I wish I was special

У Тяня довольно уютно. Если не считать, что у него до жути пусто, и что эти салонные, показушные интерьеры выглядят ну слишком неестественно, то, в целом, Шаню у него даже нравится. Хотя он понятия не имеет, что можно делать одному с таким большим пространством и таким огромным количеством помещений — кажется, Тянь тоже просто не знает, куда это все применить, и ему тут жутко одиноко. Потому что иначе объяснить то, с каким рвением он постоянно стремится остаться у Шаня или оставить его у себя, — очень сложно. Иногда ему думается, что, будь Тянь ещё чуточку отмороженнее (и не так погряз в Шане), он вызывал бы шлюх только для того, чтоб было не так пусто в апартаментах. Но, так-то, пока они вдвоем или, как сейчас, все вчетвером, это классно. Хотя им классно везде, где они могут быть вместе. Наверное, это и есть дружба. Шаню трудно с этим свыкнуться, но он, правда, пытается. Он все ещё помнит о том, что хорошего понемножку, да и вообще тот факт, что их дружба построена на том, что он разбил голову Чженси, а потом начал готовить Тяню за деньги, — достаточно странный, но, тем не менее, они все ещё вместе, и, кажется, с каждым днём всё ближе, и это главное. В компании своих новоиспеченных друзей ему постоянно хочется расслабиться, отдохнуть, отделаться от дебильных, навязчивых мыслей, и просто жить, не бояться дышать полной грудью и осознавать (нет, действительно осознавать, а не думать об этом, но не верить), что рядом есть люди, которые всегда подхватят его, если вдруг что. Пагубное влияние окружения как оно есть. Шаню жутко некомфортно от своего комфорта, как бы странно это ни звучало. Они собирались поужинать вчетвером, и, пока Цзянь со своим ненаглядным Сиси свалил за продуктами, оставшиеся в квартире Тянь и Шань не знали, чем им заняться. У них вообще что-то непонятное происходит: им уже не неловко рядом друг с другом из-за того, какие они разные, или из-за того, что они незнакомцы, потому что это уже давно не так, хотя неловкость все ещё осталась, но она какая-то другая. Непонятная, такая, от которой все валится из рук, пересыхает во рту, и ты начинаешь нести полный бред. Поэтому они так и сидят у Тяня на диване, неловко сталкиваясь коленями, и молчат. Это все так странно. Почему-то свет горит только на кухне, поэтому освещение во всех апартаментах такое доморощенно интимное, что хочется встряхнуться, как пёс, и включить уже наконец нормальный свет. Когда Тянь начинает правой рукой подбираться к его ноге и гладить внутренний шов треников на коленях, Шаню хочется то ли скинуть его руку и послать его, то ли схватить за запястье и потянуть выше по бёдрам. Ни на то, ни на другое решиться он не может, потому что это должно определить род их взаимоотношений, ведь — Шань почему-то уверен — если он оттолкнет Тяня, тот больше никогда к нему не полезет, а если покажет, что он не против (на самом деле очень даже "за"), то... в любом случае, брать на себя такую ответственность он не готов. Это... слишком. Просто слишком. Поэтому он никак не реагирует, а просто смотрит, следит за рукой Тяня. Ждёт, что будет дальше. Рыжий кожей на шее чувствует, как Тянь приближается, как его дыхание становится все ощутимее и слышнее. Он уверен, что тот видит, как он безбожно краснеет, как начинает сильнее биться венка на шее, и как сбивается его дыхание, но ему, если честно, так плевать. Он почти уверен, что Тянь чувствует то же самое, и, наверное, ему сейчас в несколько раз страшнее, чем Шаню. Какого бы самоуверенного мудака, которому все можно, он из себя ни строил, Шань — последний человек в мире, кто сможет в это поверить. Потому что он — возможно, единственный во всем мире — видел того самого слабого Тяня, который тоже боится, который тоже ошибается и чувствует вину. Когда общаешься с ним, кажется, что он гораздо старше своих лет, что он слишком умный, слишком ответственный, слишком бесстрашный и вообще весь одно сплошное "слишком". И, честно говоря, это всё сначала бесит, потому что ему буквально