Тот, кого боятся люди

Это был бы скучнейший вечер. Был бы. У барной стойки крутится алое платье, огибающее фигуру, длинные рукава, скрывающие руки до кончиков пальцев и шпильки такие, что прибавляли сантиметров десять к росту. И всё равно мальчишка казался миниатюрным, играясь пальцами с разрезом на бедре, заказывал очередной коктейль и почему-то пребывал в тоскливом одиночестве, которое доктор вознамерился развеять. Диалог течёт ленивым киселём, мальчишка помешивает трубочкой свой мохито и любопытствует насчёт присутствующих слишком открыто. Что ж, Дотторе не против рассказать. — Здесь не хватает только одного, — зарево глаз сканирует зал, — этот напыщенный индюк Панталоне. — О? Он вам не нравится? — улыбка скрыта под пальцами. — Он никому не нравится, пташка, — доктор гладит талию, окутанную в кровавый шёлк, так приятно скользящий по оголённым пальцам. — Почему? — А что хорошего в банкире, постоянно задирающем нос? Ты просто с ним не знаком лично. — А вы? — Приходилось. И лицо маской скрывает, должно быть такой уродец, — его смех, что рык и пальцы железной хваткой смыкаются на горле, но лишь поглаживают, чуть царапая. Мальчишка вздёргивается, дышит всё чаще и отчаянно отдирает клешни от себя. Дотторе это лишь забавляет, он играется откровенно под осуждающий взгляд чернил радужки. Напоминает кого-то, но лишь на секунду. Негодник разворачивается в оковах объятия и клонится ближе к груди, звеня золотом серёжек. Шепчет обжигающе: — Если вы хотите, есть комнаты наверху. — Даже не скрываешь, — и снова смех, звонче, задорнее, с искрой похоти, — такие мне нравятся. Мальчишка вьётся у его рук, обнимает всем телом и льнёт, складывая обе ладони в одну — Дотторе. Дверь распахивается, обдавая прохладой помещения. Доктор косит глаза, со сладостью наблюдая, как его жертва дикой ланью озирается, мерно стучит каблуками по холодному полу и поправляет чужой пиджак на плечах. Удовольствие для глаз — пожирать его. Но тот, чьё имя так и не удосужились спросить, неожиданно показывает характер, давит подбойкой шпилек в грудь и заставляет опустить на колени — ублажать. — Решил поиграть? — хищный оскал ряда белёсых зубов. — Немного, — сбитое дыхание и пара горящих предвкушением глаз. Похоже, придётся не как всегда — думает Дотторе, целуя застёжку, должно быть, безмерно дорогой обуви. Расстёгивает зубами и слышит первый дрожащий вздох, вынимает ступни, оглаживает, чуть массируя и смотрит, не сдерживая ухмылки, как млеют от его движений. Ведёт пальцами выше, варварски раздвигает бёдра, вклиниваясь между, и закидывает одну ногу к себе на плечо, кусая в нежную кожу под коленкой. Мальчишка вскрикивает, подбирается весь, сжимая в руках ткань покрывала. Платье достаёт до лодыжек, Дотторе не спешит от него избавляться, наоборот — играется с шёлком на манер кошачьих, а нитки стонут под его натиском, не рвутся, нет, не хватает малейшего усилия. Контроль возбуждает — партнёр ёрзает, вплетаясь рукой в паре золотых браслетов в вихры чужих волос, оттягивает, сжимает у корней и предлагает себя откровенно. Приторный сладковатый запах от свечей въедается в нос, руки добираются до застёжек, как под тканью мелькает что-то тёмное, чернильное. Доктор любопытствует в своей привычной манере, открывая пред тусклым освещением татуировку змеи. Она обвивает бедро и скалит зубы на развратителя. Он почти слышит шипение, но то его любовь ночи. Мальчишка тянет вверх — на себя. Дотторе ухмыляется оголодавшим хищником. Назвался груздем — полезай в коробок. Язык на кружевном белье, бёдра душат его, отталкивают. Партнёр дрожит, кусая губы во вспышке удовольствия и пропускает пряди сквозь пальцы. Имя у него складное, приятно на языке прокатывать — Лоне. Так и представляется, запыхавшись от краткости ласк. Подразнили только, звенит молния, шёлк не спешит соскальзывать — бледные пальцы путаются в ленточках на шее, поддевая узлы небольшими ноготками. Наконец завязки поддаются, отпуская стройное тело. Шедевр модельера — кучка скользкой ткани на полу. Дотторе переступает через неё, заваливает на постель окончательно и натягивает цепочку на шее, едва не разрывая, но золото не столь просто — Лоне выпрашивает справиться самому. И слетают украшения: колье, браслеты, кольца и пара серёжек. На теле лишь красное кружево — милые бантики на тазовых косточках. Доктор залезает под них пальцами, оттягивает и чувствует, как вздрагивает тело при ударе резинки. Мальчишка хмурится, обнимая широкие плечи. Он бросил все попытки расстегнуть рубашку — Дотторе благость справился с этим сам. И галстук полетел к платью, крепкие руки на талии мнут, сжимают, пересчитывают рёбра, заставляя ёрзать в предвкушении совершенно безбожно. Низ живота тянет, губы раскрываются в мелодии вздохов, переходящих в постанывания. Пока тело покрывают чередой поцелуев-укусов. Уделяют особое внимание соскам, что затвердели в прохладе комнаты. Лоне взбрыкивается, всеми конечностями обвивая доктора и вопреки словам, удерживая на месте, лишь сильнее вжимая в себя. Тот смеётся слишком громко и углубляет поцелуй губы в губы. Насилует рот языком, едва ли не в глотку залезая, но то местечко он пока побережёт для других дел. Лоне вьётся клубком нитей и неохотно принимает позицию снизу. Наглец всё равно добился своего — уложил Дотторе к спинке кровати и сел на колени сверху. — Бог мой, — случайность, произнесённая вслух. Даже брать своих слов назад не хочется, мальчишка пред ним действительно божество. Волосы змеями обтекают поджарый живот, струятся по покатым плечам, одна из прядей послушным зверьём ложится колечками на указательный палец. Пришло время поменять позиции — ухмылка на алеющих губах. Дотторе спешит размазать помаду чередой грубоватых поцелуев, но они больше не гнут к земле, как раньше. Прикосновения к телу становятся нежнее — трепетнее, как к произведению искусства. Он растягивает себя сам, под пожирающим взглядом льёт излишки смазки на пальцы и добавляет третий — вскрикивает коротко, падая на подставленные руки. Они придерживают, помогают принять исходное положение. И, боги, Дотторе кажется, что он сейчас кончит просто от того, как этот паршивец скачет на его коленях, стонет в губы и мычит в поцелуи, чтобы отпустил поскорее — дыхания совсем не хватало. На нём всё ещё кружево белья, что трещит под натиском доктора, пищит последней надеждой и распадается на лоскутки. Лоне только вскрикивает кратко, он кончает от пары движений на своём члене и задыхается на груди с исполинскими шрамами. Пальцы с грязными звуками выходят, оставляя неприятное покалывание пустоты. Впрочем, это совсем не на долго. Дотторе ёрзает, избавляясь от брюк, которые избежали участи белья по милости Лоне. Он входит ритмичными толчками, давая ненаглядному немного привыкнуть. Тот обвил шею руками и опирался о плечи, чтобы держать себя относительно ровно. Сложная поза, но угол проникновения был столь сладок, что приходилось идти на жертвы. — П-полегче, — голос срывается, теряется меж буквами и уже не вяжет цельных предложений, а Дотторе, бесчувственная сволочь, кусает в основание шеи, вызывая восклик, захлебнувшийся в череде стонов. Как быстро, как чертовски быстро, он нашёл то местечко. Лоне едва не сносит, но он упорен достаточно, чтобы остановить разогнавшегося беса и убедить его довериться. Наручники скрипели, мальчишка приподнимался на неожиданно крепких бёдрах — в свете свечей переливались мышцы под упругой кожей. Дотторе хотелось умереть вот так. Под взглядом пары штормующих океанов и аристократично бледными руками. Пусть задушит — шею подставит без вопросов. Лишь бы не останавливался, стонал, кричал, молил дрожащим шёпотом. Опускался всё так