The Sun of the Sea

— Если капитан вдруг придёт в себя, — Доума залил какую-то неприятную на вид смесь на дне кубка подогретой водой и принялся размешивать, — пусть выпьет. — А что это? — спросил Аказа, морщась. От снадобья исходил резкий запах, но распознать его пират был не в состоянии. Все эти травы-муравы, не говоря о более продвинутых методах лечения, всегда представлялись ему тёмным лесом. Нет, Аказа не был совсем уж беспомощным. Он мог кое-как заштопать рану, знал, как справиться с мелкими ранениями и ещё температуру сбивать умел, но на этом всё. И в этом он не отличался от большинства своих товарищей по парусу. Не зря моряки старались вербовать в команду тех, кто промышлял врачеванием, и не зря для этого ремесла существовала отдельная должность. Без лекаря в море никак. — Растёртые корешки готу кола, выдержанные на солнцепёке три дня, — объяснил Доума, не отрываясь от своего занятия. — Экстракт гинкго билоба. Это должно улучшить кровообращение и придать сил. — Ммм, — протянул Аказа, будто многое из сказанного понял. Кое-что он, правда, понял. А именно — Доума выглядел как человек, который знает своё дело. А ещё… Пусть он по-прежнему не вызывал никакой симпатии, а его манера речи отталкивала едва ли не сильнее вычурных тряпок, Аказа не мог не признать, что сильно поспешил с выводами. Врачеватель с достоинством принял понижение в должности и с почтением относился не только к капитану, но и к новому старпому, пригласив того проститься с умирающим. Это о многом говорило. — Оставляю вас наедине, — аккуратно устроив кубок на столе, произнёс Доума и повернулся к выходу. — Зовите, если вдруг что понадобится. Кивнув, Аказа проводил его взглядом, дождался, когда дверь закроется, и лишь после этого перевёл взгляд на постель в дальнем углу просторной каюты. Близился закат, и жёлтая яркость солнца постепенно наливалась оранжевыми тонами. Косые лучи падали на дощатый пол, расплывались по искусно сотканному ковру и робко трогали складки свисавшего с кровати одеяла. Под одеялом этим и лежал капитан, погружённый в сон, на первый взгляд, умиротворённый и безмятежный. Увы, то была обманчивая игра тени, окутывающей фигуру, чья худоба угадывалась даже сквозь покрывало. Стоило пирату приблизиться, как в глаза бросились и чёрные пряди, налипшие на взмокший лоб, и глубоко залёгшая хмурость, и нездоровая бледность, как если бы в теле не осталось ни кровинки. Мужчину знобило, но он был настолько обессилен, что волны мелкой дрожи не приводили его в чувство. — Кэп?.. — позвал Аказа, когда очередной приступ судороги напал на Кибуцуджи, выбив из того слабый стон. Никакой реакции. Тяжело вздохнув, Аказа присел на край кровати и принялся выжимать сложенную в несколько слоёв ткань, что плавала в небольшой бадье на полу. Расправив её, он принялся стирать крупные градины пота, медленно катившиеся по бледной коже лица и шеи. — Давайте, Мудзан-сама, рано сдаваться, — приговаривал Аказа, сосредоточенно наблюдая за ним. — Это совсем на вас непохоже. К дьяволу родовое проклятие, вы куда сильнее, я уверен. Снова никакой реакции. Перевернув ткань чистой стороной, пират накрыл ею лоб капитана, чтобы прохлада хоть немного облегчила его участь. В то, что всё это происходило наяву, верилось с трудом. Капитан Кибуцуджи был далеко не первым, под чьим командованием Аказа бороздил морские просторы, но единственным, кому он служил так долго, что это исчислялось годами. Своенравный, непреклонный, бессердечный, Мудзан совершенно не походил на того, кому суждено встретить свой конец в объятиях медленной смерти от болезни. Признаться, Аказе раньше было даже сложно представить, чтобы смерть могла настигнуть этого человека хоть когда-нибудь. Словно он был неуязвим, вечен. А