Княжна II

      Её не было нигде.              Пропала, с собой забрав все ниточки, какие могли к ней привести. Запутала всех, кто был в её окружении; Карельского посылая за старухой, которую давно заждались на небесах, она обаятельно хлопала ресничками и добавляла, что Ваня соскучился за прабабушкой.              Макс поехал, а Елизавета Андреевна, так же хлопая ресничками жестом Суриковой, что в её возрасте выглядело не завораживающе, а пугающе, и знать не знала, что её ждали.              — Оленька меня не предупреждала! — визгливо из-за двери проговорила бабка, и тогда у Карельского в башке что-то сложилось.              Белова рванула восвояси, когда Макс, нарушая всевозможные правила, — от езды на красный сигнал светофора до пересечения двойной сплошной — добрался до коттеджа на Рублёвке. А там будто и не жил никто никогда; Санина заначка украдена, а о присутствии женщины с ребёнком напоминали только фотки, какие Ольга забирать не стала.              Карельский не помнил, когда так быстро наводил справки.              На её имя были оформлены три билета. Видимо, хотела запутать. Хотя, почему «хотела»? Запутала; пока Макс поднимал на уши все нелегальные — и легальные– структуры и силы поиска, пока объяснял Белову, что Сурикова с манатками рванула в аэропорт, все рейсы улетели.              И на всех трёх Олька была зарегистрирована. Как? Хер знает.              «Хотя» — думал Саша позже, тридцатого января, выходя из кортежа, подъехавшего к конторе. «Чё тут удивляться? Взятку дала. Или запугала, чья, в конце концов, жена?»              «Сам такой её сделал. Только на руку сыграл своей фамилией»              Белый не помнил, когда в последний раз всё, за что брался, выходило из рук вон плохо, а он со зла бухал, по утрам опохмеляясь, не в состоянии остановить грёбанное колесо Сансары. Последние дни проходили в каком-то бешеном ритме; карма, видать, дала сбой, и все Сашины грехи, какие он наворотил в этой жизни, ему вернулись в том же жизненном цикле.              Белову оставалось только успевать огребать.              Покушение, поиски Пчёлы, идущие подряд скандалы с Аней, причём один громче предыдущего. Потом та камера… Господь отвёл. И только, вроде, всё встало на свои места — Тарасова предусмотрительно залегла на дно, Витя им простил подозрения, даже Фил после пары часов на аппарате жизнеобеспечения оказался переведён в реанимацию со всеми признаки сознания, пульса и самостоятельного дыхания.              Всё же, бляха-муха, было нормально!..              И только Ольке надо было снова идиллию испортить. Скандалов, что ли, за последние полгода, мало ему устроила, не хватило?              Дура.              Куда с ребёнком рванула? Что она ему даст без бабла, связей и тыла в… Кишинёве, Таллине, Варшаве? Чёрт знает, куда именно рванула.              Истеричка. Ёбнутая баба!..              Белый натурально представлял, какими ласковыми окличет Олю, когда она наконец вернётся.       А она вернётся, в этом у Саши сомнений не было никаких.              Деньги у неё ограничены, — даже если учесть, что жена умудрилась стащить его заначку, на какую без излишнего шика можно было прожить, ну, полтора года точно — номера российского и американского паспортов известны… Где-нибудь, да засветится. И тогда жену найти будет делом техники.              А с техникой у Саши всегда всё было нормально.              Голова говорила одно, говорила холодно, а сердце затихать не хотелось. Оно горело, обугливалось, но не тлело, и пожар этот чёрный Сане казался вечным.              До невозможности он тогда Олю ненавидел, что даже думал, мол, лучше, миленькая, не попадайся мне на глаза вообще.              И чего ей не хватало? Что, жили плохо? Средства всегда были, не бил, и мысли не было никогда руку над ней поднять — то, что в медцентре было, когда она с камерой примчалась, не в счёт. Не в себе был…              Хрен знает, чего дуре было надо. Видно, скучно стало, раз каждую встречу начинала скандалом.              Её право. Только вот Ваню… жалко. Что она ему, по сути, баба без какого-либо образования — за исключением музыкального — могла дать? Что, в столицах восточных европейских государств так востребованы скрипачки без опыта преподавания?              Саше в голову как-то сама по себе напросилась мысль, какой простейший способ заработка был у женщины без денег в чужой стране, и тогда передёрнуло ни то в страхе, ни то в отвращении.              Белый так и не понял, почему мурашило. Не понял, но, зайдя в свой кабинет, закурил; Господи, Сурикова, какая дура…              И всё равно ведь совсем разойтись не может. Задела, за живое тронула. И даже если вернут её грязной, истасканной и изменившейся до бо́льшей неузнаваемости, чем сейчас… Саша ведь, как дурень, в ней будет видеть тени той Оли, какую полюбил когда-то тогда.              