Княжна II

      Пчёлкин знал, что взгляды у бригадиров — как минимум, у Космоса, который ещё в девяносто пятом на него зуб стал точить с особой старательностью — будут осуждающими. Но, когда три друга, ему ранее бывшие братьям, встретили их возле столиков, понял: одна из худших картин, собравшаяся в Витиной голове, сейчас воплощалась в жизнь и, похоже, была только верхушкой айсберга.              Белов лицом напоминал камень времён древней Греции. Он даже, кажется, моргать себе запретил и следил за приближающимися Пчёлкиными. Холмогоров руки перед собой держал; физиономия у него напоминала ту самую рожу мамонта, но не оттого, что Космос не понимал чего-то, а на самом деле вдруг стал чем-то походить на животного. Дикаря, на чью территорию зашли чужаки.              И только Фил, кажется, источал какое-то подобие дружелюбия. По крайней мере, необходимую долю вежливости, которой ждёшь после разлуки в год.              Только вот напряжение всё-равно было в перевесе; чем больше Пчёла сокращал расстояние между собой и бригадой, тем сильнее, как по закону Ома, ощущались искры в воздухе. Не вовремя слово скажешь, не в тот миг переведёшь взгляд в сторону — и всё взлетит наверх.              На язык будто сыпанули крысиного яду — вот как горько стало.              Анна держала Витю за локоть, ароматом духов пытаясь удержать именно в этом месте, в этом моменте. Не дать пуститься в воспоминания, не превратиться в деревяшку, верно плывущую по течению; он здесь, всё-таки, дела делает, а не вчерашний день ищет.              Витя затормозил ровно в тот момент, когда излишне наблюдательный бармен отставил в сторону натираемый до скрипа бокал и принялся бесстыдно косить глазами в сторону криминальных авторитетов, прикидываясь, будто на деле стойку протирал. И начался раунд игры в гляделки, главным правилом которой было не отвести взгляд от одного единственного оппонента, а собрать на себе взоры всех остальных присутствующих.              И, если говорить откровенно, Анна сразу же осознала, кто выйдет победителем этой незамысловатой игры. Уголки губ дрогнули в судороге, но после того двигаться перестали, словно область возле рта лишилась нервных окончаний и оттого стала неподвижна, почти что навеки запечатляя вежливую улыбку.              Наверно, над Москвой громыхнула молния, ударившая прямо по Спасской башне Кремля, когда Белый всё-таки протянул:              — Ну, здравствуй, Пчёлкин, — а вместе с тем и подал руку.              Витя подумал ровно столько, сколько должен был размышлять, стоило ли с Сашей здороваться рукопожатием. Анна, чувствуя в груди не сердце, а птицу, кулаки перед собой собрала. Пчёла со звучным хлопком ударил по ладони Сани.              Словно и не случилось ничего «такого» в девяносто пятом, их приведших к тому, что бригада имела на тот момент.              

***

             Прошло меньше двух минут, наполненных скупыми рукопожатиями Вити с бригадирами. Фил забрал у Пчёлкиных пальто, повесил на вешалку у входа, какую супруги по ясной причине с первого раза не заметили. Когда Холмогоров с выражением лица, словно делал величайшее одолжение, всё-таки пожал Вите руку, даже по плечам его хлопнул, Валера предложил, укладывая ладонь Анне на спину:              — Ну, что, может, сядем? Выпьем? За встречу-то!..              Вероятно, Валера сам догадывался, как паршиво звучали его слова, но хоть за энтузиазм Филатова можно было похвалить. Аня со всё той же улыбкой, которая, кажется, ничуть не изменилась за минуту напряженного разговора, кивком ответила на предложение Фила. За ними, вроде, решились и остальные бригадиры — хотя и не сказать, что их надо было сильно упрашивать.              Разместились за низким круглым столом. Белый на диване, рядом Космос. По левую руку от Саши стоял не особо удобный «гибрид» табурета и стула, чем-то напоминающий пуфик, и именно на нём, в опасной близости от Саши, расположилась Аня. Филатов, щёлкая пальцами той блондинистой девочке-официантке, топчущейся в двери служебного помещения, упал на такой же пуф, но рядом с Холмогоровым.              Пчёлкин сел напротив Белова.              Пока откровенно привлекательная, но подозрительно молодая официантка дефилировала к столику бригадиров, Анна вдруг поймала себя на мысли, что стало как-то тихо. И дело не столько даже в музыке, громкость которой убавил греющий уши бармен, не в безмолвном молчании долговязого «секьюрити» за порогом.              Будто пульс стал тише.              Красавица, которая вблизи оказалась ещё моложе, — повезёт, если из школы выпустится в следующем месяце — приготовила блокнот и ручку:              — Что будете пить?              Отчего-то взгляд Фила покосился на Аню. Приняв это за откровенное джентльменское: «Дамы вперёд», девушка в какой-то чужой для неё скованности проговорила:              — Чёрный чай, — и официантка, хоть и ожидала куда более крутых запросов от единственной дамы в окружении заново собравшейся бригады, записала. Ручкой поправила небольшую ошибку, поставив точечку над буквой «е».              — Вы?              — Не буду ничего, — коротко нахмурился Витя.              Анна в спокойствии, которое пока более, чем успешно держала под контролем, как менты держали у ноги своей цепных псов, скосила взгляд на Пчёлу.              — Лид, мне какой-нибудь коктейль на свой вкус выбери, ладно? — попросил Филатов, и названная Лидой уж точно не могла отказать. Подумала с секунду, остановилась на апероль-спртице, желая, только б у Валеры не было особой «любви» к цитрусовым.              — Мне как обычно, — коротко отчитался Белый.              Официантка снова всё поняла. Видимо, телепатом прослыла.       Рука Космоса, который на диване скорее лежал, чем сидел, легла на внутреннюю сторону колена официантки.       Аппаратура блеснула так, что Лида вдруг показалась мертвенно бледной, девушка действительно вся подобралась, а Холмогоров похлопывающими движениями поднялся до ягодицы девчонки, распоряжаясь:              — Лидусик, мне водочки. Три по пятьдесят. И лимончику с сахарком сообрази, ладно?              Анна, если б не видела лапающих «ласк» Космоса, а только за выражением лица официантки наблюдала, то подумала бы обязательно, что у Лиды защемило лицевой нерв — вот как резко принялись поджиматься её челюсти, как задёргались губы. И стало отчего-то так гадко, словно саму Пчёлкину по бёдрам кто-то чужой хлопал на виду у всех в манере одновременно пренебрежительной и показательной, мол, «гляньте, какая!..».              В горле, если и встал ком, то только ком болотистой тины, которая одним запахом вызывала тошноту.              Лидочка, ещё, вероятно, сомневающаяся в решении идти после школы в университет, такой белой стала, словно вместо пудры использовала растёртый в пыль мел.       — Конеч-чно.              И развернулась, когда Холмогоров в какой-то непонятной Анне похвале снова похлопал девушку по ягодице, прикрытой короткой юбкой — обязательной по дресс-коду заведения подобного плана.       Пчёлкина отвела взгляд в сторону. И встретилась глазами с Космосом.              Мелко кольнуло сердечную мышцу. Видимо, Аня в компании мужа и не особо эмпатичных горцев отвыкла от извечной своей установки на лице держать маску, какую не пробить ни пистолетным патроном, ни пушечным ядром, и недовольство своё вложила в выразительное поджатие губ.              Холмогоров же, будто пьян был до того, как трясущаяся Лида вернулась с водкой, сказал вдруг, заглядывая Пчёлкиной в лицо:              — Не смотри на меня так.              Фил в предусмотрительности метнулся взором от Пчёлкиной до Коса, который на спинке дивана развалился чуть ли не звездой. Стоило больших усилий, чтоб подавить ядовитую усмешку — слишком раннюю, слишком торопливую для разговора, ещё не успевшего начаться — и уточнить у Холмогорова почти спокойно:              — Не смотреть?              