если бы старуха с косой всё-таки нагрянула без предупреждения, то зацепила бы случайно — огнём ожесточённой схватки или яростью необузданной стихии, перед которой устоять могли разве что боги. Но не болезнью. Никак нет. — Да и на кого вы «Лилию» оставите? — продолжил Аказа, надеясь на то, что Мудзан его слышит, и одновременно молясь, чтобы слова эти лишь понапрасну растворились в тишине каюты. — На меня что ли? Я, знаете, за последний год целых два корабля угробил. Капитан из меня вышел неважнецкий. Так что давайте, выбирайтесь поскорее, надерём барону зад, а затем вы продолжите держать в страхе весь мир. И, думаю, из Доумы всё-таки неплохой старпом выйдет. Видали, какими глазищами пялится? Как будто в душу заглядывает. Жуть! Команда как по струнке ходить будет. Его нужно только натаскать, чтобы на хлыща был меньше похож. Капитан чуть дёрнулся, а его сухие губы пришли в движение, пропуская наружу неразборчивый набор звуков. Аказа мигом подобрался, готовясь принять необходимые меры, и подорвался с кровати за снадобьем, когда капитан приоткрыл слезящиеся красные глаза. — …бри… нь… — Мудзан повёл головой, едва Аказа попытался помочь ему привстать, чтобы удобнее было пить. Ткань начала сползать со лба мужчины и приземлилась в руку Аказы, который поспешил её перехватить. Сильно нагрелась. Плохо. Он принялся суетливо смачивать её прохладной водой вновь, а капитан, между тем, опять зашевелился, на сей раз в попытке высвободить одну руку из-под одеяла. Чтобы взять кубок самостоятельно, решил было Аказа, который прекрасно понимал это намерение. Окажись он в таком скверном состоянии, то ощущал бы себя просто унизительно и всё равно бы стремился сделать всё сам. Не мочь и глотка без чужой помощи сделать — и в дурном сне представить страшно. Однако, когда он вернул тряпку на лоб капитана и собрался передать ему кубок, мужчина отпихнул его — вяло, но целенаправленно. — Убери… эту… дрянь… — повторил Кибуцуджи уже куда разборчивее. — Давайте, кэп, это надо выпить, — попытался вразумить его Аказа. Он вновь принялся приподнимать истощённого, но всё ещё упрямого Мудзана, однако тот с неожиданной силой вцепился исхудалыми пальцами в его руку, сжимающую ножку кубка. Часть содержимого выплеснулась через край и осела на одеяле тёмно-зелёными пятнами. Мудзан не обратил на это никакого внимания. Слова, которые с трудом срывались с его растрескавшихся губ, можно было принять за предсмертный бред, если бы не пугающая решимость, с которыми они были произнесены. Словно приказ. Приказ, отличавшийся от обычных лишь тем, что на него уходили последние силы. — Верни меня… из мёртвых… — взгляд налившихся кровью глаз пронизывал насквозь. — Когда… добудешь Солн… Хватка на предплечье ослабла, а тёмные зрачки дрогнули и закатились под веки. Кибуцуджи Мудзан обмяк, оставив своего бывшего старпома наедине с бешено колотящимся сердцем. Отставив кубок на пол, Аказа проверил пульс и дыхание лежащего и только после того, как удостоверился, что жизнь ещё теплится в его теле, выдохнул сковавшее его напряжение. — Уж лучше живите, — буркнул он, отворачиваясь от капитана и потирая переносицу двумя пальцами. — Из мёртвых не возвращаются прежними. Аказа, конечно, никогда с восставшими не сталкивался, но слышал всякое. Начинались все те байки по-разному, но заканчивались одинаково плохо. И если Морское Солнце было способно на чудеса такого размаха, то исход — пират в этом не сомневался — обещал быть таким же, как в тех историях. Ведь если даже люди, ушедшие в море, возвращались на сушу иными, то что говорить о тех, кто побывал по ту сторону. Дверь каюты скрипнула, на несколько мгновений впуская шум палубы, где немногочисленные матросы приводили корабль в порядок. Аказа поднял взгляд, ожидая увидеть Кёджуро. Когда переговоры сорвались, нингё вернулся на шхуну вместе с Узуем. Он очень беспокоился о Сенджуро и, прежде чем отправляться к капитану, хотел сначала поговорить с братом и попробовать убедить его вернуться домой, а заодно передать отцу, что всё в порядке. Но порог переступил не Кёджуро. — Ну, как капитан? — поинтересовался Доума, плотно закрывая за собой дверь. — Приходил в себя? И что-то в нём уловимо изменилось. Заискивающие нотки в голосе и мягкая улыбка на губах были на месте, но лицо словно превратилось в посмертную маску, пустую и безжизненную. — Да, но пить не стал, — ответил Аказа ровно, хотя внутри всё застыло, и сам он напружинился в ожидании. Настораживающая неизвестность повисла в воздухе осязаемым давлением. — Ох, что ж это вы, Аказа-доно, я же вас просил, — качая головой, Доума сделал шаг в его сторону. — Или вы не заинтересованы в том, чтобы капитан поправился? — Что?.. — Зачем вам оружие у его смертного одра? Уж не замыслили ли вы что-то дурное? — ещё один шаг, и рука Доумы легла на рукоять сабли у него за поясом, Аказа моментально оказался на ногах. — Решили воспользоваться ситуацией и помочь ему отправиться в мир иной? — Ты там тра́вы свои курить ходил что ли? — прищурился пират, давая врачевателю шанс свернуть этот цирковой шатёр, пока не поздно. — Как бы я списал дырявую рану на внезапную кончину от болезни? — Рану? — вскинул кустистые чёрные брови Доума. — Нет-нет, когда я вошёл в каюту, то увидел, как человек, которому капитан доверял настолько, что с ходу назначил новым старпомом, пытался задушить его подушкой. И тогда я незамедлительно выхватил оружие. Звук покидающих ножны сабель рассёк траурную тишину капитанской каюты — Аказа, до последнего надеявшийся, что этот полоумный просто бредит, не дал врачевателю и секундной форы, кинувшись прямо на него. Не хватало ещё оружием размахивать прямо над постелью больного. Лезвия сцепились и с металлическим скрежетом лизнули друг друга, после чего Аказа отскочил назад — сабля противника рассекла воздух в считанных сантиметрах от его груди — и сделал новый выпад, рассчитывая воспользоваться открывшейся брешью. Доума, впрочем, оказался куда предусмотрительнее и ловчее, успев выставить блок изогнутой дужкой рукояти. Точно. Выпускник императорской академии. Почему-то больше запомнилось то, что этот тип был приверженцем духовных практик. Но ничего, так даже интереснее. Пусть Аказу вышколили не императорские генералы, бóльшую часть жизни он провёл в море и с саблей в зубах, а это тоже чего-то стоило. Спустя череду звонких ударов, сорванный с капитанской постели балдахин и одну рассечённую карту на стене, в ход пошли кулаки, ноги и всё, что попадалось под руку. В попытке косым ударом перерубить сухожилия вскочившему на стол Аказе, Доума лишился сабли — та вгрызлась в податливое дерево слишком глубоко. Не став тратить драгоценное время, он схватил со стола вычурный подсвечник, остановил им несущееся на него сверху лезвие, а затем резко выкрутил. Да под таким хитрым углом, что Аказа, помимо своего оружия, чуть запястья в придачу не лишился. Чёртовы врачеватели и их тайные знания о человеческом теле! Зарычав, пират спрыгнул со стола и ринулся вперёд, пока коварный ублюдок не завладел его саблей, которая теперь валялась на полу. Врезавшись в Доуму со всей дури, он сбил его с ног — и они вдвоём покатились по ковру. — Что, гордость всё-таки не выдержала? — отдуваясь и пыхтя, злорадствовал Аказа, когда удалось одержать верх и придавить врага всем своим весом, обвив его шею крепким захватом согнутой руки. — Метил на капитанское мес?.. Последнее слово застряло в горле воздушным комом. Чужой острый локоть ткнул в бок неожиданно