Танец зарниц

      В последних числах ноября произошло второе нападение. Ученик седьмого курса Сёмочкин Гриша прямо на уроке зельеварения пострадал от уже знакомых симптомов, но, как и в случае с Дашей, несмотря на скорую госпитализацию в себя так и не пришёл. Не видя смысла и дальше держать пострадавшего в школьном лазарете, доктор Пилюлькин перенаправил Гришу в Главную Всесказочную больницу, а сам на всякий случай провел внеплановую диспансеризацию для всех учеников и учителей. Василиса, в свою очередь, устроила проверку всех жилых комнат, пытаясь найти хоть какие-то зацепки к произошедшему.       Проверки обоих так ни к чему и не привели. Доктор Пилюлькин заявил, что, если не брать в расчёт несколько сезонно заболевших, здоровью учеников позавидует даже Башмачкин, а Василиса, изъяв из комнат старшеклассников алкоголь, сигареты и журналы эротического содержания, не нашла ничего такого, что могло бы привести к столь ужасным последствиям. Не было совершенно ничего, что могло бы натолкнуть педагогов в нужное русло.       Ничего, не считая по-прежнему встающего в воздухе запаха темной магии. Василиса не раз пыталась пойти по пятам тёмного колдовства, но каждый раз попадала в тупик: магический след всякий раз обрывался также резко, как и возникал посреди коридоров. Сегодняшний день исключением не являлся, поэтому Василиса, пребывая в крайней степени недовольства, возвращалась в свой кабинет, кутаясь в тёплый платок и потирая руки в надежде согреться.       Несмотря на все уловки, как магические, так и технологические, температура в коридорах старого замка всегда была ниже нормы. Многочисленные камины не помогали, а заклинания, созданные совместно Крив Кузьмичом и Павликом, согревали только холл и актовый зал — как самые молодые, а от того и меньше пропитанные всяким волшебством комнаты. Хорошо ещё система отопления жилых комнат выполняла свои функции безо всяких заморочек и магических вмешательств, иначе бы, в купе ко многим неприятностям, жители колледжа ещё бы страдали от бесконечных болячек.       Чей-то плач заставил Василису остановиться и прислушаться. Рыдания доносились, что не удивительно, прямиком из женского туалета, но Василиса, и так уже страдающая лёгкой паранойей из-за произошедшего с Мармеладовой и Семушкиным, решила на всякий случай поинтересоваться о причине истерики.       К её огромному удивлению, в будуарной комнате обнаружилась шестикурсница Настасья Муромцева, которая, прижимая к груди рюкзак, громко и навзрыд ревела, сидя на голом полу.       — Господи, Настенька, что случилось? — испуганно спросила Василиса, бросаясь к ученице, и Настя, заходясь в протяжном реве, поведала:       — Это всё из-за него! Я ему и булочки пекла, и рисунки рисовала, даже записки писала, а он… — долгий всхлип, — а он Маше рюкзак носит!       — Кто? — оторопело уточнила Василиса, и Настасья, уткнувшись лицом в портфель, протянула:       — Ко-о-орв-и-ин.       Василиса почувствовала, как с души падает камень: никакие тёмные силы и Морок, слава всем богам, причастными к девичьей истерике не были. Она даже улыбнулась, облегчённо выдыхая, но, вдруг вспомнив все многочисленные курсы повышения квалификации и занятия детской психологией, вновь приняла серьёзный вид. Обесценивать детские переживания, какими бы смешными и глупыми они не казались, было бы верхом непрофессионализма, поэтому она опустилась на колени рядом с Настей и, поглаживая её по густющим рыжим волосам, попыталась подобрать слова.       С детской, да ещё и неразделённой влюблённостью Василиса сталкивалась нечасто: смущающиеся и влюблённые девочки и мальчики чаще доверяли свои секреты друзьями или же Ларисе Игоревне, выглядевшей более опытной и знающей во всём, что касалось сердечных дел. Конечно, какой ребёнок пойдёт с вопросом о любви к самому строгому куратору и, уж тем более, директору? Сама мысль об этом казалась абсурдной.       