И любил, походу, до сих пор. Но такой же неузнаваемой любовью.              «Ничего» — дернул перед собой подбородком Саня.              В пустом кабинете на него внимания никто не обратил, не обернулся, ничего не сказал. Он затянулся, на телефон взглянул; Белов ждал звонка — Макс сегодня должен был сгонять к человечку, способному вытащить и прослушать крайние звонки, поступившие на номер Беловой.              «Вот вернётся… И с чистого листа начнём всё. По крайней мере, попробуем»              Он затянулся снова. За последние дни вкус никотина уже приелся с такой силой, как не надоедал до того почти двенадцать лет. Саша горечи не чувствовал уже давно. Потому, зажимая меж зубами сигарету, нажал на кнопку связи с постом секретарши.              Из-за стены послышался писк, а через считанные секунды появилась, продолжая демонстрировать ноги из-под юбки-карандаша, Люда:              — Александр Николаевич, — с готовностью откликнулась Бричкина; от пионерки её отличало только то, что на шее у секретарши не болталось красного треугольного галстука.              Белый её окинул взглядом пустым. Дыхнул дымом.              — Космос приезжал?              — Звонил, — качнула головой неопределенно Люда. Саша, если б заинтересован был «Санта-Барбарой» Холмогорова и Бричкиной, может, попытался истолковать румянец на щеках секретарши, но девушка довольно оперативно взяла себя в руки: — Скоро будет.              — От Пчёлы новости есть?              — Нет, — снова качнула головой Бричкина, на этот раз более нервно. Будто в чём-то провинилась, она добавила: — Как его медсестры отпустили из-под наблюдения — так и ни слуху, ни духу от него.              «И не только от него…» — мысленно за Людку дополнил Саша, но усмешку свою удержал. Только что-то принялось царапать по задней стенке горла, словно у Белого во рту были стеклянные осколки, измельчённые в пыль.              — Косу скажи, когда приедет, чтоб ко мне зашёл.              Бричкина кивнула и, дождавшись провожающего кивка, развернулась. Вместе с её шпильками застучали и чужие каблуки, что вынудило Люду вытянуть и без того длинную, почти страусиную шею вперёд.              Белый не сразу понял, что у него были посетители. Только когда два высоких женских голоса сплелись воедино, друг друга перекрикивая, а Люду кто-то подвинул в сторону, пихаясь, он поднял взгляд от огонька сигареты.              Первая мысль — ему кто-то прямо в глаз горящим кончиком и ткнул.              — Мне поговорить надо!              Тарасова пищала, как бешеный грызун. А Саню, кажется, обманули и глаза, и уши сразу; сердце пропустило удар, но не от страха, не от волнения. От странного предвкушения.              Люда, кажется, сдерживалась, чтобы от возмущения не вцепиться в белёсые патлы.              — Девушка, выйдите! Вам сюда нельзя!..              В бабские разборки Белый не влезал, так как знал, что обе мегеры, пытающиеся перегрызть друг другу глотки, именно его и сделают виноватым. И мимо бы прошёл, если б они сцепились за порогом его кабинета. Но ох уж это «если»…              — А-ну харе.              Саша даже не кричал, но и небольшого его шепота бы хватило, чтоб обе девчонки встали по струнке. Та, которой Белый имел право указывать, оскорблено свела брови на переносице в ответ на его лёгкий кивок в сторону приёмной и ушла.              Тарасова, ухмыляющаяся грёбанной анакондой, не успела приказать Бричкиной сделать кофе, а ещё — лицо попроще.              В спину Люде прилетел негромкий указ, которому она и без того уже давно была обучена:              — Дверь прикрой, — и через щёлочку отправил девушке ещё одну установку. — Пока не пускай ко мне никого.              Тарасова от услышанного в лице не поменялась. Если б Саша за ней не наблюдал пристально, то и не заметил бы даже, как она за спину откинула плечи.              В дневном свете во впадинке меж ключиц блеснула какая-то из подвесок. Белый не помнил, была ли это его подвеска.              А вот фианиты в ушах… точно от него.              Саша докурил. С щелчком механизма, до которого всегда Люда закрывала дверь, он ткнул сигарету в пепельницу. Тарасова-Кордон молчала, так и стоя неподалёку от его стола красивой статуей.              Белый на неё взглянул и себя поправил: нет, не статуя. Манекенщица, на которой были украшения стоимостью не в один миллион. Тупая, как валенок, но красивая, как те самые цацки на её шее, руках и голове.              — И? — только и протянул Саша. Голова снова заныла, словно вчера Белый в три горла бухал — хотя, напротив, вчера воздержался от поездки в бар, где за последние дни из желанного гостя стал почти завсегдатаем.              Аня в ответ вскинула угловатую бровь, повторяя:              — И?              Белый сдержался, чтоб не закатить глаза совсем явно. В самом деле, дура.              — Чего пришла? — помог ей Саша со столь простым вопросом. А потом посмотрел так, что актриса невольно подумала про затупившийся нож: зная, как Белый умел смотреть, она ещё должна была быть благодарна ему за терпение, то всё равно неприятно царапало по коже.              Неуважительное отношение Аня терпела только в моменты, когда от того зависела её жизнь. А Саша явно был не нацелен стрелять.              — От тебя ни слуху, ни духу, — вернула актриса.              Белый только хлопнул единожды глазами. Он напоминал стенку, в которую Тарасова бросала горох — ядрышки крупы к ней отскакивали, точно мячики для тенниса. Это… раздражало, но Аня сделала шаг.              За шагом последовал один. И ещё один.              Рядом оказался Сашин стол. Она присела на краешек, параллельно с тем завитые в спирали волосы откидывая за плечо.              Из-под шубки показалась нога в капроновых колготках. А вот края юбки Белый не заметил.              — А ты, чё, соскучилась?              Аня в ответ только рассмеялась, как умела, кажется, только она — на вдохе запрокинула голову, на выдохе наклонилась к Саше. Её ручка, тонкая и хрупкая, как лист какого-нибудь тропического цветка, гладя, прошлась от скулы Белова до его плеча.              Пробежались мурашки. Бригадир не сразу понял, было ли то ему сильно приятно.              — Наконец-то, догадался, — протянула актриса и облокотилась правой рукой на стол.              Рядом с её ладонью оказалась Сашина именная зажигалка, его взгляд метнулся к пальцам, которые были способны на самые разные ласки. А потом… что-то щелкнуло. Будто Сане грудину вскрыли стройщипцами, как горящую печку, и меж ребёр пихнули ещё одну баклажку.              На правой руке у Ани было три кольца: доставшееся в наследство от бабки с крупным камнем цвета оливы, его подарочное золотое с почти прозрачным брюлликом и обручальное. С гравировкой фамилии.              «Кордон»              Саша по колену её похлопал задорно. Когда одна нога стала разъезжаться чуть в сторону от другой, а из-под полов шубы показалась ткань юбки, натянувшаяся высоко на бёдрах, Белый крепче сжал актрису. Как-то чересчур сильно — она даже схватила глупо воздух губами, чтоб не застонать.              — Со стола встань, — указал голосом, какой Аня слышать от него не слышала никогда, и всё той же крепкой хваткой дёрнул её колено куда-то вниз. И Тарасовой пришлось подчиниться, чтоб из конторы не ехать сразу в больницу с растяжением связок.              Она уткнулась каблуками в паркет. Белый от актрисы не отвернулся, но смотрел теперь куда-то мимо. Аня какие-то секунды даже не шевелилась, а потом, взгляд бросив туда, куда до того какие-то мгновение пялился Белов, сложила кусочки пазла воедино.              Не сдержалась, хмыкнула; ведь знала, с самого того момента, как Кордон к ней бухой припёрся с откровениями, знала, что для всех сделается прокажённой!              Надо было не ждать приезда рыжей истерички, а самой Андрея сдать сразу, как узнала. Может, по-другому бы было всё.              — Чё, смешно тебе? — так и не отрывая взгляда откуда-то от пустоты, чуть ли не проскрежетал Белов. Когда Аня обернулась, то Саша смотрел уже на неё. Точно, на неё, не мимо, не сквозь…              Органы брюшной полости тогда между собой перетасовались, как карты в старой, потрёпанной колоде.              Белову же было не до смеха.              Упоминание пидорской фамилии и её не менее пидорского обладателя с определенных пор стали для Саши тем же самым, что красная тряпка для быка. В ушах клокотало, в горле, в голове, что акула шоу-бизнеса, просадивший Валерины бабки на свой кутеж, их всех почти вокруг пальца обвёл. И вышел бы сухим из воды, в этом самом море утопив всех и каждого; ведь, если б не та видюха — был бы сейчас Пчёлкин там, где все будут рано или поздно, но где все желают оказаться «поздно». Все желают, но не все могут…              Ведь убили бы. Анна билась в истерике, но одно ему говорила точно — Саша бы указ отдал. И хорошо, что не отдал, Господь в самом деле спас голову Пчёлы. А вместе с ним и Сашину душу.              Но одно дело — помолиться, примирительную рюмочку выпить и «проехать». Совсем другое дело — за Фила, который заново учился ходить, говорить и ложку держать, отомстить пидриле, который чуть ли не всю бригаду свёл в могилу.              И, конечно, на всём вина Андрея; вряд ли бы Анька, имея хоть какое-то отношение к взрыву филатовского крузака, пришла б к нему вразвалочку. Одно он уяснил точно, актриса-то, вопреки всем стереотипам, была отнюдь не дурой.              