Танец зарниц

      Бегло оглядев фамилии в журнале, Финист Андреевич поставил напротив «Смертиной Н.» аккуратную, можно даже было сказать каллиграфичную «энку» и, прикрыв глаза, наобум ткнул карандашом в журнал. Тоненький кончик грифеля опустился аккурат напротив Мирной М. Он попытался вспомнить имя девочки, но в памяти застыло только то, что было оно с одной стороны простым, а с другой стороны имело какую-то определенно важную заковырку. Разумеется, он мог вызвать ее и по фамилии, но он все еще пребывал в легком шоке от ФИО шестого курса, отчего решил руководствоваться исключительно именами. И отчествами, если, конечно, они не превзойдут в безумстве прочие данные метрики.       С третьей парты невероятно вовремя раздался шепот Рыжовой: «Машка, ну дай ты списать, от тебя что, убудет что ли?» — и Мирная, еще не знавшая о своей будущей участи отвечающей, с выразительным закатыванием глаз протянула подруге тетрадь с домашним заданием. Конечно, Рыжова это сказала совсем тихо — почти что неслышно — на самое ухо Мирной, но слух Финиста, обостренный в связи с вынужденными обстоятельствами и даром почти до абсолютного, уловил это безо всякого труда.       — Марья, будьте так любезны, к доске. И конспекты с собой возьмите, пожалуйста. — Девочка послушно встала, отобрала у недовольно сморщившейся Алены тетрадь и прошла к доске, а Финист, покрутив в пальцах карандаш, поинтересовался: — Как вас по отчеству?       — Ивановна, — отозвалась она, и Финист кивнул, принимая к сведению эти данные.       Он быстро просмотрел написанные за два прошедших урока конспекта, ненадолго задержался на заданной на дом таблице по средневековым ведьмам и наконец спросил:       — Расскажите мне и вашим одноклассникам, Марья Ивановна, про такую прекрасную личность, как Анжель де ла Барт.       — Это французская женщина, — начала Маша, — казненная в тринадцатом веке, как ведьма. Поводом для этого послужили слухи о том, что она родила от дьявола чудовище, питавшееся младенцами. Среди простецов бытует мнение, что она была первой, кого инквизиторы сожгли на костре, однако недавние исследования считают, что ее история — выдумка, и никакой Анжель не существовало, а ее выдумали писатели XV века.       — А что на этот счет говорят сказочные?       Маша набрала в легкие побольше воздуха и едва только открыла рот, чтобы ответить, как Финист упорно застучал карандашом по столу — оно и понятно, шестой курс расшумелся не на шутку.       — Тишина в классе! Марья, садитесь, пять, — живо скомандовал он. — Нет, тетрадь оставьте. Варвара, продолжите слова вашей одноклассницы.       Варя, оказавшаяся единственной, кто так и не сумел угомонить свой смех после попытки учителя достучаться до них, быстро стрельнула взглядом по одноклассникам, пригладила косу и, поднявшись, с улыбкой поинтересовалась:       — Напомните, пожалуйста, какой там вопрос?       — Анжель де ла Барт, — любезно отозвался Финист.       — Анжель де ла Барт, значит, — повторила она, задумчиво постучав короткими ноготочками по столу. — Анжель де ла Барт… Де ла Барт Анжель… — говоря это, она магией листала свою тетрадку, выискивая нужную запись, но ни в конспекте за этот урок, ни в домашней таблице ничего не нашла. — Анжель де ла Барт, — протянула она на более высокой ноте, но, к ее небывалому счастью, раздалась спасительная трель звонка, и Финист, откинувшись на спинку стула, протянул:       — Как жаль, Варвара Викторовна, что звонок оборвал ваш ответ. Ну ничего, к следующему уроку я жду от вас доклад по Анжеле — подготовьтесь, пожалуйста, вы будете отвечать первой. Все остальные готовят доклады по любой из средневековых ведьм, не обязательно об упомянутых в учебнике. Особенно интересно будет послушать о Елизавете Батори. Не забудьте сдать тетради. До свидания.       В классе вновь поднялся шум: ученики загремели своими книгами и портфелями и толкали друг друга, продвигаясь к учительскому столу.       