Есть ли жизнь на Марсе?

— Нин, а есть ли жизнь на Марсе? — спрашивает он, не отрывая взгляда от неба. Запускаю пятерню в его волосы и вдыхаю запах карамели от гигиенички на губах. Иногда кажется, что мы мыслим одними фразами. Слушаем одни и те же песни, мечтаем об одном и том же. Любим так же сильно, как хотели, чтобы любили бы нас. А иногда мы абсолютно непохожие. Как будто с разных миров. Может, даже планет, не знаю. Иначе почему он так часто спрашивает про этот свой Марс? — Да, — отвечаю, прослеживая своим взглядом за его. Там, наверху, ничего, кроме необъятности неба и облаков. И солнечного диска ближе к горизонту. Но упорно повторяю: — Да, — слышу вздох и закрываю глаза. Если бы я мог, то обязательно сделал бы так, чтобы Марс был обитаем, только ради него. Чтобы никаких запретных тем, никаких криков, обидных слов и тупых людей вокруг. — Мини? Не откликается. Наверное, это глупо — так влюбиться, чтобы было всё равно, какого он или она пола, вероисповедания, с какими тараканами дружит и что надевает. Чтобы было плевать, как о нём отзываются в школе, как косятся в его сторону и даже называют «ущербной», потому что сам так не считаю. Стекло балкона напиталось жаром и теперь отдаёт нам всё лето за один только день. — Не хочу возвращаться. Голос дрожит. Всхлип. Ещё один. Глубокий вдох и медленный выдох. Не поднимаю век, только прижимаю ближе. — Я хочу туда, — шепчет он, и футболка на плече становится влажной. И не надо объяснять, куда это «туда». Наверное, я давно настроился на его волну, просто иногда радиоприёмник сбоит, и хорошо, что чем дальше, тем реже. — Можно, я поцелую тебя? — понимаю, что сейчас это тот самый вопрос, который он ждёт. — Можно, — выдыхает, и клюю куда-то ближе к виску. Открывать глаза так не хочется. А хочется, чтобы он остался со мной на ночь, но его мать будет против: она из той самой среды, где тысячи «нельзя», и ей не понять. А отец навещает раз в два или три месяца, у него уже другая семья, и Сынмин не особо про него рассказывает. Просто есть и всё. Наверное, мне досталась лучшая жизнь, и я просто жду, когда смогу полностью подарить её ему. У меня есть старшие братья, один из которых гей, второй просто дурак. Есть понимающая мама и такой же понимающий отец. Этого достаточно, чтобы чувствовать себя на своём месте. Часа через два я провожу Сынмина до подъезда: здесь минут десять всего, но так мне будет спокойнее. И его мать останется ко мне благосклонна. — Хёнджин мне вчера рисунок прислал. Типа так выглядит в его представлении настоящий Марс, — чувствую недовольство. — Красная пустыня и куча щебня на горизонте. Он сказал, это логово дракона. — Значит, будем заселять. И попробуем подружиться с драконом. Сынмин вздыхает, и я как будто вижу, как он улыбается, а глаза всё ещё блестят от слёз. Вновь целую наугад, и губы касаются губ. Наш поцелуй медленный, даже ленивый. До тесноты в груди и комка в горле. Вдвоём мы справимся, ведь это проще, чем в одиночку, верно?

