От чистого истока

Валера вообще-то по делу в неурочное время в кащеевы подземелья спускался. Список на волю всегда раз в неделю он носил, все в целом как обычно: младшим отрядам всякие сладости, ерунду типа стирающихся ручек, пилотной группе — сигареты, нормальные стимуляторы, прочее. Еще в этот раз очень просили, чтобы Турбо выбил бесшовное бельё, потому что в костюме оказалось в нем гораздо удобнее. Должен был в пятницу идти, но Айгуль подвалила, и обосновала — всем почти девчонкам нужны были какие-то их хуйни для месячных, она одна не зассала и попросила пораньше. Валера не очень хотел слушать, почему надо раньше, но Айгуль никогда по ерунде не доебывала — надо, значит надо. Его дело — перед старшими попросить. Чтобы попасть в берлогу, где работали, ели и спали старшие сотрудники исследовательского центра, нужно было спуститься на минус третий этаж, к холодильникам, пройти мимо морга, вивисекторской, секционного зала и прочих холодных и пустых пыточных помещений, от которых воняло формалином. Сюда спускались только уборщица, старшие и редкие студенты, освещение экономили — и в длинных бетонных коридорах было почти что по-ночному темно. И сыро. Идти сюда было почти так же стремно, как и быть тут пойманным, поэтому определенный авторитет Валера имел за то, что не ссал спускаться вниз. У него, конечно, было выбито разрешение на посещение помещений этого уровня, как у пилота, но дело не в том, что ему бы за это ничего не было. Просто и правда — нехорошо тут. Валера ходил сам по нескольким причинам: Кащей его научил, что настоящая власть — это когда у тебя есть что-то, чего нет у всех остальных, заимеешь — не отпускай. А потом практически подарил ему возможность барыжить на все кадетские отряды: Кащей все мог достать, его воля хорошо грела и из Японии, и из Китая — только к Кащею ты сам не попадешь. Нужно через его пилотов договариваться. Валера не мудачил сильно, надавал пиздюлей тем, кто пытался с мелочи за жвачки стричь десятки рублей, и прибрал в итоге всё к своим рукам. Что так же можно с офицерами договариваться — сам додумался, Кащей за это очень хвалил. Особистам и комсомольцам тоже остопиздело жрать одну рыбу и носить семейные трусы. Но с ними разговор, да и объемы, были совсем другие. Кащей его еще научил, что твою крепкую руку любить должны. Уважать искренне. Нельзя просто малолеток щемить, когда вы заперты в крепости, и каждый завтра может умереть. Надо, чтобы тебя не только боялись. Поэтому если Айгуль попросила за девчонок — Валера делал. Это забота. Особенно за девчонками — им-то было чуть ли не тяжелее, чем парням, а виду они никогда не показывали. Это когда с пилотами тренируешься, узнаешь, как оно на самом деле, глупости всякие забываешь с улицы. Пилоты вообще очень много чего про друг друга узнают, но всегда молчат. В дрифт бы Валера с Айгуль не пошел. Во-первых, потому что Зима бы не понял. Во-вторых, потому что Зима. Спускаясь в одиночку по бетонным кишкам подземелья, Валера думал, что Вахит точно не заснет, пока он не вернется. От этого холода и сырости очень хотелось обратно к нему. Когда он подошел к двери — его, конечно же, не слышали. Пилоты ходят бесшумно. Очень, конечно, зря их этому учат. Потому что Валера, конечно же, перед тем как стучать, попытался заглянуть, что там у Кащея вообще происходит. Тяжелая стальная дверь с двумя латунными табличками «старший научный сотрудник Желтухин В.Е» и «старший научный сотрудник Р.В. К….» была приоткрыта. Валера осторожно проскользнул за тонкую полосу света и заглянул в широкую замочную скважину. Р.В. сидел на своем рабочем столе, закатав рукава бессменной черной рубашки, и оперевшись спиной на какой-то огромный стальной ящик, этот, из приборов его, хрен вспомнишь как называется. На предплечье у него был затянут жгут, и он активно сжимал ладонь в кулак, а другой рукой — курил. И как-то улыбался странно для… забора крови. В замочную скважину Валера увидел только широкую спину в светлом шерстяном кардигане — ну, это-то понятно, В.Е. И тот садился перед подозрительно улыбающимся Кащеем на колени, что-то держа в руке. Охуеть. Не секрет, что Кащей ставился всем, что мог достать, отбирал лучшее — детям, варил из кусков кайдзю холодец и экспериментировал, как мог. Ильдар Янусович его как-то раз при кадетах под нос обозвал хануриком, но кто б осуждал. Без кащеевских порошков все кадеты бы подохли под сапогом Ильдара Юнусовича. Чего Валера не знал, что его Желтый ставит. Как-то он думал, что Вадим Евгеньевич, ну, другой какой-то. У него своя была какая-то история, в которую Кащей сказал не лезть и не выебываться, что-то с особистами мутил. Валера не знал, что он тоже с Кащеем ширяется по ночам. Хотя кто бы их осудил. Вахит бы осудил — ему не нравилось, когда много бухают и торчат. Он говорил, что если надо колеса жрать для этих тренировок, так въебывать надо меньше, а то эти мудаки считают, что это норма. Не уважал тех, кто нажирался стимуляторов и завышал всей пилотной группе показатели — и Валера с ним был в этом согласен. Желтый