Космос в глухом запрете произнёс тоном, какой, услышав от отца в каких-нибудь восьмидесятых, навряд ли бы рискнул ослушаться:              — Так — нет.              — Как «так»? — с быстротой пулемёта возвращала Анна ему вопросы.              Космос отвечал так же быстро, что волей-неволей возникали мысли; нет, Холмогоров не пьян. Ни алкоголем, ни любой из десятка разновидностей синтетической дряни. Пьяные так быстро и одновременно с тем уверенно отвечать не могли. Они прежде, чем что-то сказать, глупо хлопали глазами, словно от вопроса у них работа мозга прекращалась.              — Будто я в сопли.              Белый с какой-то задумчивостью проследил за Лидой, которая на барную стойку перед парнем, делающим Филатову коктейль, поставила поднос. И Космос тогда в невиданной честности, какую Аня сочла за пафосный блеф, ей не делающей особой погоды, добавил:              — Я, Пчёлкина, с Нового года чистый.              Она только едва-едва закусила щёку с внутренней стороны. Осторожно, чтоб того не было заметно со стороны. На лице Космоса, некогда скуластом, но теперь же ставшим болезненно худым, появились кожаные складки. Не те, какие образовывались на заплывших жиром боках, а, напротив, те, которые оставались у некогда толстых людей после трёх десятков скинутых килограмм.              Слабо после этого зрелища верилось, что он чист.              Хотя, если вспомнить, с какого момента Холмогоров на кокаине сидел?.. Витя как-то раз, явно не горя особым желанием посвящать супругу в проблемы Коса, какие не считал серьёзной причиной для беспокойства, ей сказал: Космос нюхал с начала девяносто четвёртого.              То есть, больше двух лет.              Анна неосознанно хмыкнула, чем, вероятно, могла себе оказать медвежью услугу, Коса разозлить.              Два года на наркотиках — это сильно. Долго. Откровенно страшно — в первую очередь для тех, кто рядом с наркоманом держится. За такой временной промежуток, как правило, торчок уже загибался. Превращался во что-то, лишь отдалённо напоминающее человека, принимал наркоту, как вечно помогающий обезбол, витамин и антидепрессант.              А Космосу, видимо, фартило. Причём невероятно сильно, раз ещё в состоянии лапать малолетних официанток и держать при себе накопленное за годы бандитской деятельности «состояние» в виде пары машин, квартиры возле Оружейной палаты и коллекции достойных «Rolex», «Rado» и «Piaget».              — Лида! — вдруг окрикнул белобрысую Белов. Та чуть не опрокинула всё содержимое подноса, уже заставленного рюмкой для Холмогорова и чашкой горячего чая для Анны, себе под ноги.              Саша, о чём-то думающий эти секунды, что собой заняли беседы Коса с Витиной женой, официантке кинул через половину зала:              — Бутылку сразу возьми, чтоб не бегала повторять!              — Хорошо, Александр Николаевич! — с каким-то облегченным выдохом, слышимым даже через басистую музыку, вернула ему Лида. А Анна, напротив, почувствовала почти натурально, как уши её стали острее, будто стремились не то, чтоб каждый звук, каждую мысль чужую уловить.              «Бутылку? Не бегала повторять? Как интересно!..»              Услышанное не понравилось и Валере. Он в какой-то неясной тоске, больше напоминающей усталость, положил локти на колени себе и, взглянув внимательно на людей, год назад в этом кругу бывавших «своими», спросил:              — Брателла, не унесёт тебя с бутылки?              — Фил, не учи отца, — в такой же тоске ответил ему Саня и, широко раскинув ноги, потянулся в карман брюк за пачкой сигарет. Белов курил, как и раньше, «СаМца».              Саша щёлкнул зажигалкой у самого кончика сигареты. А потом, словно уже до прихода Пчёлкиных продегустрировал партию какого-нибудь «Henessy», на Валеру посмотрел со скользско-хитрой улыбкой:              — Или ты, Фила, примеряешься к новой полноценной роли?              — Сань, ты слова-то подбирай.              Анна ничего не понимала. Витя, кажется, был не здесь. Старательно выигрывая для него ещё с десяток секунд, девушка вгляделась в пространство, что было между Филатовым и Сашей в попытке увидеть, как сгущался воздух.              — Вы о чём?              Белов усмехнулся жестом, за которым Анна успела соскучиться, как бы то не звучало, и, раскуривая сигарету, блеснул глазами Филатову, мол, «я скажу, или ты сам»? И Валера тогда под выразительный смешок Коса поправил в смущении воротник рубашки, расстегнутой почти до середины груди.              Крупный крест раскачивался на шее Фила, когда он взглянул на Пчёлу. Поняв, что до брата не докричится сейчас, к жене его вернул взгляд. И тогда улыбнулся чуть исподлобья, но оттого ничуть не вымученно:              — Да это… Тома беременна.              — Да ты что! — и не думая оставаться холодной ни лицом, ни мыслями, Аня улыбнулась искренне.       И Пчёлкиной, которая пару минут назад в зал заходила с настроем, близким к вражескому, с таким же тоном обменивалась усмешками с Косом, тогда так радостно стало!.. Ведь Тома с девяносто третьего года хотела ребёнка. С года, запомнившегося Ане собственной свадьбой и рождением у Беловых Вани. Два с половиной года пустых мечт. Сколько Филатова по врачам ходила, сколько плакала…              Как за неё — женщину, искренне желавшую стать матерью — можно было не порадоваться!..              — Поздравляю, Валера, поздравляю! Она на каком месяце сейчас?              — На втором, — растёр шею Фил и снова переправил улыбку куда-то в пол. Анна быстро прибавила к апрелю ещё семь месяцев и решила, что в ноябре надо постараться быть в Москве, чтоб Филатовых лично поздравить. Потому, что, в самом деле, надо…              — Кого ждёте? — спросил вдруг Пчёла, оторвав взгляд откуда-то из пустоты. Муж смотрел на Валеру. А мог на неё…       Ане ненадолго сделалось тесно в груди.              — Ты чего, Пчёл, там ещё не видно ничего. Да мы и решили не смотреть, — и до того, как Витя, отчего-то смотрящий на Валеру излишне внимательно, не задал вопрос, становящийся резонным после такого ответа, снова махнул рукой: — Да и не важно, кто будет! Главное, чтоб со здоровьем всё было хорошо!..              — Тьфу-тьфу-тьфу, — сплюнул Космос и в набожности, которую Аня наблюдала в последний раз, наверно, только в день крестин младшего Белова, притянул к губам крестик. Золотой, массивный, на крепкой цепи, как гарант «свободы» и «силы» веры Холмогорова.              — Точно уж, — на выдохе Фил по столу трижды ударил. — Чтоб не сглазить…              Лидочка походкой, которой могла бы позавидовать Збарская, направилась к столу, будучи все ещё бледной. Анна делала вид, что смотрела, как покачивалась трубочка в бокале Филатовского коктейля, а боковым зрением заметила, как один из Сашиных бугаев подошёл к Белову. На ухо ему что-то сказал.              Саша вытянул лицо, но в осторожности такой, что, посмотрел бы кто на Белого в любой другой момент и подумал бы обязательно, что такое выражение лица у него было всегда.              Анна же почуяла, как у неё пищевод скрутился узлом.              Официантка принялась расставлять на столике бокалы, фужеры, стопки, чашки, сопровождая это нехитрое дело ещё более простенькой озвучкой:              — Ваш чай. Апероль-спритц… «Black Jack», Александр Николаевич…              — Над именами думали, не?              Валера взял коктейль, который в полумраке казался светящимся изнутри, и трубочкой помял в бокале лёд. С задумчивой улыбке, что Аню почти снова растопила, он Пчёле ответил:              — Да так, не особо… Если девочка будет, то хочу, чтоб Настя была. А если пацан… Пусть Тома решит.              — А чего не наоборот?              — Так, она против Насти-то ничего не имеет! Ну, скажи, звучит ведь: Филатова Анастасия Валерьевна!              Пчёлкин на миг снова взгляд потупил, в мысли нырнув, и до того, как Филатов его осторожно пихнул в колено, поддакнул:              — Звучит.              