же на всю длину и поднимался, оставляя внутри одну лишь головку, жмурился, сжимался предательски, но сам себя расслаблял, поглаживая бусинки сосков. Долго музыка играла, долго фрайер танцевал — доктор терпел. Не выдержал, маня к себе и впиваясь в губы, и замок щёлкнул. Сам освободился, забыв спросить разрешения. Лоне не нашёл в себе сил противостоять, его так нагло завалили, задрав ноги вверх. И всё равно лодыжки скрестил, выстанывая лишь одно складное имя, так приятно было его сцеловывать с припухших губ. Дотторе всегда был грубоват, а получая только одобрение в ответ совсем разошёлся. Партнёр уже не стонал — кричал, тонул в мольбах и выдирал прядки с молочно-небесной шевелюры. Взвился штормом, стоило коснуться покрасневшей головки, доктор оскалился зверьём, водил пальцами с нажимом, но медленно так, что слёзы выступали в уголках глаз и только на едва оформленную просьбу он закончил начатое. Мышцы сжались плотным кольцом, доводя и Дотторе до финала. Финала — думал Лоне, дыша через раз, приходя в себя. Начала — думал доктор, нависая над беззащитной шеей и без спроса, оставляя пару ярких засосов, зализывал укусы на ключицах, но только те, где кровь выступала. Панталоне в жизни никто так не раскладывал. И силы Дотторе, казалось, были неиссякаемы: они перепробовали все варианты поз, пачка презервативов заметно уменьшилась втрое, а смазка грозилась кончиться. Впрочем, нужды в ней уже было немного. Излишки стекали по бёдрам и тут же были слизаны, вызывая такую дрожь, что банкира снова гнуло к постели. Коленки косили в стороны, разъезжались так сильно, что доктору приходилось их придерживать, вбиваясь вновь и вновь. Пусть тело было расслаблено многочисленными ласками, но из-за разгоряченной смазки анус продолжал сжиматься, пульсируя. И так приятно было гладить место их соединения, пока Лоне стонет сорванным голосом, царапать до боли ягодицы и шлёпать с размаху, получая только крепкое сжатие на члене — Панталоне был мазохистом и прекратил попытки скрывать это в середине ночи. Ему нравилось всё, что происходило. Ему нравился Дотторе. Доктор укладывает голову к себе на колени и гладит нежно, перебирая прядки. Банкир ёрзает, потираясь о простыню. Он весь мокрый, то от пота, то от разновидностей смазки. И голос его тихий, но переполненный вожделением до краёв: — Здесь есть вода, подсыпь мне ещё. Дотторе смеётся: громко и безобразно. — Ты знал, — констатирует, всё ещё тянув губы в ухмылке. Пальцы остались на щеках в мелком поглаживании. — Конечно я знал, доктор Иль Дотторе. — Господин Панталоне, вы настоящий бесстыдник, — облизывание губ и он уже тянется за маленькой баночкой с белым порошком. — Вам можно отдать должное, это было не так очевидно, как обычно, — зевает лениво, сбивая себе одеяло в импровизированную подушку, на которую и ложится. — Новое изобретение. Не имеет ни запаха, ни цвета, — Панталоне понятливо мычит в ответ, — поэтому я не понимаю, как вы... — А чего ещё от тебя ожидать? — банкир на секунду отрывается от спального места и фыркает на приподнятые брови Дотторе, — я видел, как ты передавал это бармену ещё в самом начале вечера. Снова смех, лающий и дерзкий. Доктор мешает смесь, что чуть мутит воду, но банкиру всё равно — он пьёт залпом и зевает, протирая глаза. — Поиграем ещё в невинных или уже пойдём? — взгляд скользит по стенам и указывает на вторую дверь. И, к сожалению или счастью, там совсем не душевая. — Вы же устали, о мой бедный пане дипломат. — Я имею скромную надежду, что ваша бурда исправит моё положение, доктор. Дотторе опирается коленом о постель и подлезает руками под вертлявое тело, Панталоне особо не сопротивляется, приникая щекой к груди и только ступнями в воздухе качает, посмеивается тихонько, доктор хмыкает про себя — вроде не наркоту подсыпал. Банкир так гармонично смотрится на