовремя, и... Мужчина замолчал, замечая на себе заинтересованный взгляд Наруками. Он будет не удивлён, если такой смышлёный парень уже давно успел увидеть в своём враче глубокую печаль и, должно быть, хотел решить и эту из многочисленных загадок. Но об этом не говорят со своими пациентами, и пациенты тоже не должны испытывать к этому какой бы то не было интерес... —Это лечится? — лишь ответил вопросом Ю, будто читая мысли мужчины напротив. —В редких случаях. Это заболевание можно просто сделать терпимее. Унизить львиную долю острых маниакальных и депрессивных фаз. Штормить будет не так сильно. —О многом мечтать и на многое надеяться, да? — нечитаемые эмоции в подавленном взглядом, —Она будет рядом?.. Доджима опешил, видя перед собой точно напуганного ребëнка, который приготовился сделать шаг к самому главному страху, и ему оставалось лишь только шевельнуть ногой, и по логике мальчика он попадëт в новый мир. Врач попятился, вспоминая, с какой нежностью Наото рассказывала про юношу в детстве и во время ремиссии, и при этом она с такой же нежностью рассказывала про его бесконечную болтовню, бары, ожидания конца света и веры в скорую болезненную гибель города. Наруками Ю был по-настоящему удачливым в этом плане человеком. Он это понимал, иначе не сидел бы тут таким беззащитным и испуганным мальчиком, наступая гордости и созданным болезнью убеждениям на горло, только бы сделать один шаг и совершить прыжок новой веры. Веры в вероятность безболезненного настоящего. —Она будет рядом. Ю улыбнулся, вставая с кресла и направляясь к выходу. Он, было, оглянулся, чтобы кинуть в след едкую шутку или спросить про отношение мужчины к органам полиции, сделать замечание по поводу его помятого галстука или просто рассмеяться над неуклюжей щетиной. —Я доверяю Вам свои эмоции, это дорогого стоит, — признался Наруками на прощание, закрывая за собой дверь. Доджима с тяжестью выдохнул, прокручиваясь на своëм кресле и чувствуя самое настоящее облегчение. Такое облегчение испытывают все люди, занимающиеся решением сложных задачек месяцами и наконец-то находя к ней решение. Он не в первый раз за свой опыт работы, как здесь, так и в полиции, убедился: человеческие отношения решают самые трудные и сложные задачки, отвечая на трудные вопросы простое: люблю. «Широгане Наото, Вам пишет бывший сотрудник полиции, спешу передать Вам окончательные вещественные доказательства и обрадовать – дело будет закрыто…» -- Ю, пытаясь отогнать от себя лишние мысли и всë таки не поддастся навязанному эмоциями импульсом – оставить эту идею позади – поспешил к выдаче вечерней дозы лекарств. Знакомая очередь, но сегодня для него эта очередь выглядела по-особенному. Так же особенно, как птице, которая вынуждена покидать понравившееся местечко из-за погоды или там, скажем, компрометирующего всю еë семью письмо. Ю хмыкнул, тут же хмурясь и ловя себя на желании разорвать на себе кожу живьëм. Странное чувство, возникающее от идущих воюющими стонами эмоций и убеждений. Теперь пути обратно точно нет. Иначе его, быть может, свяжут и повесят, как в средневековье. Он обязан постараться. Не слушать привычные сомнения и бурлящий в нём протест концу легкомысленного образа жизни. Нужно верить словам Доджимы, который из дяди-мудака стал просто опечаленным чем-то мужчиной, нужно верить... В шанс, который подарила ему Наото. Это прыжок веры. Но что из происходящего здесь таковым не являлось? —Шиоми-сан, — вежливо позвал юноша, радуясь, что возможность отвлечься по дороге к пути праведному, узкому и тернистому, стоит чуть впереди в очереди незнакомых ему пациентов. Брюнетка, однако, никак не откликнулась. —Шиоми-сан, — снова позвал Ю, не желая так просто терять из виду возможность пообщаться с человеком, который поймëт все конфликтующие в нëм чувства за раз. Незаинтересованный поворот головы, и снова отвернулась. Парень напрягся, потухая, как держащийся на плаву мелкий огонëк, в конец. Путь праведный узок и тернист. Прыжок веры. Возьми себя в руки, Наруками… Простояв не более десяти минут, юноша получил таблетки, увеличенная доза, по привычке хотел было запрятать те к корню языка, улыбнуться бездушной проверяющей по ту сторону маленького окошка, но остановил выработанный рефлекс и проглотил все пилюли за раз. Показал