больно. Опять какие-то махинации с секретными болевыми точками, благодаря которым Доума даже из такого незавидного положения умудрился вывернуться. Сбросив с себя скорчившегося пирата, он поспешил подняться, однако, вопреки всем ожиданиям и опасениям, кинулся не к саблям, что ловили блики оранжевого заката на полу, а прямо к выходу. К двери, которую распахнул настежь. — Покушение на капитана! — выскочив на палубу и бросившись наутёк, загорланил он, привлекая внимание тех немногих членов команды, что остались следить за кораблём. — Покушение на капитана! Все сюда! Сукин сын. Подорвавшись с места, Аказа ринулся следом, на ходу подобрав обе сабли. Он лихорадочно пытался оценить своё положение и сообразить, что делать дальше. Однако то, насколько глубокой была задница, в которой он оказался, стало ясно, лишь когда он вылетел за дверь и остановился. С его телом что-то было не так. Тем острым, что врезалось ему в бок секундами ранее, был совсем не локоть. — Он набросился на меня и обезоружил, — тараторил Доума, прячась за спины сбежавшихся матросов. — К счастью, я всегда ношу в рукаве кинжал! Но откуда ему, чужаку, об этом знать… Аказа опустил взгляд вниз. Свободная рубашка мокро липла к боку. Увеличивающийся кровоподтёк ярким пятном украсил светлую ткань. И где-то там внутри, под кожей, вспыхнувшее жжение, словно паук, расправило свои длинные лапы и начало тянуть их во все стороны. — Брехня! — вскинувшись, выпалил пират и указал остриём одной из сабель на Доуму. — Эта крыса пытается воспользоваться ситуацией и заграбастать власть себе. А убийство скинуть на того, кого вы и дня не знаете! Увы, эти слова задержали воинственно настроенных разбойников не более, чем на считанные мгновения. Ни одно из смуглых лиц, перекошенных гневом и подозрением, не отражало и тени сомнения. За долю секунды до того, как стёкшаяся со всех уголков корабля орава с рёвом ринулась на него, Аказа понял, что обречён. Да и какие были шансы у него, чужака, против того, кто на протяжении долгих месяцев делил с командой кров и пищу, радости и невзгоды. Никаких. Но были три пути. Первый — вверх на квартердек. Там его быстро прижмут или загонят на бизань-мачту. Второй — за борт и попытаться доплыть до «Блестящего». Но с продырявленным боком сделать это будет проблематично, если не невозможно. Да и пока он будет плыть, «Лилия» снимется с якоря и отправится на таран шхуны, в одночасье превратившейся во вражеский корабль. И третий — обратно в капитанскую каюту. Запереться и ждать чуда. Что Кёджуро скоро вернётся и образумит всех этих недотёп. Или что капитан вдруг встанет с кровати, выйдет и одним своим грозным взглядом утихомирит этих ревущих головорезов, а затем заставит припасть к палубе и вылизать её собственными языками до блеска. Увы, все эти варианты были беспросветно тупиковыми. Но во втором он хотя бы умрёт на воле, перед этим сделав всё, что от него зависит, чтобы выжить. Доски под ногами затрясло от грузного топота множества ног. Аказа бросил тоскливый взгляд на ярко пестрящую закатными бликами синеву, на волнах которой покачивалась небольшая шхуна вдали, и бросился обратно в каюту. Какой-то отчаянный, всё это время прятавшийся на квартердеке, попытался остановить его своей тушей в прыжке, но Аказа увернулся. Захлопнув за собой дверь, он задвинул щеколду. В следующий же миг с той стороны в цельное дерево врезалось сразу несколько тел. Железный засов застонал. Понимая, что долго эта конструкция под весом ломившихся не протянет, Аказа принялся рывками двигать стоявший рядом книжный шкаф. Ругань и угрожающие крики за дверью набирали в громкости с каждым новым толчком. Ругал себя и надрывавшийся со шкафом Аказа. На кой чёрт он вообще сюда полез? Сиганул бы