Безволосая Вероника

Сидящий на больничной кушетке в ожидании медсестры, Эд кажется Стиду каким-то невыносимо маленьким и трогательным. Он осматривается вокруг так, как осматривается вытянутый из темной картонной коробки котёнок, выглядит до невозможного испуганным, и Стиду кажется, что его рука, которую он крепко держит в своей, немного дрожит. – Все будет в порядке, слышишь? – Стид кладет ладонь Эду на плечо, гладит через ткань черной футболки, которая оттеняет подаренный им пурпурный шелковый платок на шее. – Тысячи людей по всему миру справляются с этим, а ты у меня самый замечательный в мире. И я все время буду с тобой. Эд кивает, опускает взгляд на свою руку, теребящую ткань джинсов вокруг дырки на колене. Ему хочется спросить… Нет, ему не хочется, но ему нужно спросить. Он пытается придумать, как сделать это весело, чтобы не увидеть во взгляде Стида ту вспышку отчаяния и боли, что появилась в нем во время разговора на кухне. Хэй, а что если «погонять лысого» скоро можно будет в двух смыслах? Ты когда-нибудь дрочил на Вина Дизеля? Или на Брюса Уиллиса в последних частях «Крепкого Орешка». Что, если тот ящик из нашей ванной придется отнести на помойку. Что, если ты больше не сможешь гладить меня по волосам. Что, если твое любимое созвездие лишится всех звезд и галактик. – Эдвард Тич? – к ним подходит улыбающаяся медсестра в зеленом костюме. И, видимо, замечает, насколько Эд взволнован, потому что тут же кладет ладонь на его теребящую джинсы руку и говорит успокаивающим голосом: – Не переживайте вы так, все будет в порядке. У вас очень благоприятные прогнозы. Она сжимает его ладонь, держит так несколько мгновений, после чего отпускает и принимается изучать его карточку. Эд понимает, что это последние мгновения до точки невозврата. – Простите… Вы не могли бы оставить нас с мужем буквально на минуту? Медсестра, кивнув со все той же понимающей улыбкой, уходит. Эд нервно жует щеку изнутри и снова смотрит на свою руку, что снова раздирает дальше дырку на колене. – Что такое, любовь моя? – Стид пододвигается ближе, смотрит, наверное, обеспокоенно – Эд ему в глаза не смотрит. Если он посмотрит, ему уже не хватит смелости сказать то, что ему нужно сказать. – Я хотел спросить, – он говорит очень глухо и тихо, но Стид не переспрашивает. Только пододвигается еще ближе, хотя ближе, казалось бы, уже некуда. Эд быстро договаривает фразу одновременно с тем, как поднимает взгляд: – Если я облысею – я все еще буду для тебя красивым? Стид распахивает глаза в удивлении. Вопрос кажется таким… нелепым. Ответ – очевидным. Даже странно предполагать, что он может иметь какое-то значение, но Эд смотрит так, как будто имеет. – Конечно, любимый, – Стид пересаживается со стула на край кушетки и обнимает Эда обеими руками за плечи. – Ты для меня самый красивый мужчина в мире, с волосами или без. – Но ты же так любишь мои волосы! С созвездием вон сравнивал… – Эд выглядит так, словно он раздосадован полученным ответом, словно собирается спорить. Как ребенок, которому очень нужно, чтобы его хорошенько убедили в своей любви к нему. – Я люблю твои волосы, потому что они твои, и я люблю тебя. А не люблю тебя, потому что у тебя есть эти волосы. Теперь Эд жует кожу под губой. – То есть если я облысею – ты все еще будешь меня хотеть? Мое ж ты неразумное солнце. Стид наклоняется к нему и останавливается за пару сантиметров до поцелуя. – Я всегда буду тебя хотеть. Даже когда мы станем сморщенными стариками и будем кормить уточек в парке, я буду думать, что будь я помоложе – затащил бы тебя в кусты, и мы бы там славно потрахались. В десяти метрах от людей, кидающих фрисби, – Стид целует Эда, наконец-то улыбнувшегося, а когда отстраняется – Эд шмыгает носом и трет намокшие глаза. – Ладно. Тогда ладно. Я готов. Я люблю тебя. – И я тебя.