язык. Отказался от порыва съехидничать и, не дожидаясь убедившегося в его честности кивка, рванулся с места к подруге. —Шиоми-сан! —Наруками-кун. Брюнетка раздражëнно повернулась, смотря на него необычайно пустым взглядом. Как будто именно такой он увидел еë в первые, у автомата с напитками, взгляд человека, недовольного от прерванной попытки самоубийства и готового устраивать революцию в социальном строе их страны… —Макото увезли. —Что? Шиоми взяла парня за руку, отвела из общего коридора и остановилась совсем рядом со своей палатой. Люди могут подслушивать? Хотя вряд ли ей было дело до ушей вокруг… —Макото увезли. Конец. Молчание. Ю в миг стало страшно неуютно, как будто то было его виной. Или как будто то могло произойти и с ним. Или как будто это лишь только его будущее, на которое он сам себя подписал несколько минут назад… —Он принимал, эм?.. —Когда это тебя волновало?.. — с лëгким удивлением спросила Котоне, разглядывая стоявшего напротив чуть более заинтересованно, чем безразлично, — в любом случае, ему ничего не помогало. Стало хуже. Он… мог не есть днями, Ю, и потом они будут уверять меня в том, что их чудесное лечение нас вправду исправляет. От чего? Теперь по сторонам оглянулся Наруками, чувствуя восторг от готовящегося заговора, а мыслями умоляя себя спросить, что и как случилось у девушки, при это чувствуя страх за самого себя. Он не должен был это сейчас слушать, участвовать в конспирации, он должен был просто отправиться в комнату и ждать результатов «лечения»... —Обращаются с нами, как с… безнадëжными какими-то, вот так просто взять, и увезти… как труп… как нежилого! —Вы боитесь смерти, Шиоми-сан? —Ты – нет? —Вас никогда не посещала мысль, что наших личностей давно уже нет? Только болезнь, — шëпотом спросил Ю, наклоняясь к уху девушки и делясь с ней мыслями последних бессознательных дней, — они хотят стереть наши эмоции, уверить нас в том, что мы ненормальные… построить нас заново? —Ты счастлив? —Нет. Говоря это всё, Наруками как бы вытаскивал всё, что накопилось у него за всё время пребывания здесь, веря в то, что выполняет сейчас некий обряд очищения. Он произнесёт всё сказанное вслух в последний раз и никогда к этому больше не вернётся... Как будто он оставляет для себя всё меньше и меньше шансов к этому вернуться, хоть и оставшийся в нём рационализм твердил об обратном. Эффект плацебо. Если он хочет помочь себе, он должен уметь искусно владеть самообманом. Мозг никогда не знает, что правда и что ложь, он может воспринимать реальность только через веру... И его единственной правдой всегда должно было быть обещание себе не навредить близким... Остальное подтянется. Он несчастлив, он и вправду ненормален, и ему нужно доверить свою жизнь в руки людей, которые хотят построить его и каждого здесь лежащего заново. Это было для него такой же второй простой истиной, от которой он не мог отделаться. Как бы ни сопротивлялся мыслям, которые всё это время являлись его личной ложью. —Я… была счастлива. Когда-то. Пока люди не возжелали смерти человечеству. Войны, политические конфликты, эксперименты, подставные правоохранительными органами дела, защищающие свободу реальных преступников, мести, намеренные попытки убийства, агрессивные аварии на пешеходных переходах, травля в школах, культ оружия, превращающее его в чуть ли не игрушки для детей... Голос девушки надорвался. Ю задержал дыхание, ужасаясь всем перечисленным вещам с уст подруги, чувствуя, что многое из перечисленного Котоне она прожила сама. Это была уже её единственная истина, и смерть для неё была намного реальнее, чем... сама жизнь. —Даже если мне помогает лечение, — закрыла глаза Котоне, собираясь с мыслями, — факт всегда останется фактом: пока я всю жизнь так старательно желаю избежать смерти… —Шиоми-сан… —Мир с особой страстью к ней стремится. —Шиоми-сан, к Вам посетитель. Девушка с замершим сердцем обернулась на голос проходящей мимо медсестры. Злость в еë глазах укрепилась на уровне роговицы, отражалась в радужке, но во взгляде и движении бровей Наруками мог прочитать теперь лишь растерянность и испуг ребëнка, пойманного за пакостью. —Не весь мир… Шиоми-сан, стремится к смерти. Гораздо большему числу людей дороже… самое простое счастье?.. — робко внёс своё слово в монолог