Список Двадцати Восьми

В назначенном кабинете горел свет. Тонкая полоска пробивалась сквозь дверной проем, и Гермиона улучила минуту, чтобы украдкой, будто воровка, взглянуть на Драко. С ее утренних размышлений многое успело перемениться.   Теперь написанное письмо казалось не более чем ошибкой. Она обвинила Малфоя бог знает в чем, не имея ни единого веского доказательства, тем более, не разобравшись в природе своих намерений.   Пожалуй, сегодня он такой же как и всегда. Блеклый и великолепный. Она не помнила их первой встречи – была знакома с ним, наверное, с младенчества, но позапрошлым летом, когда и его коснулась метаморфоза взросления, Гермиона отчего-то начала чувствовать приливы раздражения в его присутствии.   «Что за надутый павлин, – проносилось в ее голове, стоило Малфою открыть рот, отвечая на вопрос преподавателя. – Я бы никогда на такого не обратила внимания.»   О Малфое всегда шла странная молва, подпитываемая легендами о папочкином могуществе и его собственном вульгарном самомнении. Падма говорила своей сестре Парвати, что хочет познакомиться с ним поближе. Собственная невеста, Астория, интересовала его меньше, чем метла для квиддича, а Миллисент сетовала, что он отказался идти с ней на Рождественский бал, впрочем, не без хрюкающей радости добавляла, что такое же решение постигло Панси, Ханну, Венеру, Юнону и Минерву.     —  Он же абсолютно никакой, Гермиона, – иногда усмехался Гарри.  —  Но в Ирландский голод и крапива станет картошкой. Кто же виноват, что в этом заведении так мало достойных парней.   И Гермиона отчасти с ним соглашалась, но все-таки глядя на беспорядочные черные патлы друга, его очки, съезжающие по вспотевшему носу, и весьма заметный второй подбородок, вдруг появляющийся, когда Гарри наклонялся к пергаменту, желая рассчитать траекторию движения планеты Марс и ее влияние на астрологический прогноз – семестровую работу выпускников их курса, Гермиона вдруг до боли явственно вспомнила сентябрьскую поездку на карете в Хогвартс. Кибитки были забиты до отказа, ей пришлось долго бегать по стоянке, и, когда уже не рассчитывая доехать до школы, она нашла свободное место в преподавательской карете, то совсем не женственно плюхнулась на  сидение рядом с дверцей. Напротив нее дремал, казалось, еще более обабившийся за лето Филч, что и объясняло наличие свободных мест в этой повозке, а наискосок она приметила какого-то блондина в великолепном костюме. Он вытянул свои длинные ноги в блестящих черных оксфордах, заказанных лондонскому ателье John Lobb Ltd, и Гермиона, как загипнотизированная, следила за начищенными круглыми мысами этих туфель.   Вдруг ее ударило током.   Это же был Малфой. Черт возьми.   Склонившись в три погибели, он читал книгу. Взгляд Гермионы зацепился за отросшие густые белые кудри и его длинные бесцветные ресницы.    Он и сам был весь какой-то бесцветный. Только вот почему-то лоск шел ему как никому другому. Бесцветный, но великолепный.    Малфой наверняка почувствовал ее взгляд – Гермиона отвернулась, разглядывая скелеты голых деревьев.    Он поспешно, некрасивым и неуверенным жестом, подтянул ноги к себе. Гермиона напряглась, чувствуя подступающий удушливый ком сопливых слез к горлу, и попыталась сосредоточить взгляд на убегающей назад макушке одинокой сосны.    Она поняла, что ее нога дрожит, будто от нервного перенапряжения, и она ничего не могла с этим сделать.   Школьные кареты остановились на санитарную остановку. Филч выкатился из кибитки, и Гермиона вновь сделала попытку расслабиться, понимая, что теперь они одни в карете.   Малфой выпрыгнул из нее как пантера. Так и не взглянув на Гермиону, словно прикрывая голову и намеренно отворачиваясь.   Он не хотел, чтобы она его видела. Это было ясно как день. Не хотел с ней  общаться, здороваться и даже миролюбиво кивнуть в знак приветствия. Гермиона не поняла, почему, но, глядя на его быструю элегантную походку, она чувствовала, что в груди собирается комок мерзкой паутины, мешающей дышать. Тупо уставившись на Филча, она считала удары своего сердца.   Впрочем, если бы Драко дали сыворотку правды и как на духу велели бы объяснить, почему он покинул Гермиону столь грубым образом, он бы поклялся, что не видел никакой Гермионы в карете, ибо она занимала его еще меньше чем собственная невеста Астория Гринграсс. Он просто до смерти устал трястись по колдобинам дороги в одной карете с вонючим старикашкой, так что во время остановки со всех ног бросился в карету Блейза и Тео.   ***   «Прекрати это, Гермиона. Немедленно, — она бы сама готова надавать себе пощечин, лишь бы, наконец переступить порог этой комнаты. — Ты уже давно не та нелепая дурочка, какой была на первых курсах. Твои зубы белые и ровные. Волосы больше не похожи на гнездо вороны — после того, как ты похудела, то лишилась половины этой нелепой копны — волосыстали прямыми и тонкими словно пух. Твое тело прельстит любого: кто-то скажет, что ты слишком худая, но любой мужчина любит хрупкость и нежную полуюношескую прелесть тела. Да кто угодно, у кого есть глаза, скажет, что ты красавица!»   Она взглянула на себя в отражение темного окна и смогла найти подтверждение каждому сказанному ею словом. Но, может быть, Малфой совсем не интересуется красотой подобного толка? Может быть ему нравятся пышногрудые брюнетки с зелеными глазами?   «Я схожу с ума, — пронеслось в голове Гермионы, — сегодня утром я была убеждена, что Малфой наслал мне в голову отвратительные кошмары со своим же в них участием, а его роль там близка к демоническому искусителю, а уже сейчас я пытаюсь примириться с тем, что абсолютно ему не интересна. Гарри прав, в нашей школе слишком плохо с парнями, отчего я бросаюсь на единственного, от кого веет властью и привлекательностью. Остальных Господь обделил либо внешностью, от чего все они похожи результат порочной связи между Квазимодо и Бабой-Ягой, либо им не достает вещей, получить которые можно лишь обладая нужной родословной. Малфой же сорвал джекпот. Что же, если я этого хочу, то стоит взять в ситуацию в свои руки. Письмо написано, а лучшее, что я могу сделать прямо сейчас, это шантажировать Малфоя.»   Больше не было еканья сердца в груди и розовых мечтаний. Следующие пятнадцать минут стали для Гермионы шахматным турниром.   *** — Привет!   Ее глаза отыскали стальной узкий взгляд. Малфой прислонился к кафедре, поигрывая палочкой. На нем был обычный наряд старшекурсника Слизерина: великолепный синий костюм с широкими лацканами, сшитый на заказ у портного, и такое же прекрасное пальто – дань зиме и холодным подземельям. Кожаные перчатки валялись на столе.   Черт возьми, он был действительно великолепен.   Гермиона одернула себя, чтобы вспомнить, что она сама одета на в жалкие лохмотья, а в прекрасную шерстяную синюю юбку, кашемировый бежевый кардиган на молнии, хлопковую белую майку, черные чулки и высокие жокейские сапоги. Она не выглядела хуже. Да реши он взять ее под руку и явиться с ней на прием к своей матери, Гермиона была бы оценена по достоинству!   Их глаза встретились, и, всего лишь на секунду!, Гермиона забыла про шахматную партию.   — Здравствуй, — Драко кивнул ей.   — Очень мило с твоей стороны принять мое предложение о встрече.   Дебют. Белые на d4.   — Разумеется, Гермиона, если ты угрожаешь чистокровному волшебнику судебной тяжбой, то он будет стремиться урегулировать спор мирным путем. Только вот, незадача, из твоего письма не становится понятнее, в чем моя вина. Я не проклинал тебя, Гермиона.   Черные на е6. Примитивно.   — О, разумеется...   Белые на g4? Гермиона, если вы хотели пошутить или передумали с ходом, то это крайне неблагоразумно, ведь ваш противник воспринял его за чистую монету.   — Тогда, что мы теряем время? Если письмо было поводом для встречи со мной, то, дорогая, я очень польщен, но мне пора.   И не успев начаться, партия заканчивается победой черных! Ферзь на h4 – мат. Белые сразу раскрыли своего короля, за что и были наказаны. Малфой берет перчатки в руку и уже готов идти к выходу, когда с Гермионы сходит затмение.   — Нет! Послушай меня и не паясничай! С проклятиями не шутят, Малфой. Ты был отличником по международному магическому праву, так что помнишь дело Гобсека против Смита. Что стало с Гобсеком?   — Если мне не изменяет память, то его осудили на пожизненное.    — Верно. А не помнишь за что?   — Ты хочешь сыграть в ролевую препод-студент? Что же, принимаю правила. Он хотел взыскать галеоны со своего должника Смита, а чтобы тот не запамятовал отдать долг, наслал на него проклятие имени Джека Скелингтона – бедняга больше не мог спать. Ночью ему снился ад, в котором каждый раз новым путем Гобсек карал своего должника за грехи. Какой кошмар твой любимый? Мне понравился тот, в котором со Смита сдирали кожу. Здесь Гобсек явно вдохновился мифом об Аполлоне и Марсии.   — Возможно, хотя реалистичнее всего выглядит тот, в котором Смит попадает в Азкабан, а Гобсек является к нему в образе дементора. Какая ирония, что эта судьба постигла отнюдь не несчастную жертву ростовщика, Драко. Советую тебе самому приглядеться к этому сюжету, так сказать, изучить прецедентное право по твоему кейсу, дорогой.   