за борт, в самом деле. На шхуне ведь целых два нингё. Уж выловили бы его как-нибудь, да и со способностями Сенджуро они бы отбились от преследователей. Чёрт, почему, ну почему он подумал об этом только сейчас? Почему куда более скоропалительной оказалась мысль о том, что он не может оставить капитана на растерзание слетевшего с катушек врачевателя и его подпевал? Вдруг они тут вообще бунт устроить решили и спланировали всё заранее? Шкаф, теряя на лету добрую половину книг, с грохотом привалился к стене, по диагонали перекрывая трясущуюся на разболтанных петлях дверь. Хватит ли этого? И надолго ли? Тяжело дыша и обливаясь потом, Аказа окинул беглым взглядом каюту в поисках ещё чего-нибудь, чем бы можно было укрепить нагромождение у двери. И ровно в этот момент нечто совершенно неожиданное почти заставило его поверить в то, что он теряет сознание. Корабль вдруг пришёл в движение. Но не накренился и не завалился на бок. Неведомая сила дернула его вниз со стороны носа и медленно потянула. За дверью заголосили перепуганные пираты, которые моментально позабыли о полувыломанной двери и бросились врассыпную, чтобы успеть найти опору и не полететь в объятия морские через весь корабль. С другого конца каюты, встающей на дыбы, покатился и врезался в стол внушительный напольный глобус на колёсах, потеряли равновесие тяжёлые стулья. А Аказа… Аказа действительно потерял сознание.

***

Его ещё несколько раз здорово тряхнуло, прежде чем он разлепил глаза. Несколько раз тряхнуло, подбросило, ударило. Кажется, он слышал голоса. Не тех неотёсанных недоумков, что пытались до него добраться, нет. Один голос. Грозный, мечущий молнии, прошивающий насквозь, но такой знакомый. Такой манящий. Если бы голоса умели откусывать руки, Аказа бы всё равно потянулся к нему. Увы, он не то, что рукой, пальцами еле шевелил. Поэтому как хорошо, что за прозвучавшим голосом, коснувшимся его слуха, его коснулись и руки. Тёплые, мягкие, ласковые. — Кё… — промурчал Аказа на облегчённом выдохе. — А? — удивлённый писк заскакал внутри головы неприятным эхом. — Бредит, — добавилось к нему недовольство тоном пониже. — Не обращай на него внимания, Сума. Давай уже зашьём его поскорее. Хине тоже помощь нужна. Аказа поморщился. Из-за этой внезапной какофонии, отнявшей у него короткий миг наедине с любимым голосом, и от того, как резко она разбередила жгучее колотьё в боку. Веки, словно налитые застывающим свинцом, слушались так же плохо, как и всё остальное тело, но пирату удалось кое-как разлепить ресницы. В глазах тут же защипало, несмотря на то, что вокруг не было источников яркого света. Единственный фонарь покачивался в руке Макио, склонившейся над ним с одной стороны, в то время как Сума сидела по другую сторону и орудовала иглой, напоминающей тонкий коготь. Спину Аказы подпирала стена. Воздух пропитался сырым деревом и ржавчиной. Запах, который запомнишь раз и навсегда, если хоть однажды спустишься на самую нижнюю палубу любого пиратского судна. Морские разбойники отводили это место не только балласту и запасам продовольствия, но также тюрьме. В одной из её клеток Аказа себя и обнаружил. Может, он всё ещё без сознания? Как он мог очутиться здесь? Да ещё и с двумя узуйскими жёнами за компанию. Нет, он точно бредит. Неужели его настолько сильно покорёжило от какого-то несчастного укола в бок? С ним случались ранения и посерьёзнее… — Тебя отравленным лезвием саданули, — будто прочитав его мысли, мрачно произнесла Макио, когда заметила, что мужчина пришёл в себя. — Повезло, что яд довольно примитивный. Наше противоядие справилось. А вот твоему капитану повезло меньше. — Что значит… меньше? — надтреснуто спросил Аказа, пытаясь сфокусироваться на женщине, но она, как и