Белов открыл бутылку коньяка. Щелчком пальцем, каким обычно бьют не всерьёз по носу любимых, он ударил по горлышку, и крышечка с характерным стукающимся звуком запрыгала по столу. То произвело такой же эффект, какой производило на толпу постукивание вилки по краю бокала.              Саша себе налил. Кос, заинтересовавшийся явно, даже не стал провожать Лиду ещё одним фамильярным поглаживанием по бедру. И пока булькал коньяк, Саша в манере, напоминающую лень, спросил:              — Пчёл, чё за горцы у входа трутся?              Мысленно Аня тогда такими крепкими словами назвала подопечных Расула, что Иреку с Рашидом должно было стать не по себе. Что это, в конце концов — Бакир своих псов научил стрелять, драться, даже взрывчатки из «подручных» средств делать, а включать мозги и слушаться, когда того говорят, не научил?              Витя лицом повернулся к Сане. Анна была неподвижна, но сидела так, что ровностью позвоночника напомнила Пчёле отвесную скалу. И не только спиной, лицом, взглядом девушка сделалась точно каменной; не соответствовать ей Витя не мог.              — Мои люди.              Космос выразительно фыркнул, заменяя смешком своим фразу из разряда: «Ну, какой ты у нас теперь деловой, Пчёла, свои люди уже есть!». Белов же и ухом не повёл. Только наполнил свой стакан до уровня, близкого к краю — по этикету, к слову, коньяку с два пальца наливали. И выпил почти треть, почти залпом.              Анне стало горько оттого, что Саша даже не поморщился.              — Ну, ясен хер, что не случайно они тут ошиваются, — махнул он Пчёле и, чуть скатываясь по спинке дивана, ещё шире раскинул ноги. — Ты чего их за дверью, как горных козлов, пасёшь?              Кос так выразительно хмыкнул, что лучше б он в открытую заржал, чем попытался так свой смех скрывать. Аня осторожно взглянула в лицо Вити. Для неё, на самом деле, большой загадкой было, как муж не сагрессировал в ответ. Ведь видела, знала, что его так и подмывало оскалиться.              А Саша, наверно, только того и ждал. Ждал ругани, хотя и понимал прекрасно, — с его-то родом деятельности — что значило «оставить охрану за порогом».              — Потому, что сам справляюсь.              Фил помешал трубочкой льдинки в бокале в попытке понять, зажегся ли бикфордов шнур. Если да, то когда догорит?.. Но Саша момент, когда боулинг-клуб на небеса взлетит, отсрочил.              — А кто-то в этом, думаешь, сомневается? — спросил в напускном равнодушии, наигранность которого Пчёлкина в силу профессии не могла не заметить:              «Видимо, нет», — мысленно хмыкнула Анна. «Если б не видел в Вите опасности, навряд ли бы понаставил такое количество блокпостов с секьюрити»              — Закажи чего-нибудь, Пчёл. Чего ты, как не родной, в конце концов, сидишь?              — Успеется ещё, — вернул Витя так, что Аня задумалась, — пусть и на миг, но крепко — почему в её горячем чае не застучали льдинки.              Белый выдохнул клуб густого дыма, не идущего в никакое сравнение с предзимним утренним туманом. И пусть извечно именно Сашин взгляд у Ани ассоциировался со льдами, когда Витины глаза напоминали любую другую синеву, — как воду, так и небо…              Тогда взор Пчёлы Белову ничем не уступал. Напротив, казалось, какая-то сдержанная ярость ему давала сил крепче стоять на своём.              — Сань, есть дело.              — Ну, куда ты вперёд паровоза, Пчёл, — вдруг устало нахмурился Белый и горло, обсохшее от сигареты, смочил глотком «Джека».              Будь у Вити в руках что-нибудь, и он бы предмет сломал напополам. Будь то хоть зубочистка, хоть кусок сорокамиллиметровой арматуры. И Пчёлкин в этом сомневался так же слабо, как существование Бога ставил под вопрос. Саша же выпустил ещё один клуб дыма, когда Космос достал извечное «Malboro» своё и тоже закурил.       А потом Белов сказал, словно не в клубе был, а в тире, и заместо патронов использовал слова:              — Мы, ёлки-палки, ещё ж не поболтали даже, а ты всё о делах… Ты про нас спросить не хочешь? Чё мы, как вообще, чем дышим, — и до того, как Пчёла успел понять, стоило ли плясать под дудку Белого, Саня повернул голову к двоюродной сестре, что в окружении бригадиров была точённа и непреклонна, как выкованный из серебра цветок.              — Или, может, скажете, как вы живёте, голубки? А, Аньк? Как жизнь у тебя, скажи…              У Пчёлы рухнуло сердце ниже пяток. И дело было не в страхе, что жена скажет что-то такое, что говорить было не нужно. А в том, что Белый не доверял, через сестру раскрутить его пытался.              Мысленно Витя рассмеялся, — «нет, ну, глупость какая-то» — а на деле и краешком губ не дёрнул.              — Всё отлично, Саша, — со сдержанностью преемницы «железной леди» Тэтчер и одновременной вежливостью, которую наблюдали у леди Дианы, сказала Анна. Головой она повела медленно, больше взглядом к брату обращаясь, а потом затихла. Словно и не интересовало больше её ничего, словно сама всё, что необходимо было, сказала, и следовало теперь молчать.              Белову такое не нравилось. Категорически.              — Театр как?              Аня пропустила очередной вздох, и чашка в её ладони заметно потяжелела. Видимо, Саша, едва ли что-то видящий через полуопущенные веки, что-то знал. А, может, и не был в курсе частых Аниных отъездов в Ставрополь, а вопрос о «Софитах» был для театрального режиссёра более, чем естественным…       Но, как бы то ни было, лёгкие её сложились, словно были пустой авоськой, какую можно было чуть ли не в узел завязать, и сжались в районе диафрагмы. Там, где по ним сразу же пришелся хорошенький удар под дых.              Театр… был в порядке, когда Анна посещала его последний раз. И, вероятно, если б крайний визит Пчёлкиной не пришёлся на первую половину февраля, она бы смело мысли свои озвучила вслух. Соврать Белову, а вместе с ним Холмогорову, Валере и ушастому бармену, продолжающему тереть одно и то же пятнышко на стойке упорные семь минут, она бы смогла.              С самообманом дело обстояло куда тяжелее…              

***

             …Витя, с ней спорящий в день, когда Хидиев поставил свой недоультиматум-недоприговор, Ане не один раз повторил: совмещать театр с переговорной процессией немцев она не сможет, как бы сильно в том не старалась убедить себя, Пчёлу и самого Исмаила.              И Витя оказался яснейшим образом прав; Хидиев исправно отправлял как письма всевозможных герров, так и пустые листы бумаги с одним из своих приближенных в придачу, под чью диктовку Анне следовало составлять ответные послания.       Справедливости ради, горец на цепи её не держал, часто отпускал в Москву. Но его «щедрости» не хватало, чтоб успевать быть полезной и в столице, где Пчёлкину ждали «Софиты», лежащие на плечах Призовина, и в Ставрополе, где исправно копилась новая Анина работа.              Пару раз она сама засыпала над бумагами, но всегда успевала просыпаться до того, как на пороге появлялся Витя — хмурый, как грозовая туча, но не говорящий слов, в тот миг более, чем очевидных. И всегда, когда к горлу комом подступало желание сдавленным шепотом в усталости признаться, — хоть одной живой душе, хоть отражению в зеркале, хоть тишине — Анна себе залепляла такую пощечину, после которой бывало сложно устоять на ногах.              Иногда по лицу себя била мысленно. Иногда натурально.              Жаркий зуд лица помогал взять себя в руки, но никак не мог решить проблему с частотой Аниного появления в театре, по которому уже ползли самые разные слухи. Втихую меж собой шушукались актёры, затихающие под строгим взглядом Васи Сеченникова, шептались в «цеху» сценаристов девчонки, вьющиеся возле посерьёзневшего от обилия ответственности Михаила Яновича…              Чудом казалось, что при прошлом её визите Анну «на ковёр» не вызвал Вагнер, что не то, чтоб прогулов, опозданий терпеть не мог!..              

