Какая любовь - такие и бабочки.

Из заметок Чону.

***

«Они все говорили, что будут рядом, а после исчезали, словно их никогда и не было. Они отвернулись от меня тогда, когда я нуждался в каждом из них. Та, что говорила мне о любви и верности — выстроила между нами стену, отвернувшись от меня. Тот, что говорил мне о дружбе, о том, что готов помогать и поддерживать — на самом деле был готов лишь забрать то, что принадлежало мне.        Таким людям, как они — всегда удобно быть рядом с теми, кто может быть полезен им. И таким людям становится не удобно быть с теми, кто умеет говорить «нет».        Поначалу я пытался быть полезным. Самозабвенно отдавая то последнее, то хорошее, что вообще у меня могло остаться. Я самозабвенно хоронил себя под гнетом чужих проблем и переживаний. Я был готов помогать и идти на компромисс: на, бери моё сердце, оно покрывается трещинами, но ещё бьётся, только не роняй его.        А они швырнули его о стену собственных ожиданий, которым я, на самом деле, никогда не хотел соответствовать.        Эти люди.        Непостоянные.        Мусор.        Фальшивки, копии, среди которого с каждым годом все сложнее искать настоящих.        Они врут, они играют, они используют.        Нацепили на себя удобные маски и получают от жизни все путем очередной порции вранья.        Я отказываюсь быть среди них.        Я пытался быть добрым. Но они не оценили это, они не поняли меня. Не помогли, когда я просил. Когда я, буквально, умолял о помощи.        И тогда… я взрастил в себе злость.        Иногда я теряю себя в толпе. Я смотрю в зеркале в попытке понять, кто же из этих ублюдков я. Я не могу найти, потому что знаю, что я всего лишь декорация в каждом из их актов вечного вранья. Я теперь в том, что хранится в потайных шкафах, на внутренней стороне сетчатки, на самой высокой полке. Я теперь в том, из-за чего очищают историю браузера.        Каждая тