Пэйринг и персонажи
Описание
На дне её прочитаю слова. Может быть ещё остались силы?
Примечания
Идейное вдохновение: https://youtu.be/bjSA0zCo2t0
Посвящение
Соске. И Макото. Любимые мальчики, все сезоны терпят и ждут пока их водоплавающие решат свои тёрки уровня детского сада. Желаю им вечного счастья и начхать с высокой колокольни на чужие заскоки.
6
11 сентября 2022, 12:33
***
Внутри все обваливается. Падает. Земля уходит из-под ног. Как можно удержать равновесие, когда перед тобой стоит человек, которого здесь быть точно не должно? Человек из прошлого, который был когда-то всем. За которого и в огонь, и в воду, и все отдать не страшно. С которым воздухом одним дышать и душу на двоих делить. Да что душу — целого мира не жалко. А ему этого и не надо. Не надо — и все. Ни души, ни сердца не надо — и так нараспашку, на — забирай — все равно не надо. Разорвись, расшибись хоть — ничего в ответ. Пустота в глазах и взгляд в даль. И рассуждать о чём-то далеком, пространном. А зачем о несбыточном мечтать, когда тут рядом рвётся, жжется сердце горячее — поддержать, тепло подарить и полюбить наконец. Но оно не надо. Совсем. И больней тем, что от самого дорогого человека нож под рёбра воткнут. Падай, комета, в океан. Лети в свой последний путь. И теперь, когда все окаменело и зарубцевалось, взглянуть в то лицо, что когда-то было любимей всех на свете, подобно цунами, вызванному подводным землетрясением. Соске испытывает что-то сродни взрыву, когда видит до боли знакомые черты. Не обознался. Нет. Перед ним и правда Рин. Повзрослевший, несколько осунувшийся, отпустивший волосы, собранные в хвостик, Рин, что равнодушным взглядом скользит по поверхности бассейна. Будто все это уже настолько осточертело, что и глядеть сил нет. Лишь когда он поворачивает голову, маска трескается. Глаза. Алые-алые, будто драгоценные камни — когда-то Соске отдал бы все, чтобы каждый день смотреть в них — увеличиваются от удивления. Затем прищуриваются от недоверия. И лишь потом начинают сверкать от осознания — это же Ямазаки. Самый настоящий. Прямо перед ним. И хоть Рин крайне стеснителен на проявления чувств — столько лет вместе, ещё бы не знать — сейчас же делает несколько стремительных шагов вперёд, чтобы влететь в объятия друга. Друга, от которого несколько лет не было никаких вестей. Соске вздрагивает. От такого напора. Но руки все равно сжимает за чужой спиной, что сейчас так подозрительно вздрагивает. Господи, неужели он плачет? Хочет отодвинуть Рина, чтобы взглянуть в лицо, но тот лишь сильнее вцепляется в плечи. — Ну ты и придурь. Самая настоящая придурь, — долетает до ушей. — За два года, и ни строчки. Я что думать должен… что ты помер тут что ли? — Рина потряхивает, но он продолжает. — Хоть открытку. Послал бы хоть открытку! Он отстраняется, резко, в один момент — впрочем, как всегда — и вперивает свой взор прямо на Соске — в глазах-рубинах плещется откровенный укор. — Что с тобой случилось? И Соске даже не знает, что ответить. Что он действительно чуть не умер физически, а потом почти умер морально? Что его прошлая жизнь развалилась на куски прямо у него в руках? Что едва-едва получилось собрать себя заново, найдя новых людей, поверив в новую мечту? Эгоистично. Да и не к месту совсем. Рин и так переживает за него, а вываливать своих скелетов из шкафа — лишь напугать ещё больше. Поэтому Соске лишь вздыхает и выдаёт: — Все нормально. Замотался просто. Последний год все-таки, понимаешь. Да и писать было особо-то не о чем — уроки, сплошные уроки. Ну, прости дурака, — и выставляет вперёд кулак. — Забили? Бровь Рина странно ползёт вверх, и Соске такое чувство, что если он продолжит дальше, то Матсуока просто всечет ему за этот абсолютный бред. Соске и сам понимает, что это откровенная лажа, но сказать что-то всё-таки надо было. Уж лучше, чем застыть каменным истуканом. Но Рин в итоге лишь обреченно