поднялся, и стеклянный шприц знакомо звякнул о металлический поддон. Валера успел увидеть, как на него посмотрел Кащей и сначала подумал — нормально взяло. Сейчас Кащея разберет, он будет добрый и не вызверится за него за внеочередной поход с просьбами. — Бля, держи меня, я упаду сейчас, — слышит он голос Кащея. Видны только ноги — видно, как Желтый ловит его под колени. Блядь. Валера думает бежать. — Нормально тебе, ты точно себя чувствуешь хорошо? — он видит, как руки Кащея ложатся на ремень Желтого сзади и не может уйти. — Охуенно мне, сработало. Давай, а, прямо здесь, оно минут десять работать будет, — и Валера прикрывает себе нос рукой, чтобы так шумно не дышать. Он видит, что Желтый стягивает с Кащея штаны и очень привычно, небрежно кидает их на пол. Слышит звон пряжки ремня, шорох какой-то — голые лодыжки Кащея смыкаются накрест. Это совершенно определенно точно стон. — Охуеть, — он слышит голос Желтого, как через вату, — реально легко так. Блядь, я так давно хотел… — Ну так еби, раз так давно, — Валера задыхается и краснеет вместе с Кащеем, — давно… Валера делает три медленных шага назад, не убирая руки с лица. От темной стены ему, безусловно, отлично слышно, что они делают. Когда тренируешься с пилотами, очень много хуйни из головы вылетает. К примеру, что стремно, что тот, кто был у тебя в голове, теперь тебе самый близкий человек и хочешь ты его, и что он — тоже парень. Ты не выбираешь, с кем сможешь оказаться в дрифте. Это просто случается. Они как-то смирились с Вахитом, что после всего, что было, хочется быть с друг другом, касаться друг друга. Кащей всем на вводной говорит, что после дрифта может быть сложно снова быть только одним человеком — и Вахит в нем болел и ныл, как выломанное ребро. Но так вообще нельзя. Это, типа, статья. Валера прижимается затылком к холодной сырой стене и ему становится вдруг пиздец как обидно; подвальные крысы, которые в егеря нос не совали, а их жизни учат, ширяются хуй пойми чем и трахаются, а им, блядь, что-то там нельзя. Пилотам — настоящим, не кадетам, а тем, кто был в егере и выходил в море — можно всё. Кащей учил — их держат в этой крепости, как в тюрьме, потому что на воле пилоты были бы слишком опасными. Кащей учил, что надо брать всё, что хочется, и делать так, чтобы за это ничего не было. Валера следит за дыханием, пока за дверью не прекращаются бодрые звуки жизни. Они смеются. Сволочи, блядь, он тоже хочет с ним смеяться и курить, пока им легко друг друга любить. Выждав пару минут и сделав лицо попроще, Валера очень громко стучится. — Турбо? Ты? — откликается на условный стук Кащей, — Да заходи, че ты как не родной. Голос у него без злого веселья. Зайдя внутрь, Валера замечает, что Желтый пытается спрятать смех и кривую улыбку, уткнувшись в какой-то прибор. Ручки какие-то натирает. — Ренат Васильевич, извини, что без договора, но у меня дело есть, поджимает немного, — он достает из кармана список. Спекулянство — тоже статья. — Там наше обычное, только вот Айгуль просила пораньше — девочкам чет с колесами намудрили, и они боятся, ну… — Валера вдруг смущается, — без этих их бабских штук остаться. Очень не хотят в костюмы с ватой лезть. И гандоны просили нормальные. — Сука, пионервожатый ты мой, Валера, — бубнит через сигарету Кащей, — ты скоро им косы будешь заплетать и отбой трубить. Как-то про гандоны легче просить, хотя сейчас… Валера и для себя просит. Вдруг. — Но если Айгуль Ибрагимна просит — то надо уважить, — продолжает Кащей, что-то разбирая на столе. Как Желтый — ручки крутит, ага. — Пиздец, конечно. Мы на следующей неделе в эксплуатацию Екатерину Вторую сдаем, а девки вату шьют. Всё, Валер, понял я тебя, вали давай, отбой труби, — отмахивается от него Кащей. Подумал бы, что грубит — если бы не знал, за чем застал. Валера сваливает. Дорога назад кажется не такой долгой и не такой холодной — у Валеры что-то внутри кипит. Злость какая-то, и на себя, на них всех — и тепло, где-то в животе, как в детстве будто неделю ходил и думал, как мама выпорет за тройку, а она проверила дневник, улыбнулась и сказала, что он умница и все исправит. Ну так-то все понятно, чё объяснять. Если старшим нормально за закрытой дверью, пилотам вообще все можно. И как-то непонятно, почему он вообще думал, что нельзя. Когда Вахит все сразу понял, когда он почувствовал то же самое, и без дрифта. Морду не полез бить, остался его спокойной тишиной. Дрифт — это тишина между двумя. Вернувшись, Валера хочет, было, сказать, что надумал — но не может. Дрифт — это тишина и он молчит. В их боксе на одной из одинаковых кроватей Вахит уже лежит, задремывая, и на одной из одинаковых тумбочек стоит прикрытая тарелкой миска самой вкусной японской заварной лапши. Валера вдруг чувствует, как он голоден. Поэтому он просто ужинает, глядя, как Вахит медленно засыпает, и сам ложится спать. Утром пробежка, завтрак, русский и физика — плечо к плечу, шаг в ногу — и тренировка в симуляции в дрифте. Больше внутри ничего не болит. После ужина Вахит сдвигает их кровати.