***

             …Фил поставил свой бокал на стол, и глухой звук стекла о дерево, который, согласно законам акустики, должен был быть не слышен на фоне басистой музыки, Пчёлкиной напомнил, где она была.              Анино сердце, холодея, становилось будто вакуумным, пока сама девушка переводила глаза на Сашу. А тот, кажется, понял и так, что первым же своим вопросом попал по ахиллесовой пяте двоюродной сестры — отчего, иначе, глаза у него были такие бесстыдно-довольные?              По лицу прилетела ещё одна ментальная пощечина.       — Театр переживает подъём. Новое тысячелетие готовит индустрии прекрасные кадры.              То ли Саша за время её рассуждений весь стакан осушил, ни то дело было в каком-то фантастичном миксе коньяка и табака, но брат в ответ посмеялся, будто крякая. А потом с тарелки, стоящей на столике ещё до прихода Пчёлкиных, взял белую виноградинку, разжевал.              Малость чавкая, он, не остановленный взглядом Вити, хитро подметил:              — Ты, Аньк, чёт красноречие подрастеряла. Раньше такие речи без раздумий толкала!..              У Анны в резонном упрёке тело сделалось непослушным, будто чужим, отчего стало одновременно холодно и душно. Зато Витя на размышления не потратил и секунды.              — Сань, базар фильтруй.              Сразу Белова осёк, и сделал это так, что и не возникло чувства, что в ближайший миг захочется слова взять назад. Нет… Анна только на мужа взглянула плавно и остро одновременно, словно взор её был ножом, скользящим в куске сливочного масла.              Мысленно приготовилась пригибаться, чтоб не поймать головой стакан.              Но Саша в какой-то барской манере, от которой оба Пчёлкиных отвыкли, усмехнулся. Глоток коньяка он сменил затягом, а затяг — глотком коньяка, и потом вдруг проговорил:              — Ладно, защитничек. Я ж любя.              Анна пообещала себе язык оторвать, если б позволила усмешку, всю Беловскую «любовь» ставящую под большой вопрос.              — Сестру мою, смотрю, не обижаешь, — в каком-то одобрении, отвратительном как пару лет назад, так и сейчас, Саша подмигнул в жесте, который раньше вынуждал заливисто хохотать. Похвалил Пчёлу коротким: — Молодец, красава. И не обижай, слышь? А то, ёмае, я тебя на Эльбрусе найду.              Девушка же чувствовала, как на скулах Вити проступали желваки, да так хорошо, будто это её челюсти сжимались до скрипа. Господи, какая фальшь!..              — Сейчас, Саша, меня если кто и обижает, то это ты.              Паузы в две секунды показалась невообразимо долго тянущейся карамелью, но по остальным всевозможным параметрам напоминая дёготь. И сердце в каком-то запоздалом волнении, проявившимся после того, как путь назад оказался закрыт, стукнуло глухо по рёбрам.              На левом виске почувствовался взгляд Вити, так и спрашивающий у профиля Ани: «Что ты, родненькая, делаешь?». И она, вероятно, ответила бы с радостью, но вот вместо того повернулась к Саше и в сбивающем с толку, но хорошо продуманном очаровании моргнула глазками:              — Потому что ты не хочешь нас выслушать.              Кос посмотрел на Пчёлкину исподлобья, что-то себе под нос бубня. Ей Холмогорова не захотелось даже переспрашивать.              То был напор, Анне не характерный. Она говорила в лоб, да, но не так резко, не так прямо и быстро. А ещё эти взмахи ресницами… Для Белова были полным сюрреализмом. Такого он ждать мог от Ольки, которая в тот момент принимала работу найденных Сашей дизайнеров, разработавших интерьер гостиной, детской и кухни в достраивавшемся доме на Рублёвском. Мог ждать от Тамары. От Тарасовой, что была так очаровательна в одной простыне, пока лежала, воздух искусанными губами хватая, под ним, малость запыхавшись от «ещё одного раза». Но Пчёлкину в таком представить не мог.              Белый усмехнулся. Изменилась — прямая стала, резкая, как стрела…              А потом усмешка его потухла, словно кто-то на свечку дунул. Пепел брусочком упал с сигареты под тяжестью собственного веса, когда Саша прокрутил в голове слова Ани. И почувствовал чуть ли не спинным мозгом, как алкоголь, рухнувший в пустой желудок, сжёг с десяток нервных клеток за раз.              «Слушать нас»?.. Кого это, интересно, «нас»?              — А ты чего за него-то говоришь?              И та самая прямота, какой он от сестры ждал — и не ждал одновременно — проявилась снова в её ответе, не заставляющим ждать ни себя, ни остальных:              — Если и я, и Витя говорить будем об одном и том же, то какая разница, кому из нас двоих ты слово дашь?              — А, может, вообще никому не дам?              — Это будет глупо, Саш.              Анна с этикетом, оставшимся в далёких временах имперской России, взглянула в лицо двоюродному брату. Оно, как всегда, напоминало ледяную маску, морозящей пальцы от одного прикосновения к ней. Ровно, когда Пчёлкина подумала, что сама, вероятно, была не многим лучше, добавила:              — Потому, что отказать ты всегда успеешь. А мы здесь не надолго.              Бармен, натирающий стойку, хоть и стоял в отдалении, хоть и не слышал большинства слов за басистой музыкой, но по взглядам понимал, что воздух за столиком на пятерых сгустился до такой степени, что его можно было бы резать ножом. Все были неподвижны, лишь взглядами обменивались, и эта сдержанная жестикуляция — для кого-то привычная, для кого-то всеми силами контролируемая — не то, что говорила, она кричала о тяжести, лёгшей на уши и головы сдавившую обручами.              Белый хохотнул, словно ему кто-то относительно хиленький пытался пресс пробить. А потом отпил от алкоголя ещё треть, оставляя на дне ровно то количество коньяка, какое в стакане и должно было быть изначально.              — Пчёла, я не понял, — пропустив, ровно как Анна и думала, чуть ли не все слова девушки мимо ушей, Саша прищурился: — Вы, чего, теперь в одной схеме варитесь?              — Бонни и Клайд, — хмыкнул Фил и раньше, чем понял, что рисковал звучать не то, что оскорбительно, скорее издевательски, вскинул в капитулирующем жесте бокал.              Кос всё-равно успел усмехнуться. Саня тоже лыбу давил, но такую, при взгляде на которую тяжелел желудок.       Пчёла на Аню взглянул в чувствах смешанных, в каких уже было не отделить одно от другого. Что-то скреблось в горле, как когтями, и Витя стал чувствовать себя безъязыким. Или того хуже — мальчишкой, так и не отучившимся держаться за юбку, что сначала принадлежала матери, а теперь — жене, которая почти кидалась грудью на амбразуру.              Её стоило остепенить? Да, наверное, да… Ради неё же самой.              Но ровно в то же время в Витиной голове находились контраргументы. Вероятно, не самые объективные, но они находились. И Пчёла поклялся себе, мысленно прикладывая крест ко лбу, что расцелует Анютку, когда они будут ждать сегодняшней ночью такси до того же Шереметьево.              