вздыхает — мол что взять с идиота — и протягивает кулак в ответ. — Забили. Но на мгновение его лицо приобретает угрожающее выражение. — Но если ещё раз так сделаешь — точно нос расквашу. А потом смеётся. Громко, заразительно. Как умеет он один. И Соске смеётся в ответ. Легкость, с которой Рин переключается с одной темы на другую — это то, за что стоит ценить. — А ты как сам? Лицо Рина как-то сразу тускнеет, а взгляд становится задумчивым — словно в памяти всплывает что-то такое, что совсем не хочется вспоминать. Он вдруг оборачивается назад, будто ищет кого-то, но там никого не оказывается. — Да так… неплохо тоже. Соске отвлекается от собственных раздумий, что уже привычно начинают теснить голову, и тоже осматривается по сторонам, вдруг замечая, что в округе вообще никого нет. Вот совсем. Пустая площадка и мерно переливающийся бассейн. Это значит, пока они здесь с Рином общались, все просто взяли и деликатно вышли, чтобы дать им возможность побыть вдвоём. Но кто мог додуматься? В голове не укладывается… Неожиданная мысль молнией пронзает разум. Макото. Светлый, открытый, всепонимающий Макото. Отчего-то становится душно. Придумать такое. Боже… Хотя нет, даже не придумать. Почувствовать, понять с одного взгляда, почти что ощущения. И ни словом, ни взглядом не показать своего присутствия, точно испарившись. Тактично испарившись и прихватив с собой других громких, навязчивых, раздражающих субъектов. Удивительный человек. Горячая благодарность патокой разливается внутри, и на душе становится вдруг тепло-тепло, будто зимой обернуться мохнатым пледом. И сразу меркнет тревога и переживания за Рина, за его самочувствие и проблемы — успеют ещё обсудить. А хочется лишь найти Макото и сказать спасибо. От всего сердца. И не только за сегодня. За все вообще. За общение. За дружбу. За то, что заметил и вытащил своим искренним отношением из той дерьмовой ямы, в которую Соске сам же себя и закопал. — Что застыл? Может на улицу пойдём? Там ребята заждались. Рин окликает его, и Соске лишь кивает в ответ. Оборачивается, поднимая сумку — так бы и валялась тут забытая — и следует за другом. Они идут по уже знакомому Соске маршруту — знает теперь, был здесь — и скоро оказываются на улице. Солнечные лучи касаются лица, но не жаром, а лишь приятным теплом — оказывается уже вечер. Соске охватывает взглядом окрестности в поисках одной конкретной компании. И действительно, необходимые субъекты обнаруживаются на ближайших скамейках возле здания. И лишь сейчас Соске представляется шанс рассмотреть новых знакомых поближе. Желтый неугомонный энерджайзер с полным отсутствием такта — уже знакомы. А вот с его приятелями — ещё нет. Фиолетовый ботан в очках с занудным выражением лица, что-то увлечённо вещающий себе под нос, и какой-то блеклый задохлик по виду ничем не отличающийся от растущего по соседству дерева. Ощущение безнадежности издевательски скатывается по спине. Соске приходится прикладывать неприлично много усилий, чтобы сохранять невозмутимым лицо. И это команда Иватоби по плаванию? Что очевидно понятно по одинаковым курткам с гигантской надписью впереди. Да уж. Даже у него в школе кадры были поинтересней. Саркастические комментарии так и просятся наружу, но Соске вовремя прикусывает язык — совесть обжигает сознание — это будет издевательством по отношению к Макото. После всего того, что он сделал — так себя повести — как плюнуть в душу. Да, может быть на этих чудил и правда без смеха не взглянешь, но они дороги Макото — в чем Соске даже не сомневается — Тачибана — широкая душа, у него не может не быть друзей — а это значит, что нужно относится к ним соответствующе. Ведь по сути, ничего плохого они ему не сделали. Кстати, а где же сам Тачибана? Соске приглядывается. И замечает. В тени других, практически сливаясь с окружающей средой, сидит Макото. Как хамелеон — ловко прячась ото всех. И что