Первое из очевидных решений

Поскольку расшифровал письмо я только вечером, то не смог сразу вернуться на почту и застать мою связную там – но после расшифровки немедля побежал назад к отделению. Оно уже было закрыто. Всю ночь я ругал себя за то, что не успел – это какая-то ошибка, этого не могло быть, я должен был объясниться, все исправить. У меня резко заболела голова и онемели руки, как у больного кессонной болезнью, я не мог спать, потому что мое дыхание постоянно сбивалось, казалось, воздух не попадает в мои легкие. На следующий день я приехал к почте как только она открылась, в шесть утра, но сотрудницы там уже не было. От начальника отделения я узнал, что она еще неделю назад подала заявление на увольнение и вчера ее уже рассчитали. На все мои стонущие просьбы дать ее домашний адрес я получал отказ – от начальника, от других служащий, меня успокаивали, но твердо убеждали разбираться со своими проблемами самостоятельно. Это было закономерно. Я был не в себе, наверняка могло показаться, что я собираюсь заявиться к бедной девушке домой и зарубить ее топором. Никто меня не слушал – да и рассказать правду мне было некому. В полном отчаянии, весь разбитый, с красными заплаканными глазами, под сильным дождем я бесцельно шастал по городу, пока от меня шарахались редкие прохожие. Другой человек на моем месте пошел бы исповедоваться или пить до беспамятства. Я пошел топиться. Я не знал, что дальше делать, все планы пропали из моей головы и мне показалась, что моя жизнь логически закончена и нет смысла продолжать мучить себя. В утоплении для меня был какой-то романтизм. Возможно, на меня повлияли “Отверженные”, возможно, такая смерть казалась мне самой безболезненной; а я трус, и даже в самые отчаянные моменты жизни – трус. Единственным пригодным для утопления местом мне показалось озеро Ванзее – возле озера стояла смотровая вышка, на которой иногда появлялись спасатели и смотрели за купальщиками. В дождь, в восемь утра вышка должна была быть пустой. Когда я лез наверх, то не колебался ни минуты и даже не подумал оставить записку в машине. Вышка была у неглубокой кромки воды, я встал на площадку, сильно оттолкнулся, чтобы не попасть в песок и прыгнул головой вперед. Мои руки коснулись илистого дна и вокруг поднялся столб грязи с песком, эта смесь сразу же попала мне в глаза. Я был вполне жив и меня поразила ужасная мысль, что мне придется бороться с собой еще минут пять. Под моими ногами было дно и оттолкнуться ничего не стоило; я попытался специально вдохнуть воды, но меня только свело сильным кашлем. Сердце сильно забилось. Меня быстро охватило паника, я перестал соображать, где я, где право и лево, верх и низ. Думать о том, что я собрался умереть, было совершенно невозможно, я весь погрузился в жуткий первобытный страх и он говорил мне только об одном – выплывай. И природный инстинкт победил. Я оттолкнулся, сразу достиг поверхности воды, сделал единственный вдох, но опомнился и снова утащил себя под воду, но снова безрезультатно. Так я делал еще один или два раза, пока ноги совсем не перестали слушаться меня и только отчаянно дергались. Ничего не выходило – больше у меня не было сил умирать. Нахлебавшись грязной воды и совсем не приблизившись к смерти, я повернулся на спину и скоро выполз на берег. В ботики залилась вода с песком, глаза сильно слезились, пальцы сморщились до состояния грецких орехов. Отяжелевшая одежда неприятно прилипала к телу. Заново пробовать я не стал. Другие способы казались еще хуже, и я просто дополз до машины и там, полностью обессилевший, проспал до ночи. А когда проснулся, снова отключился и окончательно открыл глаза уже в пять часов восьмого августа. Утром я немного пришел в себя: было приятно-солнечно, я разглядывал пожухлые цветочки и старался ни о чем не думать – пока не вспомнил про свою договоренность. Бумажка лежала у меня в кошельке, до Ауф дем Грат было недалеко – если я правильно помнил, и я незамедлительно выехал. Мне повезло, что у меня была машина и мне не пришлось показываться людям: выглядел я неважно, весь грязный, в рыжих песочных разводах и со слипшимися волосами. Я помнил все правильно и уже через минут двадцать оказался у приятного светло-серого особняка. Мне пришлось стучать много раз, в ожидании переминаясь с ноги на ногу, пока из-за двери не раздался слабый голос “Иду, сейчас открою” и на пороге не появился Сатоши – сильно заспанный, в домашней одежде и без обуви. Он явно заметил мой странный вид и любопытно оглядел. – Простите за нескромность, но что с вами случилось? – Хотел утопиться. В его голосе появилось нескрываемое беспокойство и нотки панического ужаса. – Какое несчастье. Хорошо, что у вас это не получилось. Он уставился на меня с таким вниманием, как будто стоит ему отвести глаза и я покончу собой у его порога. – Обещаю, что больше не буду В этом обещании было что-то слишком детское и я перевел тему в сторону интересовавшего меня вопроса. – Как вы догадались, что это провокация? – Квартиру плохо обставили. У вас на кухне нет ни одной кастрюли. И обувь вся разных размеров. Это я понял. Квартира действительно была только отдаленно похожа на жилую, в ней не работали розетки, из крана текла ржавая до красноты вода, а набор предметов интерьера напоминал о легком помешательстве. – Да, это у них вечная проблема – У них или у вас? – Для меня у них. Я там не работаю С театрально печальным лицом он пожал плечами. – Что для вас работа? Запись в красном листке: принят на работу в службу безопасности? Это показалось мне не очень тактичным, но оправданным уколом в мой адрес. Я не был несчастным, помимо своей воли помогающим гестапо – я сам на все соглашался. Мне платили, я брал эти деньги. Глупо было бы от этого отворачиваться. Никакой я не случайный попутчик. – Не буду затрагивать эту тему, если вам неприятно. Зачем вы сюда пришли, мой друг? – А зачем вы меня сюда пригласили? Такая формулировка ему, кажется, не понравилась и он засмеялся, но в несколько странной, неприятной, манере – кажется, с помощью смеха он выражал любые свои эмоции. – Нет, так мы ни до чего не договоримся. Расскажите мне, что вам нужно, а я скажу, есть ли это у меня. Что мне было нужно? Мог ли я ответить на этот вопрос, даже для самого себя? Я был принципиально против нацистов, я был сам нацистом, я своими доносами уродовал чужие жизни, а потом "компенсировал". Внятного ответа быть не могло – хотя после долгих раздумий я смог сформулировать свое желание довольно ясно. – Мне нужно… Нанести Германии такой вред, который я только могу. Предать, подставить, саботировать, что там еще можно сделать. Вот и все. – И вы думаете, я могу вам в этом помочь? – Как японский шпион – да Это его чем-то обрадовало, он заговорщически улыбнулся, показав неровные зубы. – А я не японский шпион. Но я могу вам помочь. Не сразу я вам поверил, но вы, кажется, человек отчаянный. – Спасибо. Договоримся о подробностях? В ответ я не получил ничего. Он молча достал из кармана халата пачку сигарет неизвестной мне марки и вежливо предложил мне одну. – Курите? – Нет, бросил. Опять он засмеялся и прикурил – его манера каждый раз смеяться начинала меня раздражать. – Вот и я тоже бросил. Просто обстоятельства оказались сильнее меня.