Расцелует. Но скажет больше на рожон не лезть. И снова расцелует в попытке заткнуть, в первую очередь, себя, а потом уже её.              Витя, как из-под кулака, проговорил вещь, какой сам себя частенько утешал:              — Она знает идею Исмаила потому, что выступает переводчиком.              «Переводчиком, и не больше, переводчиком, самым последним человеком, на которого должны посыпаться проблемы в случае провала, переводчиком, находящимся в той же безопасности, что и военный корреспондент в жилете журналиста на поле битвы…»              Космос выразительно заржал так, что Аня его слова о том, что он «чистый» мысленно поставила под большой вопрос. Анна всеми силами себя удержала от грубого взгляда — чтоб дальше не загнать ситуацию в угол.              Хотя и понимала, что если не она, и даже не Витя, то сами бригадиры заведут ситуацию в тупик.              — Значит, переобулся? — допивая остатки коньяка, прохрипел Белов. — Мне пару лет назад чуть башку не отвинтил, когда с французами дела вели, а теперь чего? Или «я не понимаю, это другое?».              И Аня тогда натурально почувствовала, как рухнуло сердце, если не разбившись, то серьёзно надколовшись, частью осколков застряв в трахее и бронхах. Глаза сами метнулись в сторону Пчёлы, который сам эту мысль помнил, знал прекрасно, в голове держал, себя ею потакая постоянно.              Витя и мускулом не дёрнул. Девушка им в тот миг возгордилась безумно и взяла весь огонь — точнее сказать, лёд Саши — на себя:              — Я выступаю переводчиком потому, что сама этого хочу, Белов. А не потому, что на меня против собственной воли возложили ответственность без возможности отказаться. Или ты переобулся, Саша?              В полутьме мало что можно было увидеть, но когда крутящийся вокруг собственной оси прожектор выцепил их столик своим светом, стало видно, как Белов челюсти поджал вплоть до появления желвак. Те бросались в глаза, словно были прорисованы кусочком угля, пачкающим не только скулы Сашины, но и пальцы безликого художника.              Мельком Анна бросила взгляд на свои пальцы. Они были чисты, как и Витины руки.       Белов докурил. В барском позволении потушил сигарету и сказал:              — Ладно, излагайте. Оба.              Если Саша надеялся, что Пчёлкины — или один из них, по крайней мере — напугается выразительного ударения на последнее слово, то его мечты рухнули с треском, какой заглушить не смогла музыка. Чай медленно остывал; девушка мельком взглянула на Пчёлу, которого, кажется, будто подожгли, — вот как у него глаза вспыхнули — и ничего не сделала, не сказала. Ни кивка, ни хлопка ресниц.              Витя по взгляду понял — она в норме. Слово ему давала, готовая в нужный момент подсобить.              — Это, Сань, схема сложная, в этапов десять точно, — заговорил Витя уверенно, но вместе с тем спешно, что не возникло никаких сомнений; ему дела обсуждать было проще, чем вести будничные беседы. Кос фыркнул и опрокинул в себя стопочку водки.       — Но с каждой ступенью — всё более выгодная и прибыльная. В Берлине есть такая, как и у нас здесь, структура: начинали с крышевания, теперь же… крупные люди!              — Откуда бабки?              — Всё, как по книжке, Белый. Сначала, говорю же, крыша. Потом, по кусочку, по глоточку, сколотили себе состояние. Сейчас в разные сферы разбрелись, кто где — кто в искусстве вертится, кто политику спонсирует, продолжает защиту давать…              — Что-то мне это напоминает, — вдруг поржал Саша таким же тоном, каким и Кос смеялся недавно. Холмогоров лимон кусал, жмурился от кислоты, но всё равно поддакивал, хихикая в манере, больше напоминающей девчачью:              — Ага, демократия, как же!.. Была уже у гансов демократия, ко второй мировой прикатили!              — Суки полные.              Бригадиры вдруг заливисто заржали — именно заржали, даже не засмеялись. Оттого будто барабанная перепонка задрожала в ушах. Смешки были сходны с тычками острых шпаг, на которых первоклассно сражались фехтовальщики, и каждый тычок на Аниных руках, горле оставлял ровные дырочки, с каких кровь одновременно и стекала, и брызгала в разные стороны, как от разницы давлений.       Витя ненадолго затих. Потом достал сигарету из портсигара. Не прося ни Коса, ни Сашу прикурить, сам выудил из кармана зажигалку.              Хотелось продиктовать бригадирам краткий экскурс в историю, чтоб напомнить, что на каждое действие есть причины. Анна о том вопросе могла говорить долго; до сих пор на подкорке мозга хранилась лекция пана Мускарса, её историка с университета, о спорных условиях Версальского соглашения. Аня могла бы сейчас Саше и Косу на пальцах объяснить, почему смеяться не стоило. Ведь нынешняя Германия после объединения развивалась так спешно и уверенно, что боролась за звание сильнейшей экономической державы Европы. А Россия, напротив, утопала в коррупции, войнах и инфляции.              И ещё вопрос, кто спустя полвека из войны вышел бо́льшим победителем.              Филатов на всё происходящее смотрел с позиции исключительного наблюдателя, зрителя, который по итогу должен был решить, чью сторону поддерживал больше. Витя курил.              — Белов.              Бригадир оглянулся, но, кажется, за пеленой выступивших от смеха слёз не сразу понял, кто его звал. А когда понял, что голос подала сестра, то распрямился медленно, будто у него позвоночник был не из костей, а из песка, грозящегося рассыпаться в пыль при неосторожном движении. Валере напоминая себя молодого, ещё учившегося в школе «Сашку», вскинул руки в жесте мнимой капитуляции.              — Всё, всё… — уверил Саша. Достал снова сигарету и, чуть подумав, протянул её к Вите. — Огоньком поделись, а.              Пчёле было не жаль, но отчего-то близко в горлу, на самой трахее повисла, душа, жаба. Как бы то ни было, поделился.              Пока табак на кончике Беловского «СаМца» вспыхивал, Витя выжидал. И только когда полыхнул дым, к какому отчего-то была равнодушна пожарная сигнализация, сказал, продолжая:              — Хидиеву особо интересен один товарищ из этой шайки-лейки, — Саня подбородком дёрнул, спрашивая имя, какое бы ему мало о чём сказать могло. — Паул Кальб. Он держит сеть немецких банков. Денежный оборот, думаю, сам понимаешь, не маленький.              — Видимо, и с коллекторами проблем нет. Все кредиты возвращают!.. — хмыкнул Фил и выразительно кулаком ударил по своей ладони. Глухой шлепок всем ясно намекнул на суть его слов, мол — «сам деньги не отдашь, так мы их из тебя вытрясем».              Анна улыбнулась осторожно, словно соглашалась. На деле же того с уверенностью сказать не могла — потому, что речи о переговорах с Паулом ещё и близко не шло. Узнать о его способах ведения бизнеса, пригласить в долю было бы так же нелепо, как, если б главный хулиган с района какого-нибудь Уссурийска предложил тому же Саше Белому работать в доле.              Иными словами, на данный момент герр Кальб был сравним со звездой в ночном небе. Кажется, видишь, но дотянуться не можешь. Хотя, и такое сравнение было не правильным; ведь ни у Пчёлкиных, ни у Хидиева, ни у любого другого человека из структуры Исмаила не было личных данных Паула.              Никаких, кроме имени и города, в котором он жил. Но и то, по сути, доступная всем информация…              И в этом была главная загвоздка, главная причина «многоэтапности» переговорной процессии Хидиева. Это, по сути, как с тем же самым кредитом; никто не выдаст на руки крупную денежную сумму, если до того в долг у банка ты не брал никогда.              Исмаил это понимал, это понимал Пчёлкин, любой другой человек из структуры Хидиева.И Анна, разумеется, тоже понимала, почему Исмаила более не интересовал герр Дитрих Ландсберг, почему последнее послание она направляла некоему герру Фишеру, авторитету из Нюрнберга, оказавшемуся довольно сговорчивым «старичком» для всей нелегальной схемы.       Хидиев связи устанавливал, авторитет потихоньку сколачивал. А Пчёла от лица Исмаила крутил, появляясь в относительно узких немецких кругах, мелькал физиономией и звучал именем, что к апрелю в Баварии уже знали.       Горцы же ждали, когда его идея дойдёт и до уха Кальба, хотели ввести в сделку по продаже нефти банк Паула — ведь знали отлично, какие высокие проценты выставляли на международные переводы.              Тем более, на такие суммы и такие товары!..              Нефть, говорят, к девяносто восьмому, рухнет. Экономисты сулят кризис, и, может, уже не верящий ничему народ слова эти пропускает мимо ушей, уверенный, что «хуже просто некуда».              Но Исмаил уверен — надо ковать железо, пока горячо. А точнее, пока цена за баррель относительно высока.              Потому надо работать в направлении Берлина, Мюнхена, Франкфурта-на-Майне. Надо набивать связи, крутиться в кругах немецкой теневой экономики, жать руки всевозможным Фрицам, Якобам и Свенам, заводить с ними дружбу. А вместе с тем — готовить подушку безопасности здесь, на родине, чтоб к моменту обвала нефтяных бирж не остаться с пустым животом и карманом.              И пусть то малость гиперболизировано, суть остаётся более, чем ясной.              У Саши огромные связи в огромной стране, и отрицать это так же глупо, как не соглашаться с тем, что летом теплее, чем зимой. Белов, вероятно, сам вес своего слова понимал.              «Может, потому и кичится?..»              Анна не знала ответа, пусть подобная откровенность и была малость постыдной. Зато Белый, кажется, ничуть не смущался; смеялся, вполуха слушал, курил постоянно. Пил. Да так много, как не пил до того ни на одном празднике, какой девушке повезло с двоюродным братом встречать. И то, может, в какой-то степени было естественно, — Пчёлкина, если б на его месте, в похожей ситуации оказалась, и не отрицала бы своего превосходства перед тем, кто к ней «на ковёр» пришел.              Но от недовольства Сашиной расслабленностью, манерой разговора, близкой к наплевательской, ком глотку чесал. Наверно, потому, что её впервые за долгое время обстоятельства усадили не в мягкое кресло начальницы, а коленями пытались поставить в мёрзлый пол.              Саша затянулся так сильно, что осталось загадкой, как он от горечи не закашлялся. На выдохе Белый выпустил изо рта клуб густого дыма, который даже развеиваться не хотел, а поднимался медленно к потолку, и вместе с тем спросил:              — И чё фашист этот ваш дать может?              — Сань, а ты не догоняешь?              Витя начинал терять терпение. И Анна его понимала, как человек, чья ущемленная гордость клокотала в груди чуть ли не после каждой ответной реплики Белова. Но в то же время понимала, что, если взорвётся один, то вслед обязательно подорвётся и второй.              Саша курил. Дым не смог скрыть его полу-ухмылки; на фильтре сигареты остался след от зубов.              Пчёлкина поняла вместе с очередным ударом басов: провоцирует. А муж ведётся, забывая, что переговоры ведёт не с каким-нибудь немецким герром, а с Беловым, ему бывавшим — как минимум, раньше — другом.              В горле поросли ледяные кристаллы. Стало больнее дышать.              — …сами в своё время «Норма-банк» взяли, чтоб деньги от каждой операции капали, — припомнил Витя другу, распаляясь с описанием идеи так, будто он сам был пламенем, а его слова — дровишками, подкинутыми в очаг. — Тут такая же схема, Сань, чем больше сумма, тем больше процент!..              — И тем больше вопросов, как эти бабки потом распределить, чтоб никто в обиде не был, — подметил Белов, вероятно, одну из немногих вещей, которую сам Пчёла считал крайне спорной.              О своей доле он не переживал, она уже была прописана, частями выдавалась по ходу развития, но иногда, когда эйфория, наступавшая после «перехода» на новую ступень переговоров ослабевала, Пчёла думал, что банк уж очень разрастается. И, разумеется, инициаторы получат больше — хотя бы потому, что именно их в первую очередь инициатива и накажет, если что пойдёт не так.              Но те, кто присоединился позже, могут обозлиться. А там и до новых разборок недалеко…              Пчёла, прикуривая, старался эти мысли дальше отогнать. Потому, что знал, как в случае таком поступит — настоит на делении общака по правилу «кто больше впрягся — тот больше получил», а в случае неудачи переведёт уже имеющуюся долю в недвижимость. Автомобили. Драгоценности и золото. Постепенно или разом— вопрос второй.              Мысленно Витя друга похвалил. На деле же, чувствуя, что сам по себе палил, отрицал:              — Сань, вопросы о доле в наших делах, ты знаешь, решаются до того, как человек вступает в эту самую долю. Так и у вас, и у нас происходит.              — «У нас», это, чё, в горах? — хмыкнул Белый, словами цепляясь за незначительнейшую часть. — Или, может, в Германии?              Слова Белова напоминали дразнение быка красной тряпкой, но с двумя дополнительными тонкостями. Первой было, что Саша, выступающий неким тореодором, над гоняемым ржал откровенно. Второй — Белый, может, того не до конца понимал, но сам был будто укутан в красное пончо, на голове держал красное сомбреро, а от быка бегал в красных мокасинах.              Иными словами, собой он злил сильнее, чем той же пресловутой красной тряпкой. Следующая его реплика, произнесённая с безалаберностью, сходной с пренебрежительностью, здорово пошатнула и Витю, и Аню, и даже Валеру:              — Не, Пчёл, чего-то не склеивается. Херня… — и Саша потянулся за бокалом.              Кто-то другой за Пчёлкину то решил, вероятно, но девушка резвее брата оказалась.              