всё можно, он — тот идеал, к которому стремятся все вокруг. Но когда ты видишь, насколько он на самом деле беззащитный, напуганный ребенок, ты вспоминаешь, что он, вообще-то, твой ровесник. Что он тоже, наверняка, впервые чувствует это, чувствует так много, сильно и ярко; что у него тоже есть страхи, и, оказывается, за ту самую мнимую свободу и вседозволенность нужно платить, и он не всесилен, и, вообще, на самом деле, очень ограничен в своих действиях, если подумать. Гуань Шань готов поставить все на то, что он хотел бы прожить хоть один день в теле обычного ребенка, у которого не так много денег, не такие хорошие оценки и не такое смазливое лицо. Он уверен, что Тянь отдал бы всё это за ночь без кошмаров, настоящие объятия хоть кого-то из семьи и выбор. Тянь почти что трётся носом о его щеку, пытаясь обратить на себя внимание, заставить на себя смотреть, и у него это получается: Шань поворачивается, и, если честно, лучше бы он это не делал. Потому что когда они сталкиваются взглядами, вдох застревает в горле у обоих. Шань видит мелкие нижние реснички Тяня, его дурацкие лохматые волосы (которые ему, на самом деле, очень нравятся), едва заметный румянец на щеках с крохотными веснушками, которые видел, кажется, только он, и все трещинки на губах. Он чувствует, как в нос даёт запахом какого-то наверняка дорогущего парфюма с ароматом табака, шоколада и, кажется, вишни? или черешни. Он до сих пор их не отличает, если честно, но ни то, ни другое не любит. Они дергано, едва тянутся друг к другу, боясь лишний раз вдохнуть, чтобы не испортить момент, когда дверь распахивается, и на пороге появляются Чжэнси и Цзянь. Они отскакивают друг от друга, и Шань едва не валится с дивана, чувствуя, как кожу на лице и шее начинает ещё сильнее припекать, но все ещё не может отцепиться от глаз Тяня своими. Как липучки, которые цепляются друг к другу намертво, которые, чтобы разделить, нужно рвануть в разные стороны. Рвать никто не собирается, а сами они уже просто не в состоянии отделиться. — Вы чего тут делаете? — (ох, если бы Шань только знал) спрашивает Цзянь И, будто и вовсе не заметил, что только что произошло. А, ну да. Там же Чженси. Даже если бы они с Тянем перед их лицами поцеловались, его бы это не потревожило, потому что — ну это же Чженси! На самом деле, осудить его трудно, потому что иногда Шань залипает на Тяне так, что весь мир как будто сужается до одного него, и он не слышит ничего, кроме дребезжащего за ребрами сердца. Даже собственные мысли иногда не слышит просто потому, что их нет. Потому что Тянь как будто просто своим существованием, своим нахождением рядом с Шанем превращает его мозги в кисель, а тело — в комок нервов, который отзывается на каждое его прикосновение, будто под него подстроенный, будто им подмятый под себя и выдрессированный. Как бы ни было стыдно признавать, но Шань не то чтобы против. То есть, конечно, это отстойно и позорно, и мозг вовсю вопит о том, что так нельзя и надо сопротивляться, а сердце — глупое, предательски дрожащее рядом с ним сердце — рвется к нему через клетку ребер, стучит то в ушах, то в желудке, не давая ни секунды на размышления. Пока мозг не успевает даже сформировать мысль, сердце сразу идёт ему наперекор. Наверное, так правильно. — Да так, ничего, — Тянь шумно сглатывает и первый отлипает от него взглядом, потому что молчание затягивается. Слегка нервно — то есть, совсем не по-тяневски — одергивает футболку вниз, и Шань действительно не хочет думать, зачем. — Да-а? — Недоверчиво полушутливо тянет. — А чего отскочили друг от друга, как ошпаренные? И красные все? А ну, признавайтесь, чем без нас занимались, голубки! — Видимо, Цзянь всё-таки не такой слепой и что-то, да заметил. Но кто бы вообще говорил, чувак, ты так липнешь к Чжаню, что полшколы думает, что вы встречаетесь, так что завались, а? — Жарко, — в целом, Тянь не врёт. Шань не знает, как ему там вообще, и что творится в его дурной башке, но его жарит конкретно так. Руки заходятся тремором, жарко