более удивительно — никто и не замечает этого. Парни о чём-то общаются между собой, не видя, как их друг исчезает прямо на глазах. Лицо, не выражающее абсолютно ничего, и взгляд, обращённый в пустоту — Макото точно сейчас далеко отсюда. Так далеко, что даже не сразу замечает их, лишь в последний момент поднимая голову. Взгляд зелёных глаз изучающе проходится по нему — Соске кожей ощущает тысячи игл, впивающихся в тело. Надо поговорить. Обо всем поговорить, — в голове возникает лишь одна мысль. При виде их вся стайка тут же оживляется, вскакивает и начинает собираться. Соске наблюдает за всем этой суетой одновременно с интересом и равнодушием. Хотя, честно интерес все-таки перевешивает. Куда они так торопятся? И зачем столько вещей? Рин у них явно здесь за главного. Он и выглядит спокойно и уверенно, да и говорит с такой непривычной четкостью, будто точно знает, что остальные это выполнят. И действительно, все следуют его указаниям и даже уточняют какие-то детали. Соске усмехается. Рин без него не пропадёт. Уж точно не с этими. Даже Макото, до этого так и сидевший в стороне, встаёт и вливается в общую компанию. И вновь беззаботная, непроницаемая маска — сквозь неё не разглядеть, что творится внутри — можно даже не пытаться. Но он почему-то начинает помогать тому странному парню, чем-то напоминающим амебу, и не так аккуратно и деликатно, как когда-то Соске, а прямо-таки откровенно, с почти родительской навязчивостью, будто тот — несмышлёный ребёнок. Складывает вещи, проверяет сумки, спрашивает хочет ли тот пить — ну точно как с младенцем. А в ответ — тишина. Вот серьезно — Соске даже прислушивается — никакого ответа. Неспособный-сделать-свои-дела-сам даже не удосуживается сказать «спасибо», продолжая делать вид, будто так и задумано — использовать другого человека для своих нужд — а потом просто разворачивается к Макото спиной и начинает что-то обсуждать с Рином. Причём гораздо увлечённей и активней. Зелёные глаза блекнут, теряя свои блеск и яркость — внутри что-то болезненно сжимается — Соске слишком знаком этот взгляд. Взгляд, когда влюблённое, открытое всему миру сердце протыкают насквозь лезвиями равнодушия и безразличия. Когда внутри взрывается бомба, а никто этого и не видит. Когда тёплая, живая радужка покрывается коркой льда. Любовь губительна, если у неё нет выхода. Ведь вместо того, чтобы выйти, выплеснуться в этот мир и одарить того самого человека лаской и теплотой, она томится где-то в недрах сердца, словно в каменной темнице без света и воздуха, и вскоре затвердевает вместе со своим пристанищем до лучших времён или же умирает навсегда, оставляя меж рёбер зияющую пропасть. Соске горько усмехается. Знакомо. Как же это ему знакомо. Так и он когда-то отказался от своей любви к лучшему другу, похоронив ее под лавиной боли, а потом вообще переплавив во что-то большее и светлое. По итогу, не оставив ничего. Ничего. По правде, ничего. Теплота, доверие, уважение, любовь. Но любовь другая — партнерская, дружеская, почти что родственная. Рин — один из самых дорогих людей для него, но Соске уже давно отпустил его в свободный полёт. Отпустил ещё тогда, год назад, на остановке, смотря вслед уходящему автобусу, вглядываясь в счастливое лицо. И ощутил свободу. Сначала опустошающую, потому что не знал, как жить дальше. Потому что потерял какую-либо цель. Потому что до этого жил не своей жизнью. А потом вдруг стало легче. Мир перевернулся на триста шестьдесят градусов, но от этого стало лишь легче. Он перестал цепляться за прошлое и лелеять несбыточные мечты — травма расставила все по местам — прежние установки рухнули — у Соске не было другого пути — вперёд и только вперёд. Он сильно повзрослел за это время. Но Макото… Соске ощущает непонятный гнев, разгорающийся где-то глубоко. Разве этот добрый, нежный, открытый человек, готовый помочь кому угодно, заслуживает такого