Problematic

im not part of the solution, i am part of the problem.

холод широких бетонных стен завода-склепа ерошит волосы даже на голове, а cашка в одной короткой майке. это не то, что он хотел видеть, это не то, где он хотел его видеть, это не то, где он хотел, чтобы он был. неужели желание того, чтобы он хотя бы был, так сильно противоречит его бытию в нормальных условиях? среди нормальных людей? — мне тут нравится, ребята хорошие, — улыбка лучезарная, как и всегда. как раньше. но теперь он знает, отчего так зеркально сияют его глаза, хотя бы и хотелось верить, что это он всему виной. саша, почему у тебя такие широкие зрачки? я тебе нравлюсь хоть немного сильнее, чем вещества? — это вот этот твой? — басит какой-то мужик у организованного костра, или парень, или вообще дед — кто его разберёт. но голос пугает. и слова… — тоже употреблядыш малолетний? не похож… — нет, ты что, тоша хороший, я его люблю. звук в ушах выключается, и внутри черепной коробки звонко фонит. — а нас не любишь, получается, — хихикает какая-то девица. — нет, я только его люблю, — он по-дурацки улыбается. от саши чем-то невыносимо приятно пахнет, хотя это невозможно в таких условиях. его кожа, это запах его холодной голой кожи. она бледная, как мел, и покрыта мурашками. тоше не хочется верить в то, что он это говорит. и он знает, что это правда. и если бы не любил бы так же только одного сашу — сюда никогда бы не пришёл. — я покажу ему свою комнату. — у тебя есть своя комната? — конечно, — саша подмигивает. — что мы тебе совсем бомжи? — я думал, да. — ну… разве у бомжей есть своя комната? — даже с дверью? — почти. старый бордовый матрас на бетонном пыльном полу. комната и правда своя, дверь — рваная штора. и как они её сюда только присобачили? саша вьется вокруг него, и у тоши пережимает все мышцы, и в частности — сердечную, ком завязывается, затягивается в солнышке и поднимается вверх по трахее, он скоро выплюнет его прямо в лицо. если бы только смог — только так и получится выразить все, что он чувствует, все, что он думает. саша трогает его волосы, трогает его лицо, тоша делает вид, будто так и должно быть, будто он не руководит собой, будто он во сне. это сон. саша обнимает его, и ледяная кожа голых плеч мажет по его шее, и она горячеет — в паху тоже горячеет, и это просто невозможно. он пускает все на самотёк, он знал все, все знал, поэтому пришёл. — я тебя люблю, тошенька. — и я… и я тебя… люблю. — самому страшно от своего голоса — неожиданно хриплый и холодный. глаза саши округлились и будто бы на мгновение погрустнели, или тоше так показалось. неуловимая вязкая тоска в серых глазах вспыхивает достаточно ярко, чтобы понять все. — правда? тоша сам целует его первым, прямо в губы. его первый поцелуй — на какой-то заброшке с лучшим другом-торчом. круто. губы холодные, влажные, на вкус словно вода. а вот язык горячий, обжигающий даже. и когда тоша чувствует его у себя во рту, едва ли не отскакивает — в штанах резко тяжелеет, и в груди доселе совершенно неведомое чувство разрывает оверсайз футболку — такой оно силы. руки дрожат. первый поцелуй — и он же первый поцелуй с языком — и он же все ещё на заброшке с лучшим другом-торчом. у саши глаза светятся ледяным огнём, а в уголках — осколки слезинок. он влажно беспорядочно клюёт его в щеки и что-то сбивчиво шепчет, но тоша не слушает — не может слышать через пелену белого шума в ушах, они сейчас сгорят. саша явно взрослее, это пугает. пугает, когда его рука лезет тоше под футболку, пугает, когда другая ложится на шорты, но тоша не останавливает их — его самого тянет слишком сильно, слишком долго. он запускает пальцы в спутанные сожженные в вату белые волосы, чувствуя тепло кожи головы. происходящее становится невыносимым, когда саша прижимается губами к его шее, а к бедрам вставшим членом. и осознание происходящего окончательно срывает крышу. неужели первый поцелуй, первый поцелуй с языком, первый секс? да. на заброшке с лучшим другом-торчом. если за секс можно считать неловкую дрочку на грязном матрасе под липкие испуганные и одновременно голодные вздохи. теперь тоша его точно здесь не оставит, как бы он ни сопротивлялся. он сделает все. тоша сидит на бетонке на первом этаже. недалеко слышен треск костра из бочки и гогот сашиной компашки, тоша неодобрительно косится в их сторону. — пойдём со мной, саша? родители готовы, чтобы ты жил с нами, честно. — не надо, тоша, мне тут правда хорошо, — говорит саша, улыбаясь, но теперь тоше ясно различима в его глазх настолько глубоко и плотно укоренившаяся безысходная печаль, что стала частью его обыденного взгляда. — хочешь с нами? — он берет со стола-коробки косяк, и прикуривает его. поднимает хитрые прозрачные глаза: — а это хочешь? — ни за что! — вспыхивает тоша. — и ты не надо… пожалуйста. — говорит он тише и жалобно-безысходно. на что саша снова лишь улыбается. между ними будто при всей крышесносящей близости разные вселенные. саша берет в руки его лицо и снова целует, оставляя отпечаток холодных губ и носа и щекотку длинных волос. тоша тает и пугается одновременно. — а они если увидят? — громкий влажный шепот. — они все знают. я же сказал: я только тебя люблю.