***

— Дура! — шипит пацан с параллельного, а Сынмин равнодушно поправляет: — Дурак. — Чего? — Не дура, а дурак, — и, подхватив за лямку рюкзак и меня под руку, уводит на улицу. В воздухе — дух осени, который ощущается мурашками от прохлады, зарождающимся увяданием и сыростью. Сынмин не прячет грудь, она у него небольшая на самом деле, но заметная, и мы даже ржём, что у Чанбина она крупнее. Я прекрасно знаю, что физическая оболочка не главное. Мне так мама говорит, она психолог, так что я ей верю. Гораздо важнее, что там внутри, но не в смысле внутренних органов, конечно. А чувства там, эмоции, характер. Наша суть, в общем. — Как думаешь, как туда можно попасть? — На Марс? — уточняю, хотя знаю, что да, Сынмин именно про него. — Ага. Он пинает камушек, который несётся вперёд и застревает между прутьев сливной решётки. Молчу, думаю над ответом, но его нет. — А если умереть? Поворачиваю голову, а Сынмин смотрит — в глаза, не мигая. Холод пробирает до спинного мозга, я застываю, и все слова, все мысли застревают на «стоп». Ни вперёд, ни назад, просто никуда. Это длится, наверное, вечность. — Нин? Крепче сжимаю его ладонь. — Ты чего, Нин? — Не умирай, — слова застревают в глотке, и с силой проталкиваю их, выдавливаю в хрипы, — не надо… Он резко притягивает к себе и обнимает. Знаю, что ему трудно, что ему хочется туда, где поймут, но я же есть! Я же, чёрт возьми, понимаю его! — Мы найдём твой Марс здесь, — и сам сжимаю так крепко, как только могу. Страшно. Страшно-страшно-страшно — до морозного холода, когда кажется, что пальцы леденеют. Когда ещё чуть-чуть, и накроет паникой. — Больно, — бурчит он. Мои объятия чуть слабеют, но не убираю их совсем. Я должен чувствовать, что он тут, что дышит, что живёт и говорит со мной. И он говорит. — Мама вчера накричала, — морщится, отводит взгляд. — Орала, что я типа тупая дочь, что все нормальные, а я такой уёбищный на её голову. И толстовку мне порезала, ну, ту, которую ты подарил. Кладу ладонь на его затылок и притягиваю голову к своему плечу. Ощущаю, как напряжены мышцы, как едва заметно дрожит, и вибрация передаётся от кожи к коже. Я не понимаю, зачем так. Просто скажи я когда своим, что хочу стать пальмой, они нашли бы мне горшок попросторнее. Это образно, конечно же, и они бы прекрасно поняли, если бы я сошёл с ума, но Сынмин же не сошёл, он же просто… просто такой. — Я очень хочу на Марс, — голос ломается, — я так туда хочу, ты даже не представляешь себе, как. — Я найду его тебе. Ты только не, — сглатываю ком и чуть тише, на выдохе: — только не умирай, хорошо? Пожалуйста. Я не смогу без тебя. — Дурак. Мы стоим так ещё минут десять, наверное, а потом дождь гонит нас под навес. Сынмин не умирает. Но в его глазах так много эмоций, что это раздирает меня изнутри. — Я прочитал, — говорит он, смотря на небо, когда мы вновь отдыхаем на балконе моей комнаты, — что румынцы называют это состояние dor. Когда очень сильно тоскуешь по тому, чего нет рядом. Я тоскую, Нин. Очень, — надрывно. — Я найду, — мантрой, касаясь носом щеки, и он, как ни странно, верит. — Мы там вместе будем, ты и я. — Это хорошо. Без тебя будет не то.