Горлышко от «Black Jack»’а легло в её ладонь так, как, наверно, в руки самураев не укладывались катаны — будто по Аниной руке форму бутылки ковали. Ни то девушка, того не замечая, была разгорячена, ни то от кондиционеров мёрзли стёкла, но у Пчёлкиной на миг онемели пальцы, как от прикосновения к металлу зимой.              Она забрала бутылку.       Саша моргнул, глупо пялясь на место, где миг назад стоял, как обелиском из романа Ремарка, коньяк. На сестру взгляд под улюлюканье Коса, ставшее неразборчивым в момент, когда Пчёлкина в неспешности, не бросающейся особо в глаза, распрямила плечи и заглянула Белому в лицо.              В зрачках у неё читался — по слогам, на всех языках, какие Аня только знала — некий страх, сходный с тем, какой испытывал человек, вырывающий из-под носа у голодного тигра кусок сырого мяса с кровью. Но Белый, к Аниному счастью, был слишком удивлён, чтоб этот нехарактерный Пчёлкиной страх понять.       Лида, за происходящим наблюдая через стекло служебных дверей, даже перестала дышать, когда бутылка в руке девушки опасно качнулась.       — Ты чего сделала? — спросил Саша с глухой интонацией, в которой не чувствовалось вопроса. Она только сглотнула, успев словить себя на мысли, что сама в театре так часто говорила с провинившимися актёрами.       Витя приготовился за супругу драться.              — Убрала отвлекающий фактор.              — На что намекаешь?              Девушка усмехнулась, и не думая, что Белый разучился понимать такие явные намёки. Смешок её, видимо, прозвучал так выразительно, что стал сродни щелчку зажигалки вблизи пороховой бочки. Филатов отодвинул от себя бокал, когда Анна только озвучила мысли свои вслух:              — Я не намекаю. Прямо говорю. Ты не слушаешь и не вникаешь, потому что пьян.              — Я пьян?              — Аня, — позвал в тоне, близким к предупреждающему, Пчёлкин. А вслед за ним хлёсткое: — Хватит.              Мол, не суйся, родная, не тягайся, этим ты ни себе, ни мне на руку не играешь, напротив. Девушка в ответ только снова сглотнула слюну, ставшую пеной, и качнула запястьем — стряхивала браслет, звенья которого тесно обнимали предплечье, но выглядело так, словно бутылью размахивала в желании «Black Jack»’ом запустить в голову бармену.              Явная провокация. Анна то осознала спустя секунду, когда Валера метнулся взглядом по всем присутствующим в попытке понять вероятность и близость момента скорого подъёма на воздух:              — Сань, ладно уж тебе, — поддакнул, видимо, по цепочке, Филатов и даже чуть на пуфе своём привстал в самом пацифистском жесте, какой Аня только могла наблюдать.              По идее, Кос должен был высказать своё слово, какое могло бы начавшийся спор предотвратить, но Холмогоров опрокинул вторую стопку. Да с такой рьяностью, с какой, наверно, ни на одной из трёх бригадирских свадеб не пил. И тогда будто спиртом плеснули в огонь.              Белов повернул голову так резко, что Анна должна была вздрогнуть. Но старательно сдержалась, грозясь себе о череп расколоть бутыль коньяка, если б хоть веки дёрнулись в предательстве.              — Ты меня пьяным считаешь? — повторил тоном таким же тихим, но оттого ещё более жутким.              Пчёлкина сделалась такой горячей, словно стекло в её ладони раскалилось до состояния жидкости и путем магических метаморфоз температуру крови сделало такой же высокой.              — Я считаю тебя не объективным сейчас, Белов. А при переговорах это — не воля. Это необходимость.              — Да ну? — оскалился Белый. Потянулся к бутылке, второй рукой берясь за пустой свой бокал. Анна переложила коньяк в другую ладонь, дальнюю от Саши. Теперь, чтоб до «Джека» достать, Белову надо было бы на ноги встать.              Если б он встал поднялся, то последовала немедленная реакция всех и каждого. Пчёлкин бы супругу за спину свою спрятал, Филатов попытался б между Витей и Сашей, вспомнивших давние склоки первой половины девяностых, вклиниться, а Лидочка с барменом с отвисшими челюстями бы замерли. Космос, если б не сидел без дела, то подбадривал бы Белого «жуку вмазать как следует».              Сравнить потенциальную склоку можно было бы с событиями холодной войны, в ходе которой то один, то другой угрожал нажать на красную кнопку.Тут, вероятно, было бы то же самое. Но куда более страшное из-за малых размеров боулинг-клуба.              Саша, пусть и лишенный той «объективности», про которую говорила сестра, лопатками прижался обратно к дивану. Мол, живи пока:              — А вы-то объективны? Только общими фразами говорите, не ясно нихера, ни чего хотите, ни как проходить всё будет, ни я вам зачем…              Серебряная пчёлка, кажется, принялась по её груди ползать и мелко жалом тыкать в попытке понять, где больнее будет оставить укус. Что-то, близкое к возмущению, сдавило лёгкие желанием рот сложить буквой «О», брови вскинуть.              Риторический вопрос из разряда: «Ты, Саша, не устал прикидываться дураком и затыкать уши?» застрял в горле кусочком угля.              — Белый, подобные схемы везде. И я не думаю, что ты ушёл от «стандарта» после перехода на легал.              И тогда обоих будто током ударило. Аня себе позволила роскошь, о которой и не думала десять минут назад, и обернулась на Витю резко, одним взглядом спрашивая, понял ли он, что сказал?              А Пчёла понял. Но признавать не хотел мысли, внезапной, как снег на голову. Потому что, наверно, если б признал, то проще б стало просто подняться и уйти.              Потому, что Беловские старания уйти в легальные схемы, дающие не менее крупные деньги, были такими долгими, что Саша на них потратил не один год. Не одну пятёрку «своих» людей.              Он многое сделал, чтоб от грабежа частников перейти к легальному грабежу государства — с разрешением, акцизами в одной руке и «табельным» в другой.              Пчёла ту мысль старался отогнать, но та крутилась в голове тупой мухой, залетевшей в комнату через форточку и не понимающую, как улететь обратно. Анна в подтверждение своих рассуждений тогда нашла последний, вместе с тем — весомейший аргумент: Белый не полезёт в криминальную аферу международного масштаба после того, как отмыл свою биографию под чистую.              Нет… Не пойдёт… Хоть в лепёшку ты расшибись.              Саша в упрямстве повторил:              — Так и для чего я вам нужен?              Мальчишка-охранник, совершенно равнодушный к переговорам снаружи, но, вероятно, старательно греющий уши, взял вдруг зашумевшую рацию. Валера на то посмотрел внимательно, и Анна почти проследила за его взглядом, но Пчёла, чуть подаваясь вперёд, внимание девушки оставил на себе. На переговорах, успех которых падал прямо на дно Гранд-Каньона.              — Об этом куда лучше меня знает Исмаил.              