Первое из очевидных решений

В первый раз я встретился с ним еще зимой двадцать девятого года, когда на неделю поехал отдыхать в Гарц, в Браунлаге — ужасная дыра, надо сказать, но именно это мне и было нужно — я был как старая лошадь на пороге скотобойни: ждал, когда уже отмучаюсь и смогу упасть замертво. Тогда он был коммивояжером от фирмы “Молинар”, кажется, торговал косметикой по каталогам, а я бросил свою работу таксидермистом ради карьеры в НСДАП и все время посвящал подготовке к выборам в ландтаг — мне казалось, что стоит их выиграть, и нас ждет стремительный взлет, больше никаких преград. Сейчас, конечно, смешно, но на фоне бесконечных чучел и шкур казалось очень возвышенным. В Браунлаге я жил в комнате гостевого дома далеко от города — дом стоял посреди леса, в нем не было водопровода, но это было единственное, на что хватило денег у тогдашнего нищего парторганизатора. С утра до ночи я вырезал охотничьим ножом деревянные фигурки — разных мишек и лисичек и разом прочитал все три книги про индейца Виннету. В целом, я был счастлив. Кроме хозяйки дома за все время я говорил только с одним человеком — и это был он. Его вид меня обескуражил: человек в черном похоронном костюме, на лыжах и в толстых рабочих перчатках. За его спиной на непрочных самодельных лямках болтался рюкзак. Он стоял за порогом, стучал в дверь и звал хозяйку, потом увидел, как я наблюдаю из окна и стал звать уже меня. Любопытство взяло вверх и я его впустил. Хозяйки не было, он вызвался ее дождаться, долго объяснялся, что обходит тех, кто оставлял заявки по почте — видимо, на мне было написано недоумение. Следующие два часа мы проговорили в гостиной — оказалось, что мы двойники друг друга, родились в одном городе в один год, оба ходили в одну церковь, но никогда друг друга не видели, оба впадали в сонный паралич, оба не курили и единогласно осудили курящих. Все что я говорил, находило отражение и в нем. Напоследок мы обменялись адресами и обещали списаться — а я еще и предложил ему вступить в партию. В НСДАП он в итоге так и не вступил, сказал, что наш пещерный антисемитизм его не привлекает. Я не стал его переубеждать — во-первых, как агитатор я провалился с самого начала, полемических талантов мне явно не хватало, а во-вторых, он был прав. Но мы встретились еще — а потом подружились на ближайшие шесть лет. В тридцать пятом году он внезапно пропал — только через полгода я узнал из письма, что он уехал в Швейцарию и возвращаться не собирался. Я воспринял это как само собой разумеющееся — конечно, я знал его характер, делать такому человеку в Германии было уже нечего. К тому времени я отправился на государственную службу, что перевело меня из категории нищих в категорию относительно зажиточных. Я прекрасно помню день, когда он позвонил мне снова, но не помню месяц — это было тридцатое то ли июня, то ли июля тридцать девятого года. Он не представился, но голос я узнал. Приходи в книжный магазин на Тренкевег — сказал мне голос — и сможем встретиться снова. Я пришел. Как я тогда был рад — и, кажется, он не меньше моего. Он был таким же как и десять лет назад, расслабленно-деловой человек в угольном черном костюме. И только присмотревшись можно было разглядеть, что его лицо подернулось сеткой из мелких морщин. Столько поменялось, но что заставило его вернуться в Германию, он не сказал — только сообщил, что здесь ненадолго и не по своей воле. Потом, выпивая какую-то самодельную настойку из его фляжки, мы обсудили текущую политику — конечно, в первую очередь Чехословакию и Польшу. Ему было удивительно интересно мое мнение: я сказал, что ход событий мне совершенно не нравится, потом, уже слегка пьяный, разговорился и перешел на чистую антигосударственную риторику. Я не боялся, к тому же — его я знал давно. Чем дальше заходил этот разговор, тем сильнее он преображался: стал хватать меня за руки, что-то выглядывал в моих глазах, а потом сменил тему и начал расспрашивать про мою работу — я сразу сознался, что вместо министерства транспорта теперь работаю на почте. Как и там, здесь было на что пожаловаться. Его лицо приняло совсем благостный вид. Напоследок он спросил, чем я так доволен в Германии, раз решил остаться. Я не помню, что ответил и ответил ли вообще, но отчетливо помню другое: мне стало понятно, к чему он ведет — или так мне кажется сейчас, с точностью, конечно, сложно сказать, память ищет себе любые оправдания. Но когда он назначил следующую встречу, я сейчас же согласился. Три раза я переносил эту встречу (болезнь, работа, мало ли оправданий), но на третий решил, что приду. Я догадывался, что он мне предложит — и меня распирало любопытство. Но вместе с ним и страх. Потому что если что-то пойдет не так, мне будет куда хуже, чем ему. Место снова выбрал он — это оказался крытый теннисный корт за городом. Если подумать, место удачное: там можно проторчать целый день и ничего подозрительного в этом не найдется. И все равно я поехал туда без водителя — хотя как у руководителя министерского бюро у меня была служебная машина. Не взяв ракетку, я прошел через пустое поле до неприметной двери в углу — и оттуда поднялся на второй пристроенный этаж, занимавший, наверное, одну десятую часть корта. В единственной комнате я и увидел его. Мы снова разговаривали, и снова о том же. Про мою личную жизнь он не спрашивал — хотя, если быть честным, спрашивать у меня было нечего, да и сейчас нечего. Я тоже старался обойтись без лишних