***

— Как думаешь, там будут горы? Точно будут. Типа как без гор? И море обязательно, и песок с ракушками. Я их не вскрывал никогда, там же моллюски живут, ну и пусть живут. И ещё там будет лодка, типа куда без лодки? Его затылок пахнет цитрусовым шампунем и мылом. И немного им самим. Губами веду по волосам и ниже, чтобы коснуться открытой кожи, а он дёргает плечом — щекотно. Однажды его мать застаёт нас, вот так тесно прижавшихся друг к другу. На удивление, не кричит, только бормочет что-то и оставляет нас в комнате. Становится неловко, но я продолжаю держать Сынмина в своих руках, потому что дал себе обет не отпускать. — Знаешь, она сказала, что я становлюсь нормальным, если у нас с тобой типа отношения, — рассказывает Сынмин на следующий день. — Как будто не знает, что есть и другие отношения. — И не надо, — выдыхаю в плечо, прижавшись сзади. Мы молчим, а потом он снова говорит: — Мне отец телескоп привёз, когда я с ним встречался в последний раз. Я его попросил, вот он и привёз. Ты видел Марс через телескоп? Мотаю головой, целую в шею. Сынмин фыркает, зарывает пальцы в мои волосы и чуть дёргает на себя. — Тогда приходи завтра ко мне. Мать про тебя спрашивает, типа «как там твой парень, когда придёт?» Слова проходят мимо, но последняя фраза цепляет иглой — так ощутимо, что, кажется, задевает нерв. — О… Не знаю, что сказать и как реагировать, просто стою столбом, даже двигаться не могу. — Чего? — Сынмин поворачивает голову и долго смотрит в глаза. В его я вижу яркость всех звёзд. А что он видит в моих? По правде, я надеюсь, что он видит там свою планету, тоска по которой медленно убивает и меня самого. Но мы справимся, конечно, справимся. Мы же вдвоём. — Нин? Вау… Мозг смакует это «твой парень». В животе скручивается узел — приятный такой, волнующий. — А я твой парень? — сиплю, а Сынмин спрашивает так просто: — А хочешь? Киваю, прячу лицо между его лопаток и пытаюсь дышать. Выходит трудно, как будто лёгкие чем-то забиты. — Очень. — Тогда будешь моим парнем, — и правда так просто. Я, конечно, не верю в богов, но сейчас готов поклоняться каждому, которого смогу только вспомнить. — Ты чего? — Так… рад, наверное, — бормочу, — да, рад. Очень рад, Мини. И на следующий день тащу его к себе, распахиваю дверь в квартиру и заявляю с порога: — Я хочу познакомить вас со своим парнем! Даже Чан — тот старший, который гей — с волнением выглядывает из своей комнаты, но видит Сынмина и расслабляется: — А, это ты. Привет! Проходи. — Здравствуй! — тут уже подкатывает мама, а отец приходит чуть позже, через час где-то, и я заново знакомлю его с Сынмином. — Приятно, — серьёзно говорит он и пожимает руку моему теперь парню. И всем это кажется нормальным. Как будто в порядке вещей, и никого ничего не смущает. Моя мать звонит матери Сынмина и говорит про ночёвку у нас, и они обсуждают что-то — слишком долго, а я тем временем запираюсь с Мини в своей комнате. И тут же слышим крик запоздавшего Джисона. Слышим, как он топочет по лестнице вверх, а потом стучит в дверь. — Эй! Ниииииин! Ну, эй! Нам надо срочно поговорить! Мне сказали, что Мини теперь твой парень, да же? Да? — Пойдём на балкон, — и тащу Сынмина за собой. Мы смотрим на крыши соседних домов, на гуляющую по карнизу серую кошку, на белых мух, оседающих на землю. Только распахни окно, и морозец клюнет в щёку или нос. Я вдыхаю запах волос. Целую за ухом. Сынмин ведёт плечом, но не отстраняется, а даже жмётся плотнее. Это до щекочущего ощущения мельтешащих крыльев мотыльков в груди приятно. — Знаешь, я недавно сбежать хотел. Ну, типа, если Марс так далеко, а я туда не попаду, может, вообще никуда не попадать? А потом я опять тот разговор вспомнил, ты такой ошарашенный был. — Какой? — понимаю лишь наполовину, а, может, просто боюсь. Он же не об этом, да? — Когда я сказал про смерть, помнишь? Типа, можно ли на Марс попасть, если умереть. Слёзы просто бегут, без усилий, я даже не сразу понимаю это, а он поворачивается и вздыхает, и пальцами вытирает их с моих щёк. — Эй, Нин… — Прости, — позволяю себе этот дурацкий всхлип, потому что не могу держать в себе, меня для двоих, наверное, не хватает. — За что? — удивлённо. — Я же… Я же тебе этот твой Марс обещал найти, а сам вообще ничего не делал! И я… Я вижу, как тебе хреново, как ты очень хочешь, а я даже не знаю, я не могу… Я совсем ничего не могу, да? — Дурак. Он целует — легко так, невесомо, как будто дышит, а не касается губ своими. Я не знаю, что ещё сказать, просто молчу, просто чего-то жду. Но ничего не происходит. Мы стоим, обнявшись, а потом возвращаемся в комнату, на кровать. Джисон давно свалил, наверное, Чан его утащил подальше. И поэтому тихо, только едва слышен шум работающего телека. Стелю нам на полу. Сынмин закидывает на меня свою руку. Он в тонкой рубашке, и теплота его груди касается моего плеча, отчего мурашки по всему телу и внизу живота скручивается предвкушение. — Знаешь, почему я хочу туда? Молчу, только растворяюсь в его дыхании и касаниях. Напитываюсь, как цветок солнцем. — Там не станут орать и пальцем тыкать. Типа ты просто есть, и этого достаточно, для всех ты нормальный. Никто не называет придурошным, не глазеет, как на урода какого-то. Вздох. Накрываю своей его руку и просто смотрю. Выглядит красиво — он и я вместе. — Здесь… Здесь нет такого, как дома, где мама вечно кричит, здесь я свой. Ну, я так думаю… — Мы тоже так думаем. — Тогда… Чувствую, как едва заметно трясутся плечи, но он не плачет. Пальцы стискивают мои. И до меня доходит, не сразу, конечно, но я вдруг понимаю. — Приходи ко мне почаще, — говорю. — И, когда школу закончим, давай на двоих квартиру снимать? Мои против не будут, а маму твою уговорят. И… мы с тобой свой Марс создадим, а? Как у Брэдбери, ты же читал его, да? Там деревьями засаживали, чтобы… Губы с привкусом и запахом карамели. Мягко, хорошо так, внутри просыпаются мотыльки, шебуршат крыльями. Я люблю его, так сильно люблю! Марс, Луна, Юпитер — без разницы, как назвать, я готов сделать всё, чтобы только Сынмин был счастлив. Куплю билеты, завоюю, сам создам! Только ради него. Марс наверняка смотрит на нас покрасневшим глазом из-за стекла. Целую своего парня в макушку и прикрываю веки. Мне снится красная земля и куча щебня невдалеке. Дракон там добрый и приглашает меня на чай. «Сейчас, — говорю, — только Сынмина приведу».