подруги Ю, ужасаясь от опыта подруги, начиная вспоминать все мысли, посещающие его.. в депрессивный эпизод, и понимая, что к этому он точно возвращаться больше не хочет. Из всего неизвестного «большого числа людей» самое простое счастье было дорого именно ему. —Ты когда-нибудь испытывал даже самое простое счастье? —Нет, но я уверен… что через года три его испытываем и Вы, и я. Потому что они обязаны выйти отсюда, рано или поздно. —Три года? Почему так специфично? —Хорошо, полгода. Шиоми-сан… Через полгода наступит просто счастье. Наруками слабо улыбнулся, слыша растерянный смешок Котоне, отвернувшейся в сторону освещённой стороны коридора. —Ты очень весëлый парень, Наруками Ю. —Я на это надеюсь. Девушка посмотрела как будто сквозь Ю, в то же время вглядываясь ему глубоко в душу, в душу спрятанного под слоями страхов, боли и сожалений, желаний и мимолëтных страстей, потерянностей белобрысого мальчика, радующегося когда-то купленной новой игрушке от родителей перед их очередным долговечным уездом за границу. Котоне улыбнулась мальчику, медленным, неторопливым шагом спускаясь вниз по лестницам больницы, зная точно, кто и зачем к ней пришëл. —Котоне… — с мягкой улыбкой позвал еë мужской голос, снимая чëрные перчатки с морозной улицы, — мне говорили, что я могу навестить тебя только сегодня. Что-то случилось?.. —Кто… это с тобой, Акихико-кун? — заинтересованно спросила брюнетка, наклоняясь вниз к лохматой, пытающейся согреться собачке. У неë были самые интересные глаза и мордочка, которая попадалась ей на аллеях, предназначенных для собак и их хозяев. Собачка тут же подала девушке лапку, качая еë рукой в качестве самого вежливого приветствия. —Это… Коромару. —Приятно познакомиться, Коромару! —Я давно мечтал о собаке… вы мило смотритесь вместе, — парень порозовел на щеках, не находя в себе силы оторвать взгляда от такой тëплой картины. —Акихико-кун, я не хочу умирать... Котоне подняла Коромару на руки, тут же задаваясь вопросом, можно ли в целом находиться собакам в таком месте. Но никто из присутствующих здесь работников не стал возражать. Она обняла собачку, прижимаясь к еë тëплому меху щекой. Акихико вздрогнул, не зная, что на это можно ответить. —Хоть и скучаю по всем им, — шëпотом произнесла девушка, замечая, что еë эмоции теперь, когда она произносила эту фразу во второй раз перед парнем, которому так многим обязана, значительно поменялись. Боль внутри смешалась вместе с теплом, исходящей от собаки, и она не смогла сдержать слëз, которые так и не смогла пролить за эти дни. Акихико взволнованно посмотрел на плачущую девушку, протянул было руку, чтобы обнять, но остановился от прерывающего его инициативы Коромару: пëсик уже вовсю слизывал слëзы с щëк Котоне. Как он может осчастливить мучающеюся, наверное, всю свою жизнь, девушку? Он ломал себе голову, задавая этот вопрос, еженощно. Он готов был поклясться, что видел настолько необычные волосы и проницательный девичий взгляд ещë в детском доме, в который его распределили после смерти его родителей. Там было множество похожих на них детей, и каждый одинаково чувствовал себя брошенным. И одна девочка, не смотря на раздоры и открытое нежелание детей друг с другом дружить, пыталась разговорить каждого из них и старалась придумывать самые разные игры. Тогда, Акихико не сомневался, каждому мальчику хотелось было стать еë защитником. И когда их судьба распорядилась так, что еë защитником станет именно Санада Акихико, поселив их в одну комнату общежития, он навëл несколько справок и с теплом на сердце слушал все впечатления о дне, с которыми девушка делилась с ним и впредь. Его милая Шиоми Котоне. —Не плачь… —Им нужно было уйти? — спросила Котоне, ставя собаку на пол и утирая поток из слëз рукавами чëрной кофты, подаренной ей одной из одногруппниц. Почему-то сейчас ей вовсе не хотелось утверждать, что смерть есть неизбежная констанция и пускаться в стоические рассуждения о цикле человеческой судьбы. Не хотелось вспоминать наизусть все прожитые ей кошмары и увиденные новостные сводки, и как звон проигрывать в своей голове написанное как-то в письме, положенным в еë уличную обувь в школьном шкафчике «Memento Mori». Сразу после смерти еë дорогого друга, Арагаки Шинджиро. С обеспокоенно вьющейся около еë ног собачкой