Но извечная её самоуверенность, временами переходящая ту границу с тупостью, в тот момент сработала прекрасным раздражителем.              Саша с секунду на неё посмотрел. Девка, что была готова ноги на его столе раздвинуть шире, чем в кабинете у гинеколога, всё так же стреляла глазами, как в тире. И, кажется, попала.              Он с места вскочил. Аня рефлекторно дёрнулась назад, но за её запястье Белый ухватился раньше. Причём, ухватился сильно — даже какой-то глухой звук, с каким мнётся затёкший сустав, раздался. Вслед за ним такой же глухой стон от Тарасовой-Кордон.              Саше услышанное не доставило даже толики того удовольствия, что разливалось по телу до того:              — Ты, походу, не совсем понимаешь, что мне сейчас не до тебя, киса.              Аня в ответ оскалилась, покраснела и разозлилась разом. Белый до того в принципе сомневался, что у Тарасовой был столь широкий эмоциональный диапазон. Крепче сжал запястье, чтоб точно никуда не рыпалась, но она и не пыталась освободиться. Только дышать стала глубоко — и чёрт знает, злость пыталась успокоить, или боль…              Она протянула в попытке договориться:              — Не в духе, да?              — С каких это пор ты стала такой наблюдательной, а?              — Всё проходит. И это тоже пройдёт, — проговорила Аня, но этим никому не сделала лучше. Пытаясь потушить пожар, она не песком, а горючим сыпанула; Белому хватило секунды, чтоб подойти к границе собственного контроля.              И, кажется, уже не он, а кто-то за него говорил, когда он толкнул Тарасову к стене. Она простонала прежде, чем попыталась на ровном слое краски найти выступы сколов и уцепиться за ними наманикюренными пальцами.              Белов осесть ей на пол не дал; не подойдя, а почти что подпрыгнув к актрисе, он пальцами схватил Аню за горло — придушивая так, чтоб звезда телеэкранов сознания не теряла, а, наоборот, думала быстрее в страхе не получить нового вздоха.              И стало тогда совсем всё равно; какая хер разница, кто ответит за взрыв… Сам Кордон или его «алиби», каким он прикрывается, пока потрахивает прогнувшихся за бабки молодых пацанов.              Анька пришла? Пришла. Значит, знала, что её могло ждать.              — Ты, кажется, забыла, кто такая и с кем ты разговариваешь, — процедил Белый, толком себя не слыша за хрипами звезды.              Лицо Тарасовой было близко, что в другой ситуации до того Саня бы этой самой рукой её опрокинул на ближайшую горизонтальную поверхность и в неё же своим телом и толчками впечатал. Но помимо того Анька была бледна и красна одновременно, глазами хлопала, как рыба, и рот открывала, хрипя.              Ни капли того, что Белого бы могло отвлечь от жрущей злости на актрисульку, уже не привлекающей даже чуть.              Он протянул почти с удовольствием в острое загорелое лицо:              — Ты носишь ту же фамилию, что и пидрила, который Фила чуть на тот свет не отправил. И ещё находишь совести приходить и разводить ноги у меня на столе? Ничего не спутала?              Аня что-то пыталась сказать, но Саня прямо-таки видел, как метались в голове её мысли, находя отражения в глазах. А Белый и не ослаблял ничуть хватку; напротив, сейчас ему, как никогда, хотелось руку сжать до хруста шейных позвонков. Хотя, это и было бы слишком легко.              Хрипя, как старый магнитофон, Тарасова с какими-то невообразимыми усилиями сказанула:              — Не помню, чтоб ты хоть раз огорчался, когда я раз…              Договорить она не успела; Белов, чувствуя себя так, будто ему прямо в лицо со всей силы плюнули, потянул руку чуть вверх. Аня головой закачала из стороны в сторону судорожно, как болванчик, но вытянула позвоночник в струнку, чтоб дышать было проще. Каблуки оторовались тогда от пола, и Тарасова принялась, дрожа от нехватки воздуха, балансировать на носках.              — На твоём месте я бы помалкивал, — Белый не предупреждал и не предостерегал. Он уже прямым текстом угрожал, хотя до Ани это и дошло только сейчас. — И вообще бы сюда не приходил, потому что всё, что могла получить, ты уже получила: тачка, хата, цацки, шмотьё твоё, которое ни в один чемодан не влезает.              — Я о планах Андрея не знала! — на вдохе, какой успела схватить, выкрикнула Анна.              Сердце не в груди, а в животе, голове, пятках билось так, как бьётся только у преступника на эшафоте в мгновения, когда лезвие гильотины уже падает на шею.              Белый вдруг посмотрел на актрису так осознанно, что она бы и не сказала никогда, будто этот человек мог потерять контроль и от слов перейти к грубой силе. Но её положение говорило об обратном — за спиной до сих пор была жёсткая стена, а на горле самым роскошным колье «восседала» рука Саши, один перстень с которой был дороже подаренной Андреем подвески.              