однотонном чёрном, кожа белее нефрита и он пальцами манит к себе поближе, но получает лишь игривое качание головой и повязку на глаза. — Я урежу тебе бюджет, — Панталоне улыбается откровенно, так что лицевые мышцы ноют болезненно. — Втрое, — он скалится, чувствуя крепления под коленками. Дотторе смеётся неслышно и только по заднице похлопывает, щёлкая карабином. Между ногами тонкая железная трубка, чтобы не смог вместе свести. Руки не долго оставались свободными — привычный холод наручников и неприятное стягивание за спиной. Доктор напевает детскую песенку под нос, воркуя вокруг своей жертвы. Панталоне чувствует, как начинает подрагивать. Потеряв глаза, все остальные чувства обостряются, он пытается прислушиваться, предугадывая действия любовника. А тот играется, касаясь то тут, то там, щекочет низ живота и хохочет от того, как мгновенно поджимаются мышцы, будто ожидая удара. Но без них они сегодня. — Как насчёт того фиолетового? — Дотторе! — Твоё лучшее «да», золотце. Лоне истекает, дрожа от четырёх пальцев внутри. И та чёртова разгорячённая смазка, что заставляет стенки пульсировать и сжиматься с особой силой. Он шипит озлобленно и всё равно раскрывается под родными движениями — Дотторе выучил его всего наизусть и нагло пользуется из раза в раз. Когда вибратор входит, банкир вспоминает все проклятия и не стесняется высказаться, переходит на другие языки, своего критически не хватает, когда кольцо щёлкает на истекающей головке. А доктор получил второе дыхание и бодренько так ходит вокруг, скрипят выдвигаемые ящики с накопленными богатствами. Боже, зачем он спонсировал этого чёрта из табакерки. Единственное, что не зафиксировали — рот. И Панталоне был счастлив этим пользоваться, жаль не долго. Кровать прогинается под чужим весом, на щеках прохладная ладонь, приятно — Лоне жмётся. Пальцы спускаются на подборок, жмут, вынуждая приоткрыть. На язык тут же летит несколько капель и жжёт так, что зубы смыкаются на большом пальце. — Тц, понежнее можно? Сейчас ещё в горло надо, — банкир не может его видеть, но утробным шипением выражает всё отношение к затее, — давай-давай, тебе же лучше. Панталоне подчиняется спустя несколько минут уговоров, знает что это, но всё же морщится, сглатывая медленно, чувствуя как распространяется холод подобия анестезии. — Давай, поработай ротиком немного, — саркастичность сочится из него бурными реками. — Ты! — так нагло затыкать это надо уметь, финансист клянётся о мести, но все мысли в момент улетучиваются. Он мог сколько угодно говорить, какой сущий кошмар творит с ним Дотторе и что с ним необходимо за это сделать, но все ещё добровольно подставлял запястья под наручники. Учёный смеялся тихо, прекратив попытки задеть чужое самолюбие. Всё равно Лоне был только его и этого хватало в достаточности. А он рычит сладострастно, едва ли не в горло толкаясь, пока горячий язык проходится по всей длине, мягкие ткани пульсируют от раздражителей. Доктор облизывается новому изобретению. Панталоне, кажется, тоже оценил, он просит передышку перед основным заходом и обхаживает чередой поцелуев, пока привыкает к ощущениям. Говорить тяжко, но в остальном — терпимо. Банкир привычно стряхивает с себя руки и настраивается на темп сам, неспешно пуская за щёку и, боги, Дотторе был готов излиться от одного вида выпирающей головки. Пара неосторожных толчков — Панталоне едва не кусается. — Вот сука, — краешки губ растянутые на члене приподнимаются в едкой ухмылке. Даже сейчас он строптив. Лоне отпускает себя, только когда свободно берёт до горла и плечи расслабляет, ложится грудью на простыню, чуть ёрзая, чтобы стимулировать и своё удовольствие. Дотторе слишком занят собой, чтобы заметить хоть что-то — глаза закатываются, меж пальцев чернильные змеи вьются, он кончает на приоткрытые губы с лёгким остатком