Глаза Малфоя сверкнули.    Гермиона была счастлива. У нее получилось вывести его на эмоции, высосать пока не обожание, но ярость. Если он испытывал к ней хоть что-то, эту субстанцию легко бы было направить в нужное ей русло. А потом, путем пары химических реакций, получить то, о чем она пока даже не мечтала.   — Ты забываешься, Грейнджер. Угрозы и шантаж тоже не проходят бесследно. Либо ты сейчас скажешь, в чем я перед тобой виновен, либо...   — Не надо либо, Драко, — сердце Гермионы пело. Голос Драко был полон хрустальной ярости, — я все скажу. Уже месяц я не могу спать. Каждую ночь я вижу кошмары, такие, в которых ты мучаешь меня похлеще, чем Гобсек Смита. Если мне не веришь, я готова предоставить тебе свои воспоминания. Поверь, там много интересного.   Драко презрительно фыркнул.   — И в чем же мой умысел, Грейнджер. Не упускай сути дела.   «Я совсем ему не интересна», — рассердилась Гермиона.   — Это ты мне объясни, Малфой. Я лишь могу предположить, что слишком печешься о своем друге Тео. Каждый в этой школе знает, что он одержим мной, а наш с тобой диалог намедни лишь показывает, что ты готов ему подсобить. Твоя мотивация ясна как день. Гобсек замучил несчастного Смита кошмарами, чтобы тот выплатил ему долг скорее, а ты меня – чтобы я, наконец, дала шанс бедному Тео.   Драко, уже успевший затянуть руки в перчатки, сделал шаг к ней.   — Как ты смеешь, Грейнджер! Ты же знаешь, какую боль причинили бы Тео твои слова. Ты переоцениваешь силу мужской дружбы, я не его нянька. Все что я делаю невинно и совершенно обыкновенно.   — Нет, это как ты смеешь, Малфой! Знаешь, что я тебе скажу: если бы все было невинно и просто, ты бы, в принципе, сегодня сюда не пришел. Я знаю тебя не первый год, также как и моя семья знает твою. И возможно я бью в неправильную болевую точку, но что-то в этом определенно нечисто. Я не интересую тебя как женщина. Это ясно как день. Находясь в одной карете со мной, ты не хочешь остаться тет-а-тет и сбегаешь. Но твой чертов взгляд, твое внимание ко мне, эти сны. Ты можешь считать, что я сошла с ума, Малфой. Однако письмо было блефом, а ты на него купился и выдал себя. Мои сны останутся при мне, но теперь я буду следить за тобой. И поверь, не даром моей прабабкой была Прозерпина Грейнджер, я узнаю правду. Грудь Гермионы тяжело вздымалась, она облизнула губы. Она уже сама едва ли отдавала себе отчет в своих словах, отдавшись процессу.   Губы Драко стянулись в тонкую линию, он в одно мгновение миновал расстояние между ними, и обхватил ее горло одной большой рукой в черной кожаной перчатке, а талию – второй. Смогла бы Гермиона продолжить эту партию?   «Не дай ему обвести себя вокруг пальца. И наслаждайся. Наслаждайся, черт возьми! Ты получила, что хотела.»   — Правда, Грейнджер? — хрипло пробормотал он, наклонившись к ее уху. — Не интересуешь как женщина?   Его запах сводил Гермиону с ума. Она любила грубые, терпкие, восточные ароматы. И, пожалуй, сама бы она не прошла мимо этого парфюма в бутике.   Рука на ее горле сжалась, а вторая гладила ее, забравшись под кардиган.   — Конечно, придурок, любой бы на твоем месте сейчас бы стал изворачиваться, пытаясь проявить ко мне интерес. Меня не проведешь, Малфой. А твои действия лишь добавят к обвинению статью о харасменте. Ты что-то скрываешь. Изображать из себя сейчас Дон-Жуана просто смешно, — проговорила Гермиона.   Никогда еще в жизни она не видела его так близко. Его высокий лоб, на котором уже начала вырисовываться морщина, унаследованная от Люциуса. Его длинные бесцветные ресницы. Его глубоко посаженные серые глаза с высокими надбровными дугами.    Она видела, что Драко рассержен, возможно сильнее, чем когда-либо, поэтому прошептала ему в губы:   — Ты смешон, Драко.   Наверное, если бы он сжал свою руку сильнее, эта кожаная перчатка стала бы причиной смерти Гермионы от удушья, но она лишь ощутила полубезумный экстаз. Ей показалось, что она услышала скрежет его зубов, а после он действительно поцеловал Гермиону.   Драко целовался грубо, награждая ее маленькими синяками и ранами. Он не мог ее ударить, он не мог придушить ее, не мог вступить с ней в равный бой, поэтому использовал единственное доступное средство наказать.   Он сам был теперь сгустком ненависти и агрессии, а Гермиона наслаждалась этим, обмякнув в его руках. Она не закрывала глаз, а вцепившись лихорадочным взглядом в него, контролировала момент.   Эндшпиль.