У Ани вдруг всё поплыло перед глазами. Если бы и потеряла сознание, то в путах Белого было бы лучше задохнуться, чем набраться духу разорвать всё, что её держало в Москве. Всё, что связывало с Беловыми, Пчёлкиной и Кордоном.              Саша говорил так, как трещали, сковывая моря, льды:              — Но ты за эти планы и ответишь.              — Нет, — качнула она головой почти судорожно; благоговение перед Белым отпустило так же резко, как и напало, и снова к Ане вернулся страх, если не за жизнь, то за своё сознание. — Почему я должна за него отвечать? То, что у нас фиктивный брак, не значит, что… да ничего не значит! Он сам во всём виноват, я сразу, как узнала, его вон вышвырнула!              — А сказать зассала, — озвучил вслух Саша то, что Аня старалась не произнести; констатация факта чем-то походила на смертный приговор. — Пока, значит, по всему городу искали того, кто это мог сделать, ты, всё зная, отсиживалась в хате, которую тебе Кордон и подарил.              — Но прийти же к тебе я не зассала! — огрызнулась в ответ, забыв совсем, что Саша её в любой момент мог через бедро опрокинуть на пол так, что ни в одной клинике, ни один врач костей бы не собрал.              — Ты пришла, когда всё уже разрешилось. Для этого смелости не надо.              В миг, когда на языке вертелась фраза про жену Саши, которую всегда сопровождали спецназовец и громкая фамилия мужа, Аня почти прошлась по шпагату, натянутому над пропастью. Она сдержалась. Если б сказала, то, вероятно, каждый из позвонков бы отпечатался на стене окаменелостью.              Только какая-то бессильная злость, душащая на пару с ладонью самого Белова, под рёбра запихала тряпку, смоченную в керосине. Обошлись без спички; Тарасова и без того горела.              Огромных сил стоило прикусить язык. Вырубить дуру, суку и вместо того включить послушную девочку, не находящую силы духа на большее, чем взгляды исподлобья. Когда Аня с силой вжалась в стену, чтоб между шеей и пальцами Белова оказалась пара лишних миллиметров, он на неё взглянул холодно, считывая.              А потом всё-таки отпустил ладонь. Отошёл к столу своему; несмотря на то, что только что курил, снова потянулся за зажигалкой.              Тарасова перевела дыхание, но вздохнуть не смогла, только выдохнуть вышло. С ней говорил не Саша, а спина его в барской манере кинула:              — Давай по-быстрому. Чего тебе надо?              «По-быстрому» Аня была не готова, — её и без того трясло, как в центрифуге — но условия диктовали другие правила. И Тарасовой пришлось подчиниться. Мимолётом отерев шею, она хотела сразу в лоб Саше сказать!.. Язык предательски обмяк, вынуждая промямлить куда более расплывчатое:              — Мне нужны деньги.              Белый выразительно хмыкнул; если б меж губ сигарета уже тлела, то пепел мелкими пылинками полетел бы на пол. Тарасову будто окунули в грязевую ванну, когда бригадир, похохатывая над шутками, какие не озвучил, издевательски уточнил:              — А чё тебе ещё нужно? Я думал, что мы с Андрюхой тебя нормально обеспечиваем. Или тебе не хватает?              — Мне хватает, — голосом Аня явно выделила первое слово с запалом таким, каким можно было порох взорвать.              Сашина спина — прямая, как отвесная скала — тогда вдруг колыхнулась под рубашкой так, что Тарасова мысленно возликовала, а после закрепила добитый эффект:              — Но я в скором времени буду уже не одна.              Саню оглушило, будто рядом с его ухом просвистела пуля. А потом почувствовал, что в самом деле рука зачесалась схватиться за пистолет, дуло которого бы указало на… кого?              Белый обернулся, как герой фильма ужасов, за чьей спиной уже шумела бензопила. Анька губы поджимала так, что они превратились в тонкую линию, но глаза не отводила, хотя и было видно, как они чуть бегали туда-сюда по Сашиному лицу.              Кровь в венах зашумела, а кабинет разом сделался душным, будто в нём умер кто-то пару дней назад.              Он сглотнул появившуюся во рту сухость, когда сердце тараном ударилось в рёбра:              — Ты, чё, залетела?              Тарасова в ответ подобралась в прессе, словно хотела втянуть ещё плоский живот. До сих пор от мысли, что через какое-то время прибавка в весе её тонкость превратит в неуклюжесть бегемота, актрису мурашило. Причём, мурашило неприятно.              Она в подобии гордости, точнее, её остатков, вскинула подбородок:              — Выбирай слова. Не залетела, а забеременела.              