везде, он чувствует, как подпекает сзади в районе шеи, и дышит он загнанно, через раз — и видит, как Тянь тоже пытается дышать глубже, а не как до этого, поверхностно и прерывисто. Цзянь И, на самом деле, плевать на то, что они тут делали, и на ответ Тяня. Ему бы подольше к своему Чженси поластиться, поприлипать, потрогать, просто побыть рядом. Иногда этого очень не хватает — просто спокойно помолчать, поделить воздух с тем, кто дорог, ни о чем не думая. Даже не трогать, а лишь чувствовать его под боком, знать, что он рядом, и никуда не денется. По крайней мере, сегодня. Шань злится на всех в этой ситуации. На Тяня, что потянулся к нему первым, на друзей, которые их прервали, и на самого себя. За то, что не сделал этого раньше, за то, что залип на огромных зрачках Тяня в тот момент, за то, что позволил этому вообще случиться. А ещё Шань злится на себя за то, что он, едва ли не как только они доели, позорно свалил. Просто сбежал. Сказал, что маме надо с чем-то помочь, или что-то в этом роде — он уже не помнит. И сбежал в коридор. А потом сбежал на улицу от какого-то слишком молчаливого и расстроенного, виновато смотрящего из-под полуопущенных ресниц Тяня, который пошел его провожать. И бегает теперь от этого виновато-грустного все время. Просто потому что. Потому что страшно смотреть на него и страшно объясняться, что нет-нет, это не ты виноват, это я тупой придурок, который просто не может признаться себе, что влюблен (на самом деле, он боится произносить это ужасное слово даже в голове). Нет-нет, не вини себя, пожалуйста, не думай, что ты сделал что-то не так, ты сделал все даже слишком так. Он стыдливо шкерится от Тяня, бегая по школе от него, избегая встреч на переменах и после школы и вообще, если честно, всегда. Он хотел бы объясниться с ним, если бы умел разговаривать через рот, как нормальные люди. Ну, то есть, как Тянь. Или он хотел бы показать Тяню, что ему нужно — потому что уверен, что его в этом поддержат, — если бы не был таким трусливым и робким. Ну, то есть, если бы он был, как Тянь. Но вот проблема в том, что он — ни черта не Тянь. И если бо‌льшую часть времени он боится, что кто-то залезет к нему в голову и прочитает все его мысли, то сейчас он просто умоляет, чтобы Тянь так сделал, чтобы понял, что нужно сделать, и не пришлось говорить об этом вслух. И когда Тянь, кажется, наконец перестает пытаться поймать его в коридорах — чтобы не заходить в класс, ведь он, всё-таки, чувствует себя до ужаса виноватым, думая, что Шань этого не хотел (но он совсем не прав) — кажется, можно выдохнуть, вот только если у тебя получается бегать от Тяня, то не факт что получится убежать от себя. То есть, совсем не факт. То есть, вообще это нихера не получается, если честно. Самообман — лютая дичь, которая работает примерно никогда. Потому что как бы ты ни пытался убежать от мыслей, которые ты считаешь неправильным, ненужными, ты не сможешь это сделать. Как бы ты ни пытался доказать себе всеми возможными способами, вбить себе в голову, что тебе ну просто совсем не нравится этот человек, что ты его ненавидишь, сердце все равно будет твердить правду. Ведь когда оно задыхается, то стопорится, то наоборот, начинает биться сильнее при одной мысли об этом человеке, что-то определенно не так. Проблема в том, что ещё когда появляется эта первая мысль, что тебе на него не все равно, когда ты первый раз думаешь, что "ну а вдруг", ответ уже заранее известен. Если бы нет, то сомнений бы и не было. Это ведь старо как мир: если тебе все равно, то тебе и есть все равно, ты ведь не думаешь о каждом человеке, что он может тебе понравиться, а об этом почему-то думаешь. И это так... странно. Так слабо и трусливо, как будто чувства — это что-то криминальное, как будто, влюбившись, ты станешь самым глупым человеком на планете, но ведь то, что ты не можешь признаться самому себе в своих чувствах — самая большая глупость и самая большая слабость. Как ты можешь быть честен с другими, если не можешь быть честен с самим собой? В