всё вокруг, продолжала двоиться. — Его не успели ранить. — Ага, не успели, — Макио оглянулась куда-то через плечо, а затем вновь повернулась к пирату. Фонарь в её руке качнулся так, что горящая внутри свеча чуть не погасла. — Этот гад травил его как минимум несколько месяцев, но чем именно — не говорит. В его каморке куча всяких заготовок и порошков. Большинство из них — безвредные травы, но нам ещё рыться и рыться… — Удачи. Потому что никого я не травил, — донеслось из противоположной клетки. — Заткнись там! Тебя не спрашивали! — рявкнула Макио, вновь оборачиваясь. — А вот лучше бы спросили… Завязалась словесная перепалка. — Мы сейчас уйдём, — тем временем прошептала Сума, склонившись к скривившемуся Аказе, которого все эти крики резали похуже любого отравленного ножа, — а ты постарайся всё разузнать. Пират молча кивнул. Сцепив челюсти, он прикрыл глаза в надежде, что это поможет хоть немного ослабить громоподобную молотиловку в голове. К сожалению, этого не произошло ровно до тех пор, пока переругивающаяся с Доумой Макио не покинула корабельную тюрьму, забрав с собой куда более бережную к состоянию Аказы Суму. Но даже это временное затишье не продлилось долго, потому что горе-врачеватель, упрятанный за решётку напротив, сидеть молча совершенно не умел. Хотя скорее не хотел. Как и гнить в заточении. — Вы же тоже это застали, Аказа-доно? — раздался вкрадчивый голос из тьмы. — Застал что? — буркнул Аказа. Он прекрасно понял, о чём речь, однако ему нужно было, чтобы Доума изъяснялся более конкретно. Это может подтолкнуть его к оговоркам, к тому, что он где-то, да сболтнёт лишнего. Фигура, до сих пор сидевшая у стены чёрным несуразным пятном, вытянулась в полный рост. Доума медленно подошёл к решётке и взялся за вертикальные железные прутья, втиснув своё лицо в одно из квадратных окошек. — «Лилия» ожила, — произнёс он, впившись в соседа по камере своим жутким взглядом. Аказа догадывался, что стояло за этим происшествием, похожим на чудо. Когда-то он собственными глазами видел, с какой лёгкостью Сенджуро в одиночку расправился с якорем «Блестящего». Словно тот был не тяжелее пушинки, а цепь его — тонкая ниточка. После такого легко было поверить в то, что юный нингё и целый корабль мог с ног на голову поставить. Вот только этому скользкому червю знать об этом было не обязательно. И Аказа промолчал, желая послушать, что тот скажет дальше. — Это ведь не первый корабль Кибуцуджи, — Доума поелозил головой, поудобнее устраиваясь подбородком на железной перекладине. — И каждому он даёт одно и то же имя. «Паучья лилия». Всегда «Паучья лилия». Вы же плавали с ним. Должны были заметить, что «Лилия» живая. Сохранить каменное выражение удалось с трудом, однако стоило лишь вспомнить о том, что жертвой этого абсурда стал капитан Кибуцуджи, как желание смеяться само отпало. — Ты поэтому его травил? — хмыкнул Аказа, не став ничего ни подтверждать, ни опровергать. — Хотел завладеть его живым кораблём? А тебе не приходило в голову, что дело совсем не в корабле, а в капитане? И неужели Доума не видел самого главного изъяна в своей версии? Изъян этот заключался в том, что, обладай корабль душой или каким-то сознанием, потопить его было бы ох как непросто. Как стихии, так и вражескому судну. — Капитан просто хранитель, — Доума напрочь проигнорировал первый вопрос, однако и без ответа на него всё было понятно. — Хранитель духа, чья сила запечатана в имени «Паучья лилия». И Мудзан — далеко не первый такой человек. Легенды о бессмертном корабле очень древние. И очень разнообразные. Какие только предания ни передавались из уст в уста моряками всех мастей. Аказа слыхал и о парящем над горизонтом корабле, и о корабле-призраке, появляющимся на местах