Сашу окатили двумя вёдрами воды, одно из которых в руки были сложно взять, насколько оно было горячим, а второе, напротив, до краёв наполнилось ледяной водой. В случае Тарасовой был именно залёт, но сказать он этого не рискнул. Потому, что знал, какой ответ мог получить от зубоскалящей суки — мол, залёт был общий, а через девять месяцев его можно будет и потрогать, и пощупать, и погладить…              От сухости язык прилип к нёбу, когда Белый его «оторвал», почувствовался кровяной привкус во рту:              — Ну, ты осчастливила меня просто, — и, говоря так, что словами мог порезать, добавил, блефуя: — Только я тут причём? Иди, обрадуй папашу.              Ответ Тарасовой не заставил себя долго ждать:              — Только что.              Сашу кинуло в жар, и ничего общего не было это с тем жаром, какой Белого окутал в день, когда Оля к нему вышла с положительным тестом на беременность. Даже если учесть, что почти пять лет прошло, Белый был уверен — и близко не было того, что было тогда.              Тогда — надежда и трепет. Сейчас… отторжение с брезгливостью наперевес.              — Я у тебя месяц не был, — поджимая губы до той степени, что кожа натянулась на подбородке, бросил Саня. Убрал назад сигарету, чтоб та не мешалась во рту. — Если б я был, то уже бы пузо выпирало. Так что, кто последний — тот и папа. Вспоминай, с кем кутила.              — Всё так и выходит, — Аня скрестила вдруг руки на груди, и поза эта ничуть не напоминала ту, за которой прятались. Этим она, напротив, напирала: — А насчёт месяца. Загулял ты, Сашенька, что даже не помнишь… — и протянула так, словно голос её был отравленной карамелью:              — На Новый год уезжали в Ялту. Там казино, закрытая вечеринка по поводу окончания съёмок. Естественно, алкоголь…              — Мы предохранялись.              — Это не гарантия.       Она пожала плечами, а у Саши на спине стал бусинами выступать ледяной пот, когда он перевёл взгляд с блефующего лица актрисы на календарь за её спиной. Аня взгляд его перехватила и добавила, отвечая на не озвученный вопрос:       — Как раз ориентировочно двадцать восьмое число было. Месяц. УЗИ показать?       «Да какой в этом смысл, все равно ж нихера не пойму...»              — Показывай.              Уподобляясь Штирлицу, он пытался прочитать Анины эмоции на её лице; с этим у Белова проблем не было, радар настроен на такое. Но Тарасова только хмыкнула, смеясь с его недоверия, и из сумочки достала какой-то медицинский отчёт, к уголку которого степлером было прикреплено то самоё чёрно-белое фото с линиями разводов.              Она пальцем ткнула в чёрную полость на сером фоне, в котором даже Саня, полный тугодум, мог увидеть… что-то, чего нет у небеременной девушки.              Тарасова что-то говорила. Белый слушал вполуха, смотря только на две вещи: снимок и имя клиентки в самом документе. Всё совпадало.              Пиздец.              Здесь и сейчас Саша жил только в моменты полной радости, а такую он крайний раз помнил… точно не в этом году, не в прошлом и даже не в позапрошлом. Саша жил, как правило будущим: Ваниным обучением в Оксфорде, восстановлением Филатова после покушения и прочими другими вещами.              Теперь к этим планам присоединилось и Олино возвращение из города, в названии которого он даже был не уверен.              А вот ещё одного ребёнка с его отчеством в этих фантазиях и близко не было. Тем более от Тарасовой.              — Мне этот ребёнок не нужен.              Прозвучало так, что каждая уважающая себя женщина, находящаяся в положении, должна была Саше за откровенность залепить пощечину. Но актриса и не шелохнулась, а только забрала у Белова документ, какие он ей тянул, как что-то очень гадкое.              — Мне тоже.              В голове у Белого что-то щелкнуло с замедленным осознанием; вот зачем ей были нужны деньги.              Не для того, чтоб воспитать в независимости от отца, а для того, чтоб маленькому Александровичу или Александровне не дать в принципе увидеть жизни. И что-то странно в горле у Саши зацарапало, что… он вдруг даже растерялся, не зная, что и думать.              Конечно, от Тарасовой было проще откупиться, но… не такой реакции он ждал от женщины, которая под сердцем могла носить его продолжение — пусть даже это продолжение и было чем-то вроде чёрной полости на снимке УЗИ, а сама женщина Сане сделалась чуждой после… момента, какой он ещё не осознал.              В голове у Белого звучали два голоса, один громче другого, и за их пререканиями бесконечный лепет Аньки звучал излишне шипящим белым шумом:              –… Стёпа Лихин ещё во время съёмок «Второго шанса» звал в свой следующий проект. Он уже выбил договор с финской кинокомпанией, в ближайшие две-три недели мне надо быть в Хельсинки. И, думаю, ясно, что ребёнок в мои планы не входит; в кино беременных играют худышки с накладным животом, но никак не реальные женщины на сносях…              Столько расчёта и цинизма Саня слыхал далеко не у каждого криминального авторитета, с которым его сталкивала жизнь. Он вскинул взгляд на Тарасову раньше, чем понял, насколько ему надо, чтоб она заткнулась.              