Белов прищурился. Охранник что-то коротко сказал в рацию. Филатов свою с пояса снял с бо́льшей резвостью, чем от него требовалось; Валера чуть отвернулся и шепотом что-то спросил в средство связи.              — …дело, Карп?              — Я не понимаю, Пчёла, — свёл брови на переносице Саша. Посмотрел на Аню коротко, будто взором ей указывал отдать бутылку злосчастного коньяка. Сестра осталась неподвижна — ни взглядом не бегала, ни пальцем не шевелила.              Белый тогда, неподвижностью Пчёлкиной почти оскорблённый, дёрнул подбородком:              — Если тебя ко мне отправили, но ничё не объяснили… То для каких целей ты здесь? — и, не дождавшись ответа от Вити, только собиравшегося объяснить, что, кто-кто, а он-то уж точно знает план Хидиева вдоль и поперёк, Саша в усталости махнул ладонью. Голос точно не был уставшим, когда бригадир отрезал:              — Раз ты у него на должности ничего не знающего «гонца», то пусть Исмаил сам ко мне приезжает. И всё на стол выкладывает.              — Ну, ты чего уши-то затыкаешь, Сань? — вспыхнул, наконец, Пчёла. Он от локтей своих оттолкнулся, стал спиной прямым, словно у него позвоночник был переломан и заменён на несгибаемую железную палку. Анна тогда почти натурально напугалась, и рука изнутри стала сырой, грозясь в любой миг упустить бутылку «Джека».              — Ты сам-то вспомни, много к кому по «делам»-то ездил? Вечно кого-то с конторы отправлял, чё ты сейчас-то пургу делаешь?!              — Да кто пургу ещё наводит!.. — фыркнул со своего места Космос. Витя натурально захотел двухметрового придушить, чтоб не мешался; двое на одного — это даже как-то не солидарно.              Но тут случилось откровенно неожиданное. Ни то уставший от толком не начавшихся «переговоров», ни то злой от компании, Саше не давшей вечер провести в компании «СаМца» и коньяка, Белый отрезал, толком даже не блефуя:              — Не выходит, Пчёла. Всё, базар-вокзал.              Охрана подошла к Белову ровно в тот момент, когда Аня, резью в глазах почувствовавшая взрыв капилляров, посмотрела на мужа. Она ожидала увидеть его красным, злым, выведенным из себя в состояние, в котором раньше его не наблюдала. И, в общем-то, увидела. Но злость Вити была тихой, — плескалась в глазах, на виске и шее особенно чётко прочертила крупные вены, брови свезла к переносице, отчего взгляд непривычно потяжелел, становясь схожим с небесным склоном перед грозой — и оттого была страшнее всего, что Пчёлкина могла представить.              Воздух искрил, как стрелял электричеством фен, уроненный в полную ванну воды. Саша чуть голову запрокинул, когда охранник ему на ухо что-то сказал. У Анны тогда будто лёгкие набили камнями, отчего в груди потяжелело в странных, но вполне ожидаемых мыслях:              Белов дал им от ворот поворот. Ни одной фразы договорить не дал.              Не известно, что веснушчатый мальчик сказал Саше, но на лице двоюродного брата будто молнией сверкнуло. Взгляд, направленный в сторону, стал таким колючим, что при случайном зрительном контакте с Беловым можно было получить не один десяток колющих ранений.              По истечению двух секунд размышлений Саша в поистине султанской манере всё-таки кинул:              — Пусти.              Валера, из стакана выпивший не больше трёх глотков, кажется, уже что-то знал. А, может, наоборот, остался в неведении, потому что спросил в манере, какая могла бы стрелки перевести:              — У нас гости?              — Ага, — на выдохе Белый вытер о брюки ладони, словно они разом вспотели. Хотя, Анна думала в не менее колючей, чем у брата, злобе, ему-то чего волноваться? Что он сделал, чтоб переживать?              Бутылка коньяка в кулаке ощутимо клонила руку вниз, выступая неплохим грузом, но поставить «Black Jack» на стол она не могла — то бы сошло за знак открытой капитуляции.              Саша поднялся на ноги. Какой-то странный, будто проверяющий взгляд кинул на сестру, только потом на Пчёлу. И пошёл к выходу, встречать незваного гостя.              На задворках Аниных мыслей в секунду метнулась мысль, как неуважительно приглашать на переговоры ещё кого-то!.. Негодования пропали, как по повороту рубильника, когда Витя, решивший идти до конца, поднялся на ноги и двинулся за бригадиром.              У Пчёлкиной тогда на миг картина перед глазами, вопреки сине-зелёному свету аппаратуры, сделалась красной. А через миг, когда муж позвал Белова по имени, она вместе с Филом поспешила за мужем.              Бутылка всё-таки оказалась на столе. О её знаковом положении девушка уже не задумывалась.              Каблуки застучали по полу с непозволительной частотой и тактом. Она почти что бежала, хотя бы и хватило трёх крупных шагов, чтоб мужа всё-таки догнать. Он прямо-таки пыхал жаром, и рука, коснувшаяся плеча, наверно, могла бы обгореть, но девушка всё-таки предприняла попытку мужа остановить:              — Витя!..       Вышло плохо; кровь вся к сердцу прилила, думая его разорвать, когда муж дёрнул Белова за локоть. Фил вклиниться попытался между ними, но над его плечом осталось место, достаточное для того, чтоб почти в лицо Саше прошипеть:              — Да хер ли ты всё уши затыкаешь? Если ты дел вести не хочешь, то, блять, смелости найди, чтоб это прямо сказать, а не отмазы лепи!              — Пчёла, «хочу-не хочу» — это другой разговор. У вас схема сырая, не ясно нихера, — ответ Белова звучал так, что осталось загадкой, как зубы его не раскрошились в богатую кальцием пыль. — Только и делаете, что общими фразами кидаетесь. А толку нет, — и Саша тогда ткнул пальцем в грудь Филатову, что мужиков «братьями» называл в призывах успокоиться, но явно не Валере предъявлял:              — Вот даю тебе время, Пчёлкин, чтоб ты мысли свои собрал и нормально всё объяснил. Толково, подробно. А пока, бля, этот лепет и слышать не хочу.              Аня за плечи Витины крепче взялась, чувствуя, что если не эта, так следующая фраза Белова могла стать последней каплей. И хотя сама старалась не дышать, чтоб на новом вздохе не проговорить в громком возмущении вопроса, с каких пор Белый стал себе позволять такие слова, но всё-таки держала Пчёлу.              Тот дёрнулся вперёд, как пёс на цепи:              — Белый, ты не попутал?              Ответить Саша не успел. Потому что двери открылись, пусть и бесшумно, но сразу привлекли к себе всеобщее внимание. Спорщики так и застыли с полувзброшенными руками, с открытыми ртами, готовые спор продолжать.              Валера ругнулся тихим матом. Бригадиры, даже бухающий в одиночестве Космос, повернулись. Анна вместе с ними.              Аппаратура мелькнула белым светом, на миг лишая зрения, как-то должно было быть при ядерной атаке. А потом, кажется, мозг взорвался, отчего голова перестала чувствоваться, когда зрение вернулось, и Пчёлкина, почти что повисшая на плечах мужа, увидела в дверном проеме фигуру. Высокую. Женскую.              Курчавую.