конце концов, объясниться рано или поздно придется. Но он не ожидал, что его к этому подтолкнет Цзянь И (конечно, куда же без этой приставучей задницы). Просто... он иногда забывает, какой на самом деле этот вертлявый неугомонный придурок наблюдательный и сообразительный, и насколько он отвратительно хорош во всяких этих чувствах и прочей лабуде. Ну да, большой опыт и все такое. — Эй, Рыжий! — почти через неделю он окликает его в школьном дворе. Солнце путается в его белоснежных волосах и подсвечивает радужку так, что Цзянь, этот эльфийский мальчишка, кажется почти прозрачным, эфемерным. Иногда он кажется таким тонким и слабым, что Шань начинает понимать Чженси, который вечно его от окружающего мира защищает. Но Цзянь сильный, очень. Сильнее многих, если честно. — Чего тебе? — Шань знает, зачем он зовёт его, и знает, что одновременно и хочет, и не хочет слышать то, что он сейчас скажет, потому что он и сам понимает, что тот ещё дурак, но кому нравится, когда его тычут в ошибки, как нашкодившего котенка? Он и сам с этим прекрасно справляется. — Я знаю, что у вас, придурков, что-то случилось, и это, конечно, не мое дело и все такое, но послушай. Тянь, может, и балбес, и совсем не умеет нормально выражать свои чувства, но я уверен: что бы у вас ни случилось, он не хотел ничего плохого. Это же, блин, Тянь, понимаешь? — он заглядывает ему в глаза в попытке выискать то самое понимание. И, конечно, находит, потому что Шань понимает. Лучше, чем многие. — Я делаю это не потому что он мой друг, а потому что вы мои друзья, а я хочу чтоб мои друзья были счастливы, а этого у вас по отдельности точно не выйдет, уж я-то знаю! — О да, как Шань мог забыть, что, помимо титула королевы драмы, Цзянь И ещё и отвратительно забавный воображала. О да, этот вид человека, который понимает все на свете (иногда ему действительно так кажется), и поднятый вверх палец (который Шань неоднократно обещал собственноручно засунуть его куда подальше), кто, если не Цзянь! Но эта дурачливость резко переменяется на серьезность и, кажется даже, строгость. Шань не знает, через что они прошли вместе и как долго вообще близки, но, видимо, достаточно, потому что Цзянь так отчаянно его защищает, что моментально становится серьезным.— Если он вдруг сотворил какую-то глупость, то поговори с ним хотя бы, потому что он мог просто перенервничать. Не сто‌ит думать, что страшно только тебе. Он ведь на самом деле тот ещё глупый мальчишка, нуждающийся в ласке. Я знаю, что ты видел это в его взгляде, Я знаю, что он иногда пытается через шутку показать то, чего стесняется, или что боится озвучить. И ты тоже это знаешь. Он тоже может бояться и ошибаться, как бы ни пытался доказать обратное, не забывай об этом. Иногда он гораздо больше, чем кто-то другой, нуждается в понимании; хотя бы попытке понять (и принять) его потрепанное, глупое, тянущееся к тебе сердце, и никто, кроме нас, не может сделать это. Мы дороги ему, знаешь? Ты дорог ему. И я знаю, что он тебе — тоже. Иначе я не говорил бы сейчас с тобой. А ещё я знаю, что ты примешь правильное решение, потому что ты вовсе не глупый и тоже не хочешь его ранить. И да, он не глупый. И да, он совсем не хочет его ранить, как бы это ни ужасало его самого. Потому что да, черт возьми, его хочется защищать, и он этого чертовски сильно заслуживает. Его хочется защищать от всего: от его гнилой, мутной семейки, которая его, кажется, и сломала; от этого почти что детского неумения готовить (нет, серьезно, он однажды себе все руки искромсает в попытке отрезать хлеб); от этих его иррациональных, явно пришедших из детства страхов, из-за которых он снова становится беззащитным, маленьким мальчишкой, ластящимся к нему в попытке укрыться от того, что его пугает. Но, если честно, больше всего его хочется защищать от него самого, потому что невозможно столько себя накручивать, взваливать на свои плечи столько ответственности и хранить в сердце столько вины. Ему пора перестать брать на себя так много, потому что эй, ты же