Аня и в самом деле затихла, но ничуть своих объяснений не смутилась.              Белый думал. О том, что попахивало разводом, что Тарасова в попытке усидеть на двух стульях похожую брехню могла наплести Кордону, которому жить осталось, от силы, два понедельника, и том, что у этого ребёнка могли быть его глаза. Глаза, так похожие на те, которые от него унаследовал Ваня.              Ваня. Оля.              Одно имя за собой ассоциацией влекло и другое. Саню тогда шандарахнуло сразу двумя ударами молний, ударяя в одно и то же место — его голову. В перерывах между этими вспышками нарисовалась короткая, но очень яркая картина: вот Оля со скандалами возвращается в город, откуда бежала, вот объясняет ему все причинно-следственные связи, какие Белый не поймёт, но для жены утешающе покачает головой, будто бы всё уяснил.              И только Сурикова улыбнётся, своим лицом заменяя Солнце на небосклоне, а Ваня прыгнет папке на руки, так к ним выйдет Тарасова, за собой ведя девочку, чьё лицо в профиль ничем не отличится от Сашиного.              И склеенное по кусочкам небо разлетится на осколки.              Белов отвернулся чуть в сторону, так, чтоб Тарасовой с её угла было не видно, как от глотка густой слюны дёрнулся кадык. Мысли в черепной коробке орали сиренами, вторя одно и то же: допустить такого провала по возвращении Ольки он не мог.              И, может, да, супруга у него сделалась довольно истеричной особой, любящей рубить с плеча, но… после такого бы взорвался сам Будда.              Это выстрел себе же в голову. Шаг в пропасть мимо моста.              Одновременно не поделаешь ничего, если Белый даст себе роскошь подумать дольше, чем ему то следовало. А вместе с тем будто и всё в его руках было. Только стоило сделать выбор, что имело бо́льший приоритет: семья, сын или слабость, перетёкшая в долгосрочное увлечение, с её ни то существующим, ни то выдуманным эмбрионом.              Часы прошли несколько десятков секунд, прежде чем Саша поджал челюсти, почти выплёвывая:              — Сколько надо?              Аня чуть засмущалась, чуть ли не рисуя носком ноги полукруг, а потом дёрнула всё-таки щекой и нашла на столе Белова клочок бумаги и карандаш. Он хмыкнул, — ну, точно актриса, такие финты только в кино и существуют — но бить её по рукам Саша не торопился.              Тарасова написала пятёрку. После неё четыре нуля. Бригадир мысленно выдохнул — копейки.              Актриса, на него взглянув, спохватилась и подрисовала к пятидесяти косарям знак американской валюты. Тот самый вздох у Саши в горле встал комом.              Он сдержался, чтоб не закашляться, а на деле, поднимая взор, который точно был злым, — Белый это сам прекрасно чувствовал — только уточнил риторическим вопросом:              — Не жирно будет?              В ожидании появления краски на Аниных щеках Саня под столом принялся дёргать ногой, сам того не замечая. Пятка едва не била по полу, останавливаясь в нескольких миллиметрах от пола и звонкого удара. Полсотни, ну, не хило, за такие деньги этот ребёнок сам, без хирургического и медикаментозного вмешательства должен был рассосаться!..              А у Тарасовой губа не дура; наклоняя голову с завитыми кудрями вбок, она неопределенно подметила:              — Я, всё-таки, не к знахарке или какой повитухе в село собралась идти. Я к Чернышевой хочу, у неё стаж больше, чем я живу, за тридцать два года ни одной недовольной клиентки.              Кто такая эта Чернышева, Белый не знал, и желанием узнать не особо горел. Только про себя подумал, мол, хорошо, что Тарасовой никто тётку его не рекомендовал, а то, зная Берматову — слово за слово, ещё бы вскрылось…              Тогда точно можно было бы сушить вёсла.              Он снова поднял взгляд на Аню, которая будто и ломалась, а в то же время на своём собиралась стоять до последнего. Коза, а; ведь ей именно сверху деньги нужны, если б позарез требовалось — давно бы продала цацки, вдетые в уши, надетые на шею и пальцы.              — Ты в курсе, что Кордон изначально у Фила занял сумму в два раза больше той, которую ты просишь сейчас? Видишь, к чему это привело?              — И потому я прошу меньше, чем Андрей, — удивительно, но Анька не сдала назад, хоть и не мог Саня не заметить, как та чуть побелела от упоминания псевдо-мужа. Будто воочию видела кошмар, когда произносили имя педика.              — Да и, в конце концов, захочешь ли ты стрясывать их с меня обратно?              — А ты захочешь меня заказать?              — Нет, не захочу, — то она сказала просто, словно рассуждала о том, что уже было, или о том, что было сто раз гарантированно.              Белый на неё взглянул. Торги не шли, но, с другой стороны… сумма была не такая уж и большая для авторитета, имеющего акцизы не на одну сотню тысяч долларов. Одни только акцизы. А что уж говорить про иные отложения, про доходы фонда?..              Сумма не большая. Просто кусающаяся и довольно неприятная для форс-мажора, которого бы можно было избежать, если бы в кармане у Саши оказались более качественные средства контрацепции.              Пятьдесят тысяч баксов. Вот, значит, стоимость Тарасовой. И гарант спокойного будущего без новости, способной через пару месяцев с грохотом сотрясти небеса…              Не так много, если и посмотреть.              У Сани снова язык во рту стал напоминать мешок с песком, который едва поднимался и волочился, когда Белов взвесил в крайний раз все «за» и «против» своей затеи идти у Тарасовой на поводу. Нежелание делиться своими кровными прямо-таки душило, но, если учесть, что это станет крайним разом, когда потратится на звезду киноэстрады…              — Адрес у тебя тот же?              Белёсые кудри пару раз активно качнулись вверх-вниз с кивком Аниным.              — Тогда пришлю к тебе ближе к четырём-пяти часам человека с деньгами. И после того от тебя не должно быть ни звука.              — На этот счёт не переживай, — вдруг совершенно искренне, сердечно его утешила Тарасова. — У меня куплены билеты на восьмое число в Хельсинки. Если и увидишь меня ещё — то только по телеку, — и улыбнулась, будто ему была старым другом.              Саша так же, без излишней строгости уточнил, бумажку со «стоимостью» Аниной новой жизни выбросил в мусорное ведро:              — Ещё больше недели до отлёта. Чё, на пораньше билетов не было?              — Это на случай, если после операции потребуется некоторое время побыть под наблюдением врача. Мало ли, что будет…              Белый хмыкнул. Его мельком трясло от смеси злобы, тоски и облегчения:              — Так Чернышева ж мастер?              — Чернышева мастер, — не стала отрицать Тарасова и на плечо себе заранее повесила сумку, собираясь уходить.              И Саше стало даже как-то странно осознавать, что эта встреча их — в самом деле крайняя. Как минимум, встреча в амплуа любовников, расходящихся после вести о том, что отношения могло вывести на новый уровень — если бы то было надо обоим.              Аня добавила:              — …Но пациентки тоже бывают разные.              Белый хмыкнул, а на выдохе не заметил, как протянул что-то, напоминающее комплимент:              — Далеко пойдёшь, Анька. Не глупая ты…       И, видит Бог, инициатором этих слов был не сам Саша. Он их не сам сказал, а как будто выкашлял вместе с мокротой; вылетели до того, как Белов отвернулся от лица звезды.              Когда бригадир на неё поднял глаза, то Аня улыбалась. Так, как улыбалась обычно на общем поклоне всей труппы, когда к ней с первых рядов подбегали, на сцену складывая груды букетов.              Ему это не особо нравилось, но вместе с тем странно согрело душу.              — Ты тоже, Сашенька.              Эта его уменьшительно-ласкательная форма имени никому не принадлежала никогда — ни матери, ни Ольге, ни двоюродной сестре. И Тарасовой тоже не принадлежала, но она себя записала нагло в список исключений из правил. Белый снова хмыкнул.              Актриса наклонилась к столу и вскользь ладонью провела по его руке, как-то странно бросая вместе с тем:              — У нашего ребёнка была бы идеальная генетика.              А после развернулась и ушла на каблуках, победительницей проходя мимо поста смурой Люды Бричкиной. Белый взглядом проводил ещё не набравшую вес фигуру и отчего-то очень красочно представил, как через сутки-другие Тарасова на всё тех же каблуках сбежит со ступенек медицинского центра некой Чернышевой, беспокоясь только об остаточной ноющей боли в нижней части живота и скором отлёте в Хельсинки.              Понять, что чувствовал от этих фантазий, Саша не смог. У него снова заболела голова.               Он потянулся к своему секретеру, а, выпивая второй бокал виски, и думать уже забыл о Тарасовой, которая домой ехала в салоне такси.              ...А Аня смотрела на чужой снимок УЗИ, сохранившийся с беременности её давней подруги, Кати Ермолаевой. Смотрела и поверить никак не могла, что, в самом деле, прокатило…              Москву присыпало мелким снегом, напоминающим пыль. Тарасова принялась считать часы до отлёта в Финляндию.              В Домодедово сел прилетевший из Берлина самолёт.