помады, впитавшимся в кожу. Помогает сесть нормально и вытереть лицо, поит с рук. Панталоне полощет горло и сплёвывает в подставленный стакан. Покалывание в языке отпускает, остаётся послевкусие кофе, должно быть доктор сыпанул для рецепторов от души. Вот только возбуждение не спешит уходить, Дотторе то — довольный кот, разминающий плечи то ли в усталости, то ли в предвкушении, а банкир двинуться не может и лишь пугается, когда матрац выпрямляется. Партнёр лёгким толчком опускает его обратно и это положение до ужаса стыдливое, что заводит только больше. На сосках щёлкают утяжелители — Лоне ругается от сердца, но быстро прерывается на скулёж, стоит рукам Дотторе сжать ягодицы. Они и так в синяках и царапинах, красные от шлепков, от того любое касание приумножается в чувствительности в стократ. Панталоне ёрзает, чувствуя, что доктор сел рядом и он щёлкает чем-то и это безумно пугает. Не зря — внутри начинает вибрировать, а в открывшийся в стонах рот ложится знакомый шарик. Он умеет сладко мучить, так что слёзы стекают по щекам, но совсем не от боли, нет, Дотторе никогда не причинил бы ему, но изводит знатно. И с каждой стороны фиксация — ноги не шире, ни уже не двинешь, руки затекли за спиной, а грудью Лоне лежит на чужих коленях и руки сверху поглаживают едва касаясь, умиротворённо перебирают прядки, будто не ему он истекает слюнями на бёдра. Теряется понятие времени, банкир не знает сколько он так пролежал в безмерности тщетных попыток малейше себя простимулировать — всё пресекалось на корню. Внизу живота уже не просто тянуло, а жгло, каждый сквозняк проходился дрожью по вспотевшей коже. Вибратор был так близко к простате, но каждый раз не доставал или промазывал, просто обтирая стенки. Панталоне натурально сходил с ума. И Дотторе наконец сжалился над ним, щёлкая застёжкой кляпа, спросил насмешливо, всё также изнеженно неспешно поглаживая волосы: — Порку хочешь? Худшим было, что да — хочет. Доктору хватает нескольких истеричных кивков — язык совсем отваливался. Он ему и не понадобится больше, шарик снова наполняет рот, а вибратор в очередной раз меняет ритм, заставляя мычать в обжигающих нервы ощущениях. Дотторе облизывается сыто, пробегается пальцами по хребту, сея мурашки и подхватывает под живот, переворачивая резким рывком. Панталоне вскрикивает кратко и выдыхает после, чувствуя под спиной крепкую грудь — иллюзия защиты. Эти руки сначала снимают кольцо с члена и банкир уже почти верит, что вот оно — счастье. Но как же. Доктор щекочет головку уретральной палочкой, а Лоне взбрыкивается, как может. На такое он согласия не давал. Оно и не нужно, Дотторе прекрасно знает, как любовника выгибает от такой небольшой стимуляции. Вставляет и вынимает каждый раз совсем немного не до конца, прокручивает по оси — Панталоне медленно умирает. Грудь вздымается на каждом движении, дышать тяжелее из-за кляпа, а тут вторая рука решила его капельку придушить, благость, быстро отпустила, теряя интерес, и пальцы спустились к соскам, оттягивая каждый по очерёдности. Лоне откинул голову на плечо и выгибался дугой так рельефно, что можно было рёбра пересчитать. Дотторе так и не дал ему кончить, лишь измучил до предела и снова перевернул, укладывая уже животом к себе на колени. Ремень нашёлся под рукой, но для него пока было рано. Под нежной кожей грубая ткань брюк — Панталоне трётся безбожно, размазывая все соки, укладывает голову на щёку и старается дышать размеренно, пока ему дали лёгкую передышку. Доктор шебуршится по содержимым железного чемодана и, похоже, находит нужное, когда вибратор покидает тело. Банкир вздыхает с горестью и облегчением, долго пустоте внутри него не продержатся. Так и случается — проталкивается связка шариков. Лоне рычит, как может, но выходит скорее хныканье, пока умелые пальцы в шрамах погружают в него шарик за шариком. В них ужасно было абсолютно всё, особенно хвостик болтающийся на виду, особенно Дотторе, животно ухмыляющийся от этого. Он отстёгивает удерживающий элемент и отбрасывает куда-то на пол, помогает свести ноги, потому что у Панталоне разъезжалось уже абсолютно всё, что могло. По лодыжкам скользит тонкое кружево, если бы банкир мог, он бы фыркнул на неприсущую эстетичность для Дотторе. И было бы всё равно на врезавшуюся в промежность сборище ниток, если бы старший не решил уложить и его истекающий член туда же. На это Лоне откровенно запротестовал, но был проигнорирован. На анус легла очередная мазь, сильнее предыдущих, всю кожу закололо, заставляя мышцы истерично сжиматься, намертво удерживая игрушку внутри. Панталоне вскинулся сильнее обычного, но доктор не знал значения жалости. Он поднимает его за шею и смазывает ещё и соски — партнёр скулит и кричит, кляп сдерживает все порывы высказаться, а повязка на глазах не разрешает и заплаканными от наслаждения глазами грозно посмотреть. И удары начинаются, сначала лёгкие, сплошное поглаживание грубым кроем кожи ремня по нежной коже — спускается и к промежности, молчаливо угрожая. Дальше сильнее, оставляет следы и заглаживает выступающие кровоподтёки. Лоне мычит и хнычет. — Хочешь мой член? — насмешливо и дерзко так, не будь банкир в столь уязвлённом положении, он бы врезал, а сейчас лишь кивает несколько раз для верности. Дотторе остаётся довольным и заканчивает достаточно быстро. Панталоне любил порку, любил лежать таким — связанным и застыженным до полусмерти, чтобы от него ничего не зависело. И как приятно было осознавать, что доктор обо всём позаботится и можно отдать себя всего. Любил истекать предсеменем и пачкать его брюки, которые после с мазохистическим удовольствием вылижет, беря глубоко в глотку и глотая без остатка с нечеловеческой жадностью. Шарики выходят неохотно, Панталоне очень зажимается, и всё же они осилили это. Дотторе усаживает к себе и резким движением расстёгивает ширинку, стягивает бельё ниже. Имея возможность лишь слышать это, Лоне поторапливает приглушённым мычанием и остаётся довольным лишь, когда в него входят рывком. Есть особое удовольствие в ощущении плоти внутри себя. Особенно, когда его доктор, кто, кажется, вспомнил о сострадании к ближнему и стянул с любовника повязку с кляпом, так же наскоро вынимая палочку из уретры и результат был вполне ожидаемым: Панталоне кончил с его именем на губах, утопая в глубоком поцелуе. Глаза слезились на свет с непривычки, он жался ближе на инстинктах, продолжая сжимать внутренне. Дотторе заканчивал на его грудь с распухшими сосками, одно прикосновение к которым — вскрик. Они завалились оба в обрамлении кучи секс игрушек. — Ты так...интересно пользуешься презервативами... — Выборочно, — ухмыляется доктор, кидая взгляд на мусорное ведро в котором лежала кучка использованных. Он проверялся регулярно, чтобы не подвергать партнёра какой-либо опасности и клялся, что изменяет только с проверенными людьми. Лоне фыркал: «Будто тебе кто-то даст». Все девицы были нагло отшиты вечер из вечера, на который Панталоне приходил в королевском красном и они играли это глупое представление на публику, отправляясь на второй этаж. С обязательным оскорблением безмерно зазнавшегося банкира в процессе, разумеется. А Лоне нравилось ради смеха и свободы. Без маски хорошо — говорил и залезал танцевать кабаре на стойке. Дотторе лакал вино с его груди и снимал туфли с поцелуями, готовый ублажать ночи напролёт. — Пора в ванну, — Панталоне констатирует, медленно возвращая языку чувствительность. Доктор под боком собирается с силами и пока лишь кратко целует в щёку, ухмыляясь. Они нежились в горячей ванне с пеной, из которой Доте лепил возлюблённому рожки, пока за окнами занимался рассвет и разгоралась утренняя суета.