собачье сердце

Мо Жань, этот безмозглый пёс, смотрит на учителя со слепым щенячьим обожанием. Он привык ненавидеть эти строгие, холодные черты благородного кота. Больше не смеет. Всё оказалось так просто — лишь одна капля добра, лишь малейшее проявление нежности заставило растопить лёд и упасть в ноги, с благоговением и безграничным сожалением хвататься за полы одежд. Плакать, не сдерживаясь, и пачкать слезами призрачное одеяние. Умолять вернуться и простить его. Но он своими руками вырвал и растоптал хрупкое сердце этого человека. Запятнал образ, чистый, как утренняя роса, а затем безжалостно выбросил... Он ли? — Нет, нет! — кричит он, бесконечно желая, чтобы Учитель взглянул на него, но не смея даже поднять глаз. Это Тасянь-цзюнь с сердцем тупой неблагодарной псины творил уму не постижимые вещи, безумствовал, наступал на смолотые в труху кости, а потом насмешливо всматривался в залитые горькой кровью глаза. Те самые, которые он ненавидел, которые хотел выколоть, сделав Чу Ваньнина беспомощным щенком, и навсегда привязать к себе. Но у этого человека его лицо. Его руки, испачканные в крови, с обвитыми между пальцев, похожими на лозу, глазными нервами. Его тело, его дух, его полные ненависти глаза. Как такое могло произойти? «Не хочешь признавать свою уродливую сущность, что же случилось? Это ведь твои — мои — чувства. И даже если отвернуться от загнивающей части души, она не рассыпется, не исчезнет, обратившись в прах. Миллионы душ стонут в отчаянии, проклиная тебя, разве можно закрыть на это глаза?» А какая тогда она — его настоящая сущность? Кто он, если не Тасянь-цзюнь?! Одежда из ледяного шёлка тает. Мо Жань хватается за неё слишком судорожно, словно утопающий за спасительную соломинку, пытается обнять кусочки рассеянной души и боится отпустить, сделать неверное движение. Почему Вы покидаете меня, Учитель? Потому, что лишь ты один подверг его сердце отчаянию, страданиям преисподней и унижениям, оставшимся незримым отпечатком даже после перерождения. Разве захочет он взглянуть с нежностью на того, кто стал его безжалостным палачом? Однако этот человек никогда не поддавался объяснению, и потому в глазах феникса рождается тусклое, печальное пламя, сродни хрупкому ростку той самой нежности. Разглаживается суровое лицо, обретая невиданную мягкость, уязвимость, сожаление. Прозрачные руки неловко тянутся, чтобы погладить по макушке глупое пресмыкающееся, улыбнуться слепыми глазами и сказать: «Прости меня. Учитель был не прав». У Мо Жаня тотчас же вырвали сердце. Больно. Страшно. Темно. И пусто в груди, в которую мгновение назад вонзились сотни клинков. В конце концов, он действительно недостоин доброты этого необычайного человека, ведь пустое сердце Мо Жаня сделано из камня. Извинения тоже кажутся чересчур пустыми, они подобны стрелам, бьющимися о камень, которые никогда не достигнут цели. «Твой праведный дух — лишь копия, искажённое, уродливое подражание самым восхитительным чертам Учителя; твоё сердце не стоит и того, чтобы разбить его вдребезги, твой воспалённый ум и тело должны сгинуть, оставить и не мучить более людей». «Мой настоящий дух — дух поветрия, сеятель бед и бесчисленных, но бесполезных сожалений». — Вы ведь не захотите вернуться со мной, Учитель? — вопрос хриплым шёпотом стелется по земле, и повреждённые уши Чу Ваньнина не слышат его, вот только обезумевший Мо Жань вовсе и не ждёт ответа, боясь услышать любой — отвергнув его предложение, он повергнет ученика в безграничное отчаяние, однако согласившись, он сам снова окунётся в страдание и боль. Боль, подобную той, что испытывает человек, когда на окровавленных ногах, цепляясь стёртыми ладонями за ступени, тащить на себе бесчувственное тело бесчувственной скотины. Он не верит самому себе, что сможет исправиться, давит ростки хрупкой, эгоистичной надежды и льёт свои крокодильи слезы над светлым призраком, чьи мягкие, словно лунный свет, ладони аккуратно ложатся на его волосы, на мокрые щёки, на непрерывно вздымающиеся от рыданий плечи. Мо Жань находит в себе остатки сил, чтобы аккуратно положить фонарь на землю, скрепя сердце отвернуться и пуститься восвояси, лишь изредка оборачиваясь и окидывая взглядом растерянную душу, чей ученик неожиданно и с позором сбежал. Подумалось о Сюэ Мэне, о Ши Мэе, которым он дал клятву вернуть Учителя. Захотелось потеряться и сгинуть, ровно так, как следует такому как он, бесстыжему ублюдку. Голова раскалывается. Будто тысячи разъярённых душ разрывают череп изнутри, давят на стенки, кричат и стонут. Мо Жань не сопротивляется. Его собачье сердце давным-давно мертво.