и под мягким взглядом Акихико ей хотелось расплакаться от разрешённой себе в первые за долгое время беспомощности и слабости и услышать вселяющее надежду: —Нет, конечно… Никому не нужно уходить из этого мира, Котоне... Еë обхватили ласковые руки, прижимая к себе и укутывая полностью в тепло уже белоснежного и сделанного из мягких тканей пальто. Повисла тишина. В этой тишине повисли так же воспоминания о ночи, из-за которой девушка здесь оказалась перво-наперво. Перед глазами обоих стояли разные картинки, но одинаковые по эмоциональности и по их сути: страх смерти. Страх собственной смерти, когда тебе всё же удалось нажать на курок и сразу же услышать испуганные голоса в коридорах общежития, сразу же понимая, что осталось немного, и чувствуя неимоверный стыд перед людьми, чьи силуэты Котоне увидела в последние секунды находясь в сознании, когда резко включился яркий, ослепительный свет… И страх смерти человека, защитником которого ты пообещал себе быть: о которой ты узнаешь по звонку от знакомого из академии, в которой учишься, сидя в ресторане родного города и понимая, что ты и именно ты виноват в её смерти. Что это ты оставил в комнате пистолет, которым она пыталась закончить свою жизнь. Вновь неспособный предотвратить смерть человека, что был так близок и совсем рядом всё это время… И если бы Шиоми доверяла бы ему настолько же сильно, насколько сейчас доверяет отдавшимся объятьям, то пистолет не оказался бы в её руках. «Весь мир стремится к смерти», но, почувстовав забытую над собой защиту и безопасность, девушка сжалась, не в способности сдержать своих слëз и страха за себя, за лежавшего до недавних пор рядом соседа по палате и за весь человеческий мир… Она не хотела умирать. И ей было тошно от самого осознания, что она сама оказалась одной из тех, кто искал чего-то настолько страшного, как смерть. Когда она, на самом деле, правда, не хотела умирать. —Всë станет хорошо… —Всë станет хорошо, — слабым голосом повторила девушка, отрываясь от пальто Акихико и с надеждой находя в его глазах стопроцентную гарантию. Всë будет хорошо. —Как думаешь…меня вообще допустят к дальнейшей учёбе?.. — робко спросила Котоне, заранее зная ответ. —Я не уверен, — так же честно признался Санада, — но можно попробовать. Я могу попробовать их уговорить, хочешь?.. Хоть это и сильно опасно. Это… —Ну и хорошо, — с грустью улыбнулся девушка, обрывая объятья с парнем и садясь перед ним на стул напротив, тихо радуясь прыгнувшему тут же на колени отзывчивому пëсику, — я всё равно тут так подумала… а я всегда хотела идти на исторический факультет… —Любишь историю? — Санада с облегчением выдохнул, видя на лице девушке лёгкую улыбку, —ну да, ты всегда по ней высший балл получаешь, хоть это и не обязательный предмет. Я видел в списках… —Следишь за мной? — игриво спросила девушка, ни в чëм и никак не обвиняя парня, но благодаря за внимание. Как приятно – разговаривать о незначительных вещах и смеяться вместе с кем-то... —Н-нет! — воскликнул Акихико, извиняющейся смотря на персонал вокруг. На их маленькую, милую троицу никто не обращал внимания. Вновь повисло молчание. Шиоми закрыла глаза, вслушиваясь в свои чувства, а парень же терпеливо ждал, что та скажет. Он будет замечательным полицейским, и, пожалуй, всегда был самым вежливым из всех их одногруппников. И если бы только она и вправду была способна довериться ему на месяца раньше, они бы не сидели сейчас здесь, в неловком и виноватым перед друг другом молчании. —Ты не представляешь, как много… —Что ещë будет, — в своëм сдержанном тоне произнëс Санада, не зная, от непривычки, как этот тон сделать более игривым и обещающим. Парень снова покраснел, слыша лëгкий смех девушки. —Желание к жизни, Акихико-кун… Парень неуклюже улыбнулся, понимая, что второй части фразы не последует. Он понимал так же и вложенный в отрывок мысли смысл, глубокую благодарность и человеческую неспособность описать неизведанные пока чувства знакомыми словами… Как-нибудь попозже он расскажет Котоне о том, какое непробиваемое желание к жизни дарила ему великодушная девочка и улыбающаяся сейчас девушка, которой, он верил и не смел даже ставить под вопрос, будет становиться только лучше и намного легче жить. —Я с нетерпением жду… твоего желания к жизни, Котоне…