отношения? Разве он должен страдать из-за какого-то рыбоглазого студня? Но почему Тачибана это терпит? Почему сносит такое унижение над собой? Соске вновь вглядывается в зелёные глаза и замечает усталую обреченность вперемешку с упрямой необходимостью, будто Макото просто обязан это делать. Будто его кто-то заставил. Будто все это — естественная обязанность, над выполнением которой и не надо задумываться. Нет, они точно должны поговорить. Поговорить и наконец разобраться во всем. Им однозначно есть что обсудить. Прерывает его мрачные размышления как ни странно Рин. Касается плеча легким похлопыванием, привлекая, обращая на себя внимание. И Соске понимает, что завис. Конкретно так завис, увязнув в тягучих, как болотная трясина, мыслях. Поворачивается, ожидая ответа — в алых глазах напротив вспыхивает удивление, но тут же гаснет, уступая место обычному выражению — Рин не спросит — можно и не ждать. Лишь потом выбьет силой нужную информацию. Но это уже будет потом. Сейчас же он лишь складывает руки на груди и, вздохнув, лишь коротко сообщает: — Мы тут на пляж собрались, поплавать. Ты с нами? Пляж. В голове столько ассоциаций… Соске не был на пляже так давно, что почти что никогда. Городской мальчишка, он думал, что покоряет воду в искусственной закрытой луже, сделанной человеком. Дурак. А там… Открытый океан. Огромный, соленый и совершенно неподвластный. Вообще никому. Соске как-то видел фильм по телевизору. Там рассказывали о разных случаях из жизни серфингистов. В том числе и несчастных. Он как сейчас помнит то удушающее чувство страха, что заставило его вжаться в диван, при виде гигантской многометровой волны, с головой накрывающей человека. Совершенно первобытного страха — что-то сродни тому, что испытывает рыбак, попав на маленькой лодчонке в шторм. Бороться против стихии — бесполезно. Лучше уж и не пытаться. Но перед глазами встаёт тот пустой, безжизненный взгляд Макото, и Соске соглашается. Коротко кивает Рину и следует за удаляющейся толпой, замыкая шествие. Они приходят не скоро — где-то минут через пятнадцать. Соске с интересом рассматривает незнакомые пейзажи — он никогда не бывал в этой части города, по честному, даже не представляя о ее существовании. Старые, деревянные здания, настроенные друг на друге, покосившиеся сараи и прогнившие рыбацкие лодки — место выглядит заброшенным, хотя и находится недалеко от цивилизации. Соске, выросший среди множества домов, машин и асфальта, ощущает себя путешественником на заброшенном острове. Прямо за поворотом оказывается не сразу заметная лестница, по ней они и спускаются. Достаточно крутая — каменные ступеньки прячутся почти одна за другой — приходится все время смотреть под ноги. И лишь перешагнув через последнюю, Соске понимает, что это все. Они пришли. Стоит поднять голову, как в нос ударяет стойкий запах. Соли. Свежести. Океана. Синего, свободного и бескрайнего — куда ни брось взгляд — везде вода. Справа, слева, впереди — за исключением небольшой полоски земли, именуемой пляжем. Здесь совсем пусто — голые камни да песок — и тихо — только ветер воет в одиночестве. — Это наше тайное место, — заговорщически шепчет Соске Рин. Потом толкает амебу в плечо, и они на всей скорости влетают в воду, тут же бросаясь куда-то плыть. Энерджайзер восторженно визжит — от такой громкости у Соске закладывает уши — и, подхватив своего бормочущего приятеля, бросается следом. Скоро и они пропадают из виду. Сказать что Соске ошарашен — это не сказать вообще ничего. Шок, изумление, непонимание — внутри кипит смешанный коктейль. Это ведь как возможно — бросив вещи, унестись прямо в океан, будто их там ждут — а сумки, а все остальные… Он оборачивается, чтобы ещё над чем-то возмутиться и словно врастает в землю. Макото. Макото стоит рядом, а в глазах у него… пылают фонарями сигнальными огни страха. Застарелого, глубинного — как болотная трясина