Страх в тебе

«Как упал ты с неба, сын зари, ясная звездочка, ты разбился о землю…»

Исаия 14:12–17

В белом блокноте, совсем ещё новом, таких можно найти в каждом супермаркете, нет ничего удивительного: небольшое красное пятнышко от чернил и аккуратный убористый почерк — таким обычно пишут лаконичные замечания учителя. На чистом белом листе появляются всего пару строчек, выведенных под перьевой ручкой мужчины, сидящего над этим самым блокнотом. В комнате слишком темно, даже для зимнего вечера. Его губы беззвучно повторяют написанное, едва шевелясь. «Он — чудовище, чудовище в оболочке невинного ребёнка, фарфоровой куклы. Inanis et mendax». Он знает: ему никто не поверит, никто и никогда. Только если не будет доказательств. Только вот, все предоставленные доказательства, — правда. От этого только хуже. Всё внутри сжимается, мутит. Мужчина откладывает ручку и закрывает блокнот, руки непроизвольно тянутся к лицу, веки плотно зажимаются, а в голове всё ещё звучит смешливый голос мальчишки: «Меня зовут Билл… Уильям Денбро. Но можете звать меня просто Биллом. Для меня честь быть вашим учеником…» Из груди вырывается полувсхлип. Не горя — нет, ужаса. Настоящего ужаса, от которого сжимаются лёгкие. Такой ужас бывает только при осознании. Билл Денбро — фарфоровая маска. Фарфоровая маска: хорошего мальчика, красивого и очень грустного мальчика, который мечтал играть Бетховена. Только маска расплывается, будто догорающая свеча в старенькой миске. Она растекается, и не остаётся ничего. В Билле Денбро — пустота. В самом дальнем углу комнаты пылятся старые награды и грамоты. На полках — Диккенс и Библия, Ветхий и Новый Завет. А на стене висит диплом на имя мужчины: Роберт Грей. Самое неприметное имя и самая неприметная фамилия. Весь он казался самому себе до жути неприметным. Талантливый, красивый, острый на язык — он до ужаса любил отрицать свои положительные качества. «Он — патологический лгун. Он лжёт о всём, даже в самых незначительных деталях, и всегда придумывает правдоподобное подкрепление своей лжи. И вы поверите — ему невозможно не поверить. Даже если словить его на лжи, он начнёт плакать, заливая свои хорошенькие щёки слезами. И вы будете чувствовать виноватым только себя». В 1994 году Роберт Грей только перебрался в Дерри. Пару лет он работал в колледже Бостона и ещё не отучился от почти нарочито английского говора. Мягкий, обволакивающий акцент, с характерным упором на возвышенную t. В Дерри он оказался почти случайно. Искал новое место работы, и его старый профессор из колледжа порекомендовал Роберта преподавателем литературы в колледж Дерри. Трудно представить, чтобы в таком захолустье был большой выбор преподавателей. Ему даже позволили вести факультатив по классической античной литературе. Все знали, что он играет на фортепиано. Все знали его по тёмному кашемировому пальто и идеальной укладке. В Дерри, хоть и шептались за его спиной, приняли его радушно. Он быстро влился в небольшой городок Новой Англии. «Билл Денбро». Это имя теперь звучало у него в голове эхом — глухим и тяжёлым, как колокольный звон, церковным набатом. В его группе Билл появился неожиданно — слишком поздно для перевода. «Особый случай, — произнесла директор. — Талантливый мальчик, но со сложной судьбой. Вам ведь не привыкать?» Роберту показалось странным, что мальчика даже не представили должным образом. Он вошёл сам — бесшумно, почти растворившись в тени дубовых дверей. Худенький, с аккуратно причёсанными тёмными волосами, в белой рубашке, застёгнутой на все пуговицы. В первый же день Билл сел ближе остальных студентов, лениво рассевшихся чуть позади. Лицо его было совершенным. Аполлон. Воплощение античной идеи. Билл Денбро иногда запинался, ловил тонкими губами воздух. Позже Роберт узнает, что это наследие «былого заикания». Парень грезил изучать древнегреческий, фортепиано, литературу. На факультативе по античной литературе он первым читал отрывки Гомера, не допустив ни единой ошибки. Его голос был мелодичен. Роберт едва не уверовал в ангелов. Роберт любит Вергилия. Удивительным образом, Билл Денбро тоже его любит. Роберт любит «Иллиаду». Удивительным образом, Билл Денбро читает по памяти целые отрывки. Молодые люди ищут признания. Билл Денбро, казалось, искал только его признания. Другие преподаватели сетовали на плохую посещаемость. Роберт Грей молчал. Билл не совершал ошибок. Он был идеален. Слишком идеален. Замкнутый, слишком учтивый, даже чересчур. И Роберт Грей признал его. Он очаровывался с каждым днём. Билл оставался на частные беседы. Зачастую они не выходили за рамки учёбы, но теперь Роберт знал, что Билл перевёлся из колледжа Бангора из-за болезни младшего брата. И Роберт Грей помешался. «Никогда не занимался выделением учеников, но Билл Денбро стал особенным. Моё поведение походило на помешательство, как бывает с навязчивой идеей, обожанием. Привожу как доказательство запись из своего дневника, датированную 15 ноября 1994 года: «Дерри накрыл туман. Яркие вывески баров едва проглядывались во мгле. Билл Денбро сопровождал меня до моего дома на Нейболл-стрит. Сегодня я отвёз машину в ремонт. Мы обсуждали Фукидида. Adulatus sum. Я впервые попробовал его имя на вкус. У всех имён есть сакральный смысл, судьба. Уилл — шлем, защита. Вот что значит его имя. Но он сократил его до простого Билл. 'У' в его имени всегда лабиализованная, 'и' приподнимает язык к нёбу, двойная 'л' бьётся об зубы, как шторм о скалы. Я позволю себе эту вульгарность с аллюзиями на Набокова. Билл уже звучит совершенно по-другому. 'Б' взрывная, и только 'и' и 'л' всё так же ласкают нёбо и зубы. Билл Денбро. Удивительный малый…» В тот год это не зашло дальше. Учебный семестр 1994 года закончился приятными беседами после пар и крепким кофе. 15 января 1995 года. «Сегодня Билл снова остался после уроков. Мы разговаривали о Платоне. Он прочёл «Тимея». Я не перестаю удивляться ему. По правде говоря, уверен, что ему лучше бы подыскать колледж в Бостоне. Он начал изучение древнегреческого. Пока выходит плохо, но я помогаю ему в меру своих знаний. Я, конечно, недостаточно компетентен…» Роберт Грей был влюблён. Это было не очевидно. Совсем нет. Ему уже тридцать лет. Он прятал слепое обожание за улыбками. Его Галатея. Только вместо холодного мрамора — живое тело, юность, чарующий ум и таинственная пустота. Если смотреть в глаза Уильяма Денбро, можно утонуть. Они карие, блестящие, как у игривых щенков. Его манера одеваться была такой же безупречной, как он сам. Белоснежная рубашка, иногда дополненная твидовым пиджаком. Чёрные туфли всегда блестели. Как оказалось, он чистил их в перерывах. Это были его единственные туфли. Слишком опасно. Слишком неправильно. Глупая, болезненная мечта, заедающая в голове. «Билл-Билл-Билл». 16 января 1995 года. «В его глазах — тайна. Как у Джоконды. Но вместо улыбки — утомлённость, несвойственная юности. Билл Денбро вновь остался после лекции. Мы обсуждали Гомера. Его лицо осветилось улыбкой, когда я похвалил его перевод. Я видел, как эта похвала была ему важна. Может быть, я ищу оправдание своей слабости? Но его присутствие рядом — словно мягкий свет, словно прикосновение к раю, самому Богу. Что я творю?» В зеркале, висевшем над фортепиано, отразилась его фигура — прямая спина, идеальная укладка. Но Роберт чувствовал себя стариком. «На что ты надеешься, Роберт?» — спрашивал он себя. Перо скользило по бумаге, как по мраморной плите, оставляя надписи, похожие на признания и проклятия. «Пифагор считает, что в основе мира лежит гармония. Гармония в силе, власти над собой. Я слаб. Он знает это. Я вижу его взгляд, полный едва заметного превосходства. Это падение. Я знал, что оно произошло.»* Падение произошло быстро. «В его голосе звучит музыка. Не человеческая. Музыкальная сфера, как у Платона. Он не просто студент. Это испытание. Грех — не в том, что я думаю. Грех — в том, что я хочу. Но ведь я ничего не делаю. Не позволяю себе. Значит ли это, что я остаюсь чистым? Или грязь уже засела во мне навечно?» В тот вечер, 23 августа 1996 года, Роберт Грей смотрел на чёрную гладь оконного стекла. Его отражение слабо мерцало в свете лампы. За спиной, на столе, в прикроватном дневнике, чернила ещё не высохли. Он был слаб. Теперь — нет. Совсем нет.