И в это самое мгновение в кабинет истории посчастливилось заглянуть Василисе Васильевне. Финист в ту же секунду поднялся на ноги и мысленно чертыхнулся: проклятая привычка. Однако на его телодвижения решительно никто не обратил внимания, так как ученики, вразнобой здороваясь с вошедшим директором, спешили покинуть кабинет. Это удалось не всем — у самого входа Василиса окликнула двух девочек:       — Красильникова и Штормградская! Немедленно убрать весь боевой раскрас! Напоминаю, что у меня пятый урок с вами, так что чистоту я отлично прослежу! А если еще раз увижу на ваших лицах макияж, самолично смою, все понятно? И заплести, Любава, волосы. Бегом!       Любава и Варя, прежде не отличавшиеся хорошими отношениями между собой, с поразительным единодушием переглянулись, фыркнули и напоследок, уже переступая порог кабинета, закатили глаза.       Василиса, все это время внимательно наблюдавшая за уходящими ученицами, хлопнула ладонью по бедру, громко возмущаясь:       — Да что ж ты с ними делать будешь?! Ладно старшеклассники, но этим-то что покойно не живется? То волосы зеленкой покрасят, то в нос кольцо, как у коровы, вставят, то накрасятся как на дискотеку! Взрослыми себя, видите ли, почувствовали! Неужели и впрямь не понимают, что на их детских личиках это смотрится крайне несуразно?       — У вас все? — спросил Финист, дождавшись окончания ее эмоционального монолога, и Василиса резко посмотрела на него, точно прежде присутствие историка не замечала.       Отвечать она не посчитала нужным и прошествовала к к шкафу, по-хозяйски его открывая и доставая учебник десятого класса по правам Сказочных государств.       — А что это за бесцеремонность в моем кабинете, Василиса Васильевна? Я, конечно, понимаю, вы директриса и все такое, но все же рыться в чужих шкафах как-то неэтично.       — На протяжении двадцати пяти лет этот кабинет был мой, а этот шкаф — подарок от выпускников, в котором я храню учебники. А еще у меня здесь занятия, в то время как у вас, Финист Андреевич, окна, — любезно просветила Василиса, опуская свои учебные принадлежности на стол, и встала рядом, уперев кулак в бедро. — И вы на законных основаниях можете пойти отдохнуть в учительской, проверить тетради и выпить кофе.       — Не люблю кофе, — сказал Финист, послушно подхватывая увесистую стопку тетрадей, и Василиса, опускаясь на нагретое место, невольно припомнила:       — Когда-то ты только его и пил. Вот морока-то в восемнадцатом веке была, найти и выписать тебе этот кофе, вспомнить страшно! — усмехнулась она воспоминаниям, и Финист растянул губы в улыбке, замечая:       — Людям свойственно меняться, Василиса.       — Люди не меняются, они просто примеряют на себя новые маски.       — Как знать, Василиса, как знать, — протянул он в ответ на ее полный скепсиса упрек, и дернулся было поцеловать на прощание женскую ручку, как вдруг вспомнил: так уже давно не делают.       Он вышел из кабинета тихо, совсем беззвучно, а Василиса, отведя как положено три урока с тремя совершенно разными курсами, вернулась в свой кабинет с легкой мигренью. Еще бы, сначала десятый класс — двухметровые дети, еще не до конца осознавшие всю важность последних двух лет обучения; затем одиннадцатиклассники, одна половина из которых собралась сдавать Сказочное право и умоляет весь урок посвятить решению задач, а другая просто хочет просидеть штаны и отоспаться на нелюбимом и скучном на их взгляд уроке; и, наконец, шестой класс, только начавший курс права Сказочных государств, но еще не перестроившийся после каникул, отчего неусидчивый и шумный.       Придя в свой кабинет, Василиса очень надеялась на три вещи: тишину, сигареты и кофе, но заполучила лишь последнее. А все потому, что в кабинет заглянула Лариса Игоревна, громко возмущаясь по поводу сорвавших ее урок семиклашек. Но голос ее вовсе не бил по вискам, отдаваясь неприятной трелью в голове, напротив — приятно журчал, каким-то волшебным образом успокаивая начавшуюся мигрень.       — Короче говоря, — заключила Лариса, упав в широкое мягкое кресло и закинув ногу на ногу, — бесят.       — Докладную писать будешь? — спросила Василиса, делая глоток еще теплого кофе из автомата в столовой, на что Лариса только фыркнула.       — Нафиг надо. Пусть с ними Башмачкин разбирается, его же поток, а я умываю руки. Я с ними в прошлом году воевала, все нервы вытрепала, в этом даже не собираюсь. Или Башмачкин их приструнит, или я уволюсь, помяни мое слово.       — Я тебе уволюсь, — Василиса пригрозила ей кулаком, — где ж мне потом нового зельевара искать?       — Ну где-то же ты нового историка нашла. Да еще и такого красавца!       Вслушиваясь в ее мечтательно-предвкушающий тон, Василиса совсем забыла напомнить, что на должность Финиста брал еще прошлый директор, а она не принимала в этом ровно никакого участия. Впрочем, ей совсем и не хотелось вдаваться в подробности, куда уж лучше было бросить острую шпильку в адрес подруги:       — Павлик, значит, вашу вечномолодую душу больше не тревожит?       — Ой, Васен, о каком Павлике может идти речь? Он же одноклассник моего внука!       — Как будто это тебя когда-то останавливало, — Василиса широко улыбнулась, перекидывая косу на грудь, и Лариса, задумчиво отведя взгляд, произнесла:       — Ну не то чтобы остановливало, но… Черт, ну как можно смотреть на этого мальчишку, когда рядом настоящий ходячий секс?!       Тут уж Василиса не выдержала и рассмеялась. В этом уж была вся Лариса — при всей своей внешней наивности и миловидности, в свои сто с хвостиком она оставалась невероятной сердцеедкой. Конечно, относительно Сказочного мира возраст, перешагнувший за отметку в сотню, не считался старостью (в большинстве случаев, сказочные и выглядели-то не старше сорока), но когда-то давно, наблюдая за часто влюблявшейся, но одновременно разбившей не одно мужское сердце ученицей, Василиса была уверена: перерастет. Однако ученица выросла, вышла замуж, родила, овдовела (правда, поговаривали, что причиной смерти ее мужа все же был яд), получила множество наград и премий за открытия в области зельеварения и даже стала замечательным педагогом, но вот привычку влюбляться и влюблять Лариса Игоревна так никуда и не дела.       — Ну что ты смеешься? — совершенно серьезно нахмурилась Лариса. — Я, между прочим, говорю совершенно серьезно и вовсе не из личных побуждений. Слышала просто накануне, как его чудесный профиль обсуждали старшеклассницы. Он у нас всего три дня, а молодежь, вон, уже все глазки скосили на него.       — Не переживай, — сказала Василиса, вытирая слезящиеся после смеха глаза, — Павлик с Астером свой фан-клуб так просто не распустят, и останется тебе твой историк.       — Ой, ну тебя, — Лариса махнула рукой. Шутка была бы куда как забавной, если бы они с Василисой прошедшей весной самолично не распускали образованные восьмиклашками фан-клубы. Самое забавное, что они не только делали фотографии несчастных возлюбленных, писали записки, которые никогда в жизни бы не отправили по адресу, и исполняли прочую романтическую глупость, но и воевали друг с другом, доказывая, что именно их объект воздыханий самый лучший. И, насколько можно было судить, на момент закрытия лидирующую позицию занимал молодой преподаватель стихий Павлик.       Воспользовавшись минутным затишьем, Василиса перевела взгляд на окно, с которого весьма удобно было наблюдать за школьными линейками или соревнованиями по флайерболу. Именно на поле, на тумбе, предназначенной для судьи, одиноко сидел серый филин. Он внимательно глядел в одно из окон учительского крыла, точно выжидая, что какой-то особо добрый педагог угостит его свежей мышкой, и трепетал хвостом, словно в нетерпение.       Резко распахнувшаяся дверь заставила Василису и Ларису синхронно обернуться на звук, чтобы увидеть, как одиннадцатиклассница Даша Ларина, бледная как полотно и едва держась на трясущихся ногах, переступает порог. Стоило только взглянуть на нее, как становилось ясно: случилось что-то очень нехорошее.       — Даша, что с тобой? Что случилось? — тут же спросила Лариса, подскакивая к ученице, но не успела всего на мгновение — бледный цвет девичьего лица сменился болезненно-зеленым, глаза заплыли, а сама Даша, глухо просипев, скатилась по дверному косяку на пол.