склизкого — сделал шаг — и тут же провалился по самое горло. И нет выхода больше. Нет. Дёрнешься — оно лишь глубже тянет — туда — на самое дно — в агонию собственного бессилия. Такого же как и у него. Соске будто молнией бьет. От внезапного понимания — не так уж они и различны. Но сейчас не время для размышлений. Нужно помочь Макото — не дать утонуть в удушающей истерике. Он делает два стремительных шага и одним точным движением опускает руки на чужие плечи. Макото будто электрический разряд прошивает — Соске пальцами чувствует задрожавшее тело, но лишь крепче сжимает ладони. Зелёные глаза мутнеют, закрываются, а распахнувшись — расширяются от шока. Макото удаётся выдавить из себя лишь одно слово. — Ты? Соске лишь слабо кивает. Сил ответить почему-то не находится — голос падает куда-то между рёбер, да так и застревает там. Он лишь мягко направляет Макото к ближайшему уступу. Не разжимая рук — одна по прежнему перекинута через плечо, другая — уверенно поддерживая за спину. Макото идёт, словно пьяный, едва передвигая ноги — практически опираясь на него. Наконец дойдя, мешком падает на жесткий камень и затихает. Соске осторожно садится рядом. Не спрашивая, не доставая, не говоря ни слова. Чувствует, как по себе — рано. Ещё не пришло время — все равно не дождётся ответа. Молчание длится неопределенное время, но это вроде бы и не важно. Они сидят вместе на этом диком пляже и смотрят на океан. В ушах шумит бриз, и вроде бы ничего не произошло. Будто бы обычная дружеская прогулка в поисках приключений. Только Макото как застыл в одной позе, так больше и не сдвинулся. Соске позволяет себе слегка повернуть голову. Совсем чуть-чуть — просто чтобы убедиться. Так и есть — та же сгорбленная, будто придавленная неподъемным грузом, спина — можно вернуться в прежнее положение. Как вдруг до ушей долетает едва слышимый, почти призрачный звук. Соске весь обращается в слух, пытаясь понять, не показалось ли. Звук повторяется, и вот он уже может различить вполне четкое человеческое слово. — Прости. Прости? Он не ослышался? Извинение? Но за что? Макото вздрагивает. Соске хочется треснуть себе по лбу — кажется, он сказал это вслух. А потом вдруг со вздохом откидывается назад, прямо на камень, и вытягивает ноги вперёд. Чтобы вновь замолчать. — За то, что увидел. Соске всё-таки поворачивается. Всматривается. Макото спокоен — буря миновала — но что-то внутри подсказывает, что все совсем не так. Ветер путает волосы, закрывая обзор — Соске отмахивается — Макото смотрит на океан. Долго, будто пытаясь найти что-то, а может быть и кого-то. — Ты ведь все понял. Его пронзает чужой взгляд. Соске хватает сил посмотреть в ответ — становится горько. На дне малахитовых глаз лежит знание — о боли, страхе, пустоте и одиночестве. О своих или чьих-то — неважно. Давящее понимание и облегчающее принятие. Чужая горечь обволакивает нежностью. — Я боюсь океана. С детства. И Соске знает — прочитал в отблеске чужой радужки. И ещё кое-что, гораздо более личное, погребённое под слоями масок. Его ломает. Звуки складываются в слова, а они — в предложения. Соске говорит, говорит, говорит — как будто последний раз в жизни. Про всё — Рина, разбитое сердце, травму, страх, отчаяние, бессилие, апатию и, наконец, свободу. Останавливается он, когда по щекам льётся что-то горячее, а в горле подозрительно сухо. Руки Макото оказываются отчего-то везде, а сам он внезапно — совсем рядом. Соске поднимает голову — все это время глядел зачем-то вниз — и смотрит. Смотрит-смотрит, ища что-то в глазах напротив. И видимо находит, раз единым движением, оттолкнувшись изо всех сил, совершает решающий прыжок — касаясь мягкости чужих губ. Отстраняется, чтобы узнать, правильно ли разглядел — и все становится ясно. Глаза Макото горят тысячью солнцами, и будь он проклят, если это искреннее любых слов. Теперь Макото вновь прежний. Тёплый, нежный —