сам говорил не держать все в себе, помнишь? Помнишь, ты обещал помогать и обнимал так сильно, что, казалось, сломаешь позвоночник? Хватит считать, что ты недостоин этого и должен всегда быть сильным. Сила — в слабости, не бойся побыть слабым рядом с близкими хотя бы ненадолго. Я же смог, благодаря тебе. Гуань Шань вдруг понимает, что пора сделать то, чего боялся, потому что это "определит род их отношений" и все такое. Ну не дурак ли? Ведь все и так давно уже было очевидно и определено, возможно, ещё до того, как они сами поняли. Вы [12:34] здаров Вы [12:34] не против если я приду? Вообще-то, Рыжий не любитель сообщений по одному слову, но когда пишешь что-то рисковое, лучше сразу дать о себе знать, чтоб не передумать и не начать стирать текст, пока будешь печатать. Хэ Тянь заходит в сеть сразу же, и он даже немного пугается этого и чертыхается. Пора бы уже привыкнуть к этому. дылда [12:35] ты знаешь, что нет дылда [12:36] и никогда не был дылда [12:36] но, эй, у тебя же уроки. собираешься сбежать из школы ради меня? Гуань Шань, ты такой романтичный... (♡▽♡) Рыжий стопорится на секунду, забыв, какой Хэ Тянь на самом деле придурок иногда, но он, оказывается, очень скучал по этому дурачеству, так что у него даже не получается злиться на него. Будто он просто разучился его ненавидеть. Да и, в конце концов, он, правда, собирался сбежать из школы, чтобы с ним поговорить, так что Тянь, на удивление, даже прав. Вы [12:36] слышь, Бэмби Вы [12:37] забери мой рюкзак и если чё скажи что мне поплохело или на физре мячом последние мозги отбили, хз это больше похоже на правду бэмби [12:37] эх красавчик бэмби [12:38] я не сомневался что ты сделаешь правильный выбор конечно бэмби [12:38] НО Я НЕ ИМЕЛ В ВИДУ ПОБЕГ С УРОКОВ бэмби [12:38] ТИПА бэмби [12:38] ТЫ НЕ МОГ бэмби [12:38] ПОДОЖДАТЬ??? бэмби [12:38] Я К ТЕРМИНАТОРШЕ БОЮСЬ ДАЖЕ ПОДОЙТИ А ТЫ ПРЕДЛАГАЕШЬ МНЕ ВРАТЬ ЕЙ В ГЛАЗА??? бэмби [12:39] совсем не печешься обо мне да????!!!!! бэмби [12:39] она ведь меня сожрёт и не подавится гуань шань! моя смерть будет на твоей совести так и знай... Вы [12:40] если не прекратишь я сам тебя сожру бэмби [12:40] ладно-ладно я понял ты же у нас такой свирепый и грозный утютю бэмби [12:40] возьму я твой рюкзак лети на крыльях любви решать свои амурные дела дитя мое бэмби [12:41] благословляю вас бэмби [12:41] аминь Вы [12:41] я говорил тебе что ты придурок? бэмби [12:41] о да бэмби [12:41] неоднократно бэмби [12:42] и я не заслуживаю такого отношения к своей невероятной персоне Вы [12:42] иди в грин пис пожалуйся бэмби [12:42] вот и пожалуюсь! бэмби [12:44] какой же ты все-таки жестокий рыжуля……………. Бесконечный треп Цзяня отвлекает от мыслей о том, что же делать с Тянем и что ему говорить. Он-то, конечно, решился на это, что уже хорошо, но обдумать свои слова (а лучше — действия, потому то у него со словами совсем уж туго) не получается, обрывки фраз летают в голове, но ничего не складывается в предложения, как бы он ни старался, и пытаться совладать с этим сейчас — гиблое дело, только накрутит себя, да и голову ерундой забьет. Уж лучше он там, рядом с ним, глядя ему в глаза, решит, что хочет сказать. Пусть лучше он запнется десять раз, но будет говорить от сердца, Тянь его все равно обязательно выслушает. Он заскакивает в автобус, как только тот подъезжает, оплачивает проезд, возможно, последней оставшейся мелочью, и валится на сиденье у окна, прижимаясь к холодному стеклу. В голову сами лезут воспоминания о том, как они с Тянем ехали в забитом вагоне метро: он — спиной к стеклу, а Тянь, — прижав его, лицом к лицу с ним, еще и иногда толкался и зажимал его между собой и стеклом, оправдывая это толпой (ну да, конечно, Хэ Тянь, ты же совсем не тот, кто мог бы просто подвинуть того наглого мужика, чтоб он не пихал тебя, да), отчего Шань жутко напрягался, потому что стекло за спиной холодное, твердое, а Тянь перед ним совсем близко, такой теплый и… Сама судьба не позволяет Рыжему додумать, потому что автобус неожиданно налетает на