самых кровавых морских сражений, чтобы пополнить свой экипаж мертвецами. До трясущихся поджилок пугает морской народ и история о пустом корабле без флага. На борту — ни души, кто им управляет — загадка, но кто-то точно управляет, потому что от такого корабля удавалось оторваться лишь тем, кому хватало скорости и удачи продержаться в этой погоне до рассвета. С рассветом корабль исчезал. — Значит, — Аказа откинулся назад, прислоняясь затылком к прохладному дереву, — ты хотел стать новым хранителем и держателем этой силы? Зачем тогда так долго ждать? Почему бы просто не убить? Или нужен какой-то особенный ритуал? — Эх, Аказа-доно, вот вы столько прослужили на борту «Лилии», а так ничего сами и не разузнали. — Был слишком занят своими обязанностями, — не удержался от угрюмой колкости пират. — Это похвально. Ваша приверженность своему делу. Мне, правда, теперь как-то совестно, что пришлось с вами так поступить. И очень жаль, что вы, конечно же, отринете моё предложение встать во главе «Паучьей лилии» вместе, плечом к плечу? Аказа даже не стал пытаться подыгрывать. — Отрину и ещё кишки тебе выпущу, — прорычал он. — Ну, кишки мне ещё понадобятся, — рассмеялся Доума, а затем всё с такой же притворно миролюбивой улыбкой на губах продолжил. — Точно так же, как и вам может понадобиться узнать, чем же откачать умирающего. О, ну к чему эта кислая физиономия? Я же прекрасно понимаю, что наш общий любимец Ренгоку отправил вас сюда вовсе не потому, что не смог рассудить, кому из нас двоих верить. Как ни прискорбно это признавать, очевидно, я где-то просчитался. Возможно, не стоило звать на последнюю встречу с капитаном одного вас… — Ближе к делу, — оборвал его Аказа, устав слушать этот нескончаемый поток словесного поноса. Доума улыбнулся ещё шире, обнажая слишком идеальный ряд зубов. — С меня — информация о составе яда и противоядия. С вас — та шхуна, на которой вы прибыли. Знаю, её капитан вряд ли будет в восторге, но у него к Мудзану-сама, кажется, было какое-то очень важное дело? Смею предположить, оно для него подороже старенького корыта будет.

***

Кёджуро спустился за ним лично. Не проронив ни звука, он спокойно миновал пустые клетки. Никак не отреагировав на бодрое приветствие Доумы, повернулся к тому спиной и отпер скрипучую дверь, ведущую в камеру Аказы. Всё так же ничего не говоря, поднял с пола фонарь, который оставили Макио и Сума и в котором догорающая свеча давно потеряла свою форму, превратившись в оплывшую горку воска. Аказа понял всё без слов. Без них же поднялся на ноги и последовал за Кёджуро, который вывел его во мрак небольшого пространства, делящего нижнюю палубу на две части: тюрьму и склад. Когда они ступали по узкой лестнице, ведущей на среднюю палубу, огонёк за мутным стеклом всё ещё подрагивал. Трепыхнулся одиноким светлячком, когда Кёджуро вдруг остановился и поставил фонарь на одну из бочек, выстроившихся вокруг основания мачты. Окончательно погас, когда нингё развернулся к пирату лицом. Позади него маячила залитая лунным светом лестница на верхнюю палубу, но Аказа видел только тёплое пламя, исчезающее под полуприкрытыми ресницами чужих глаз. Над их головами раздавались чьи-то нерасторопные шаги, но Аказа слышал только собственное сердце, которое яростно пыталось вырваться из груди навстречу чужому. Ноги снова стали ватными, но чужие руки, потянувшие его в тесный закуток между камбузом и оружейной, не дали упасть. Может быть, поцелуи нингё были несовместимы с тем противоядием, которым его недавно опоили. А может быть, они были ядовиты по-своему. Иначе как объяснить его помешательство длиною в год. И как объяснить то, что, если бы в поцелуях можно было задохнуться, он бы умер прямо сейчас, и умер счастливым.