Но к её собственному удивлению с трудом подобранные успокаивающие слова подействовали на Настасью гораздо больше, чем Василиса могла себе представить: вытерев слезы и всё ещё хлюпая носом, Настасья поднялась на ноги и, пообещав взять себя в руки, счастливо убежала, явно задумав новый способ очарования Корвина. И Василисе, глядевшей ей вслед, только и оставалось помолиться тому, что Настасья не обратилась за помощью к подруге Любаве — ничего хорошего из этого заведомо не выйдет, уж больно у Красильниковой были… кардинальные методы.       По дороге к собственному кабинету Василиса наткнулась на Кривозуба — по невероятному совпадению, он как раз направлялся к ней. Осведомившись о состоянии Мармеладовой и Сёмочкина, он звучно сплюнул, не удержавшись от едкого замечания:       — Хороши мы, конечно, учителя, такое прошляпили. Неровен час, к ним кто-то третий прибавится, а мы и знать не знаем, как с этой гадостью бороться!       — Сплюньте, Крив Кузьмич, да по дереву постучите — нам только третьего не хватает, — возмутилась Василиса. — Ещё и проверка из всевозможных инстанций со дня на день должна приехать — вот уж не знаю, что им рассказывать. Хоть бери и вешайся, честное слово.       — Да погоди ты, успеешь ещё своей шейкой потолок украсить, — Крив Кузьмич обнадёживающе похлопал её по плечу. — Ты лучше расскажи им о системе отопления в коридорах и о их прекрасной новой системе выпускных экзаменов. Нет, ну сдавали же раньше нормально, как все, десять экзаменов по билетам — и никто не жаловался. Но нет, надо же им было ввести этот КХЕ!       — МГЭ, — тут же поправила его Василиса, отмыкая дверь в кабинет и попутно расшифровывая: — Магический Государственный Экзамен. Но хорошо, я обязательно поинтересуюсь у начальства о том, зачем они его вводили.       — Да ясное дело зачем: лишнюю нервотрёпку нам с учениками… Ядрёна мышь! — присвистнул Крив Кузьмич, едва переступив порог кабинета. — Голубушка, я что, забыл о твоём дне рождения?       Василиса растерянно огляделась, плохо понимая причины его восклицаний. Едва только взор коснулся стола, она запоздало вспомнила о вчерашнем визите Финиста. Пришёл он в конце рабочего дня не просто так, а неся в руках огромный букет из синих и красных, совершенно неизвестных Василисе цветов, и коробку шоколадных конфет. Но если конфеты она ещё утром вместе с Ларисой приговорила за чашкой кофе, то букет по-прежнему стоял в кабинете, резко выделяясь на фоне коричнево-серого убранства.       — Не переживайте, Крив Кузьмич, день рождения у меня зимой, — поспешила успокоить коллегу Василиса и, не выдержав, призналась: — Финист Андреевич вчера принёс. Ума только не приложу, зачем.       — Синие гиацинты и амариллис? — с усмешкой произнёс Кривозуб, подходя поближе к букету. Василиса в ответ пожала плечами — из всех цветов она была знакома только с розами, ромашками и тюльпанами. — Василиса, да ведь это не букет, а целое признание в любви!       — Не говорите ерунды, Крив Кузьмич. Не все такие знатоки цветов, как вы, быть может, он и не знал, — сказала она, однако не смогла сдержать улыбку, вдруг заигравшую на губах.       Кривозуб, наблюдая за ней, неодобрительно покачал головой:       — Ох не нравится мне твоя улыбка, дочка, ох не нравится. Как бы ты опять на те же грабли не наступила.       Что ответить на это Василиса не знала. Тем более, что опасения Крив Кузьмича были совершены не беспочвенны: с каждым днём, с каждой совместно выпитой кружкой чая и коротким разговором в классе между её и его уроками, она все больше чувствовала непреодолимое влечение к Финисту, которое не мог задушить ни один голос разума.       