что-то, и Рыжий бьется своей дурной башкой об стекло, хмурится и мотает головой, надеясь «вытрясти» остатки этих мыслей. Вспоминает, как они слушали Scorpions через одни наушники. Они часто путались, цеплялись за все подряд и от этого время от времени вылетали из ушей, чем жутко бесили их, но было в этом что-то особенное. Как будто эти старые проводные наушники — ниточка, которая их связывает: один пойдет куда-то, и второй должен идти за ним, потому что не хотелось опять бежать за наушником; да и все равно ведь вместе идти, чего толку с разных сторон обходить фонарный столб или пытаться перебежать дорогу быстрее — рано или поздно окажетесь рядом друг с другом. А еще вспоминает, как Тянь на него взглянул тогда, когда началась «Still loving you», и одними губами проговорил эту строчку, глядя ему в глаза прямо и открыто. Шань тогда сделал вид, что ничего не видел, ничего не понял, да и вообще у него по английскому тройка с большой натяжкой (и Тянь, услышь он это, наверняка отвратительно пошутил бы. Придурок). Шань, вообще, серьезно удивился, когда они нашли хоть одно сходство между собой. Они такие разные, но, оказывается, музыка действительно сближает. Они прообщались несколько часов, обсуждая любимых музыкантов. Было так странно просто... болтать с Тянем. По-дружески, непринужденно обсуждать какой-то общий интерес и даже соглашаться с ним в чем-то; несерьёзно спорить о том, какая версия песни лучше, какой альбом интереснее, и все такое. Оказывается, Тянь не такой уж и заносчивый говнюк, а обычный подросток с обычными интересами. Он выпрыгивает из автобуса, едва не проморгав свою (Тяня) остановку, и идёт в сторону его дома. Он начинает конкретно нервничать, поэтому то идёт, то бежит, и ноги его подводят. Он ненавидит то, что этот придурок заставляет его чувствовать так много и именно таких чувств, потому что с каждым разом, когда тело реагирует на него (будь то стресс или... Рыжий решает, что лучше просто "или"), игнорировать этот нарастающий ком, прости господи, чувств все сложнее. Одно дело пытаться заткнуть свои дурацкие мысли, и совсем другое — слышать, как сердце бьётся одновременно и в ушах, и в желудке, и везде, где только можно его услышать или хотя бы почувствовать. Отстойно видеть, как из-за кого-то расширяются зрачки, краснеют щеки и улыбка так и просится на лицо. Он доползает до этой его дурацкой многоэтажки и старается не думать, что сейчас произойдет. Забегает в лифт и не смотрит в зеркало, потому что чувствует, что он весь взъерошенный, красный и, кажется, немного потный. Дышит через раз и, пытаясь отдышаться, думает о том, какая же всё-таки отвратительная музыка в лифтах. Лучше уж совсем без нее, чем с этим ни черта не успокаивающим тилиньканьем. Двери раскрываются, и ему бы выйти, но он стоит как истукан, замерев от ужаса. В драках он между "бей или беги" всегда выбирает (выбирал, до Тяня. И немного после, но уже с ним. Да и не получалось особо ни бить его, ни убегать) бей, а потом беги, но, видимо, чувства куда страшнее крови и выбитых зубов, потому что он не может пошевелиться. Он отмирает только когда двери начинают съезжаться обратно, и, пытаясь вылезти из кабины, оказывается слегка прижатым дверьми по бокам, неловко выбирается оттуда и идёт к двери Тяня. Просто стоит и смотрит на нее, не в силах пошевелиться или хотя бы нормально дышать, а не хватать воздух ртом, как рыба. И когда он все же решается постучать, решив, что дальше тянуть просто глупо, Тянь открывает ему сразу после того, как он один раз касается костяшками холодного металла (а может и до), и Шань едва не бьёт его по носу, замахнувшись, чтобы второй раз постучать. Отличное начало, да. Они стоят и просто смотрят друг на друга, едва дыша. Рука Шаня, так и не коснувшаяся двери второй раз, падает, и, кажется, это действует на Тяня отрезвляюще. Он дёргается и предлагает Рыжему войти одним взглядом, отходя с прохода. Помолчав ещё немного, Тянь первым нарушает тишину: — Жалеешь? — Что? — Шань поднимает на него ошалелый