вопросов, меня интересовало только, оправдается мое прошлое пророчество или нет. Наконец, оно начало сбываться. — Раз уж ты работаешь на почте, ты можешь читать чужие сообщения? Я легко кивнул, как человек наделенный скромным всемогуществом. — Совершенно верно. Официально я могу распорядиться вскрывать любые почтовые отправления, телеграммы, хотя обычно мне нужна для этого отмашка от моего коллеги. Туда же прослушка телефонного сообщения — все, кроме специальных правительственных и военных линий. Его это заинтересовало. — Чиновники, что, говорят только по специальной линии? Я пожал плечами. — Деньги на них выделили. — Но остальные ты можешь законно подслушивать? — Да — Ты уже это делал? Когда я сказал “да”, то слегка слукавил, ничего для собственной необходимости я никогда не слушал, только расписывался на полицейских постановлениях. В прошлом многие телеграфисты богатели, перехватывая новостные сообщения и играя на бирже или на скачках. Я был не из таких людей — да и не по чину. — Как часто ты можешь это делать? В смысле, запрашивать сведения о содержании писем и звонков? Меня это рассмешило, потому что это выдавало его неосведомленность. — Много ты знаешь подчиненных, готовых спорить с начальником? Я могу вообще ничего никогда не запрашивать, просто попросить. Вежливо и настойчиво. Он кивнул, не заметив, как я снова слукавил — если бы я собирался лезть переписку определенных должностных лиц, это бы заметили, рано или поздно — и не важно, писал бы я официальные запросы или нет. Но я надеялся на лучшее и не хотел оставлять свое имя в бюрократических следах. Так, на всякий случай. — Тебе когда-нибудь предлагали купить эти сведения? Я его прервал: — Говори уже по делу. Что вы хотите, то я вам и достану. Вместо “ты” прозвучало “вы” — как будто он перестал быть человеком и стал представителем какой-то непонятной мне могущественной силы. Мой ответ, кажется, его удивил и мне показалось, что он отматывает в голове часть своего плана — уговаривать меня не пришлось, значит, можно приступать к следующей части. — Нет, сначала скажем так, я — частное лицо. Мне ничего доставать не нужно, но среди швейцарцев есть люди, которым очень пригодятся твои сведения. Мне было нечего сказать на это и я раздраженно бросил, пытаясь уже подтолкнуть его дальше. — Я готов. К чему это все? Наконец, на секунду повисло молчание. — Сколько ты хочешь? Как это ни странно, к этому вопросу я готов не был. Пока я пытался выжать из себя внятный ответ, он добавил. — За устные сведения одна цена. За записи разговоров, письма, понятно, другая. Меньше пятисот марок разом предлагать не будем. А потом еще: — Сейчас десять тысяч авансом. Я подумал, что же куплю на эти деньги — но ничего придумать не смог. Фантазий сделаться миллионером у меня никогда не было, бриллианты, яхты, шубы меня не соблазняли. Каждый месяц мне платили тысячу марок за работу в министерстве — на эти деньги тогда можно было кормить десять ртов. Так что мне хватало. Меня соблазнили на эту встречу не деньги, но говорить это ему я не хотел. Логика делового предложения такова, что есть услуга — и есть оплата. Ожидая моего ответа, он аккуратно вертел головой — кажется, ему не хватало той способности поворачивать уши к объекту внимания, которая была у животных. Когда я начал говорить, голова остановилась и он замер. — Деньги меня мало интересуют Что-то в моем ответе показалось ему отталкивающим и на секунду он отпрянул, сложил руки возле сердца, а потом снова вернулся в прежнюю позу и очень спокойно ответил — Ты хочешь работать с нами из идейных соображений? — Да, именно так Он по-коммерчески улыбнулся — я говорю “по-коммерчески”, потому что никто кроме коммивояжеров и продавцов недвижимости так лелейно улыбаться не умеет. — Все понятно. Я был готов платить, но если деньги для тебя не важны… В качестве не совсем вознаграждения, а скорее благодарности я могу предложить тебе стать акционером одного скромного предприятия. Раз в год ты можешь получать дивиденды — можешь не получать, конечно, не обязываю. Список акционеров не публичен. Он предусмотрительно протянул мне визитку. На ней были только телефон и название фирмы “Рёгль“— оно ни о чем мне не говорило, я повертел визитку и вернул ему. Смысл этого жеста, должно быть, остался для него неясным и я поспешил уточнительно кивнуть — Я согласен. Мне нужно будет выполнять какие-то поручения? — Только по возможности. Мне не хотелось бы тебя подставлять, и я хочу предупредить. Ни я, ни мои заказчики не в состоянии защитить тебя в Германии. Только за границей. Это было самоочевидно, поэтому отвечать я не стал. Затем мы обговорили дальнейшие условия. Я получил от него тонкую книжку, испечатанную номерами — каждый по пять цифр, десять номеров в строке, девятнадцать в столбце. Это был шифроблокнот — пользоваться им было не очень удобно, как я потом убедился, зато пока он оставался у меня, никто другой не мог расшифровать сообщения для меня. Сначала я постоянно таскал книжку с собой, из-за нее меня начала одолевать паранойя, я постоянно щупал внутренние карманы, представляя, как уроню ее, или как она попадет в руки карманника. Потом паранойя естественным образом сошла на нет. Мы попрощались — я остался довольным и человеком с далеко идущими планами, и только когда я ехал домой, то заметил, как кровь стучит у меня в висках. Стук предупреждал меня. Что-то уставилось на меня и как бы я ни вертелся на месте, оно не отводило взгляда.