Вслух однако она возмутилась:       — Почему мне не могут подарить цветы просто так, без всякого пошлого подтекста?       — Конечно, могут, — Крив Кузьмич неодобрительно покачал головой. — Но здесь явно не тот случай.       Василиса, не сдержавшись, закатила глаза и опустилась в директорское кресло-трон, по привычке потянувшись к верхнему ящику, но во время опомнилась и, сопровождаемая внимательным взглядом Кривозуба, сложила руки на столе, точно послушная первоклассница.       — Морок в Мышкин опять наведывался, слышали? — перешла к делам насущным Василиса, однако не столько из желания обсудить сбежавшего, сколько надеясь отвести мысли (как свои, так и Кривозуба) подальше от её личной жизни и проблем с учениками. — Кот с Лешим за ним по всему лесу гонялись, так и не впоймали: улизнул.       Лицо Кривозуба удивленно вытянулось, а стаканчик кофе, который всё это время мирно покоился в его ладони, опасно покачнулся, разбрызгав несколько капель на его пиджак.       — Да что ты говоришь, — протянул наконец Крив Кузьмич и, подавшись вперёд, громким шёпотом сообщил: — По моим не менее достоверным источникам, он три дня тому назад был в Майкопе замечен.       Василиса почувствовала, как виски начинает сдавливать головная боль — верная спутница последних трех месяцев.       — У меня складывается ощущение, будто он нарочно играется с нами, — сказала она.       — У меня, признаться, тоже… — Крив Кузьмич задумчиво вгляделся вглубь стаканчика кофе, но вдруг, резко что-то вспомнив, ударил себя по ноге, заставив Василису испуганно вздрогнуть. — Я ж вообще чего к тебе пришёл — ты своими сплетнями меня с мысли сбила! Птичка моя пестрокрылая, тут такое дело: мне отпуск срочно нужен на пару недель.       Василиса аж дар речи потеряла, настолько просьба коллеги была неожиданной и, по правде говоря, бредовой. Отпуск посреди учебного года, немыслимо! И кто это предлагает — не наивный Павлик, не потерявшая всякую совесть Лариса и уж тем более не Башмачник, а Крив Кузьмич! Воплощение, казалось бы, книжной правильности и законопослушности.       — Какой отпуск? — Василиса возмущенно всплеснула руками. — Вы с ума сошли, Крив Кузьмич? При сложившихся обстоятельствах это совершенно невозможно.       Кривозуб закатил глаза и безапелляционно заявил:       — Пойми ты, голубушка, у меня сын со дня на день должен родить.       — Сын? Родить?       — Невестка, в смысле. Понимаешь, первенца ждут, внученьку.       И тут Василиса вспомнила: в самом деле, полгода назад счастливый до одури Крив Кузьмич хвалился ей, что сын и невестка ждут долгожданного первенца, а сам будущий дедушка даже всерьёз подумывает о пенсии. Мысли о законном отдыхе, конечно, Крив Кузьмич отбросил почти сразу, когда узнал, что Василису собираются сделать новым директором, однако радости счастливого ожидания за семь месяцев не поубавилось, даже напротив — возросло в геометрической прогрессии, что и выражалось в желание получить отпуск в середине года, лишь бы к новорождённой поближе быть.       — А вы ей, прошу прощения, рожать собираетесь помогать? — все-таки спросила Василиса, цепляясь за последние соломинки.       Нельзя сейчас отпускать Крив Кузьмича, никак нельзя. Он школе сейчас нужен, ученикам нужен. Ей нужен.       — Черт с тобой, госпожа ты директор! — возмущённо воскликнул он, и Василиса отчего-то почувствовала себя нашкодившим котёнком. Однако внешне продолжала держать вид беспристрастного и непоколебимого директора. — Ну дай отпуск, сложно тебе?       — Да, сложно. Вот родит, я отгул дам, а до тех пор вы мне тут нужны, — твёрдо сказала она, однако рука уже тянулась к листу и ручке.       Не будет же она его насильно в школе держать, в конце-то концов.