взгляд, не понимая, о чем он. — О том, что было. Жалеешь? — Он не грустный и не весёлый, просто честный и искренний. И смотрит в глаза, не давая разорвать зрительный контакт и соврать. На самом деле, ничего особо и не было, но это было важно для них. И реакция Рыжего тоже важная — позволил бы он ещё кому-то вести себя так с ним? Шань в ответ уверенно мотает головой, сжав губы в тонкую линию. Тянь кивает: — Я все это время думал, что было бы, если бы они не зашли. — Давай узнаем, — слова вырываются из Рыжего раньше, чем он успевает их обдумать, и понимает, что сказал, только когда видит слегка округлившиеся от удивления глаза Тяня. Не сказать, что он всегда жалеет о том, что иногда его рот работает быстрее, чем мозги. — Ну давай, — он видит в глазах Тяня пляшущих чертей, которые с каждой секундой всё задорнее. Голос в голове кричит остановиться, но он и не двигается. Это Тянь, крадучись, как пантера, медленно приближается к нему, как хищник, который боится спугнуть добычу, которая с каждым его шагом ближе к смерти. В случае Рыжего, видимо, смерти от разрыва сердца — он волнуется, а ещё считает, что не может реальный человек быть таким красивым и очаровательно смертоносным. Тянь становится почти впритык к нему, и Шань чувствует, как он дышит где-то на уровне его макушки. Он немного наклоняется, чтоб заглянуть Рыжему в глаза, и тот поднимает на него голову. Они видят, какие широкие зрачки друг у друга, слышат, как стопорится дыхание каждые несколько секунд и кровь бежит по венам, и чувствуют, как бьются сердца в унисон. Рыжий размыкает сухие губы, чтобы облизать их, и Тянь воспринимает это как зелёный свет. Он нетерпеливо наклоняется к нему всё ближе, и Шань, прикрыв глаза, тоже дёргается к нему навстречу едва ли осознанно. Они просто неловко соприкасаются губами на несколько секунд, и Тянь немного отодвигается назад, чтобы поцеловать снова. Тоже, лишь коснувшись сухих губ Рыжего своими (Шань замечает, что они у него очень мягкие и немного покусанные), но так нежно и так уверенно, что Тянь зажмуривается от того, как много пытается вложить в этот поцелуй. После этого Шань не даёт ему далеко отодвинуться, приоткрывает губы, и Тянь не может не понять, чего он просит. Проводит языком по его зубам, как бы прося их раскрыть, и, после того, как он его слушается, залезает языком в его теплый рот, спотыкаясь о каждую десну и зуб, сталкиваясь с языком Рыжего. Тому странно и непонятно, но ещё и очень неожиданно приятно. Ему странно, что его за талию к бёдрам Тяня прижимают руки, которые должны были только бить его; непонятно, почему он сам в ответ тянет его за шею на себя, стараясь быть как можно ближе; для него дикость, что его сердце бешено колотится рядом с кем-то не потому что он боится, а потому что наоборот — доверяет. Да, неумело, спотыкаясь, но доверяет. Свои тупые загоны, свои большие и не очень проблемы, свои мысли, свои чувства и даже свое тело. Они смотрят друг другу в глаза, когда прикосновение губ прекращается, и много-много мелко дышат, гоняя один теплый воздух между губами. Ладони Шаня медленно опускаются вниз, вдоль позвоночника Тяня, оглаживая каждую мышцу, перекрывающуюся под футболкой и кожей, и он хватается руками, сжатыми в кулаки, за футболку Тяня на спине, на уровне нижних ребер, а голова укладывается на его плечо. Тянь обнимает его на уровне плеч, и Рыжий оказывается буквально прижат к нему вплотную, так, что дыхание перехватывает. Он сначала пугается и хочет вырваться, вдохнуть полной грудью, но, когда понимает, что к нему не всегда касаются, чтобы сделать больно, и это, оказывается, очень приятно, он расслабляется и размякает в крепких объятиях Тяня. Он следит за его реакцией и наконец-то счастливо, умиротворённо улыбается, и Рыжий чувствует это плечом, на котором лежит его голова. Шань жалеет, что не сделал этого раньше, потому что (оказывается) Тяню очень приятно доверять и знать, что он его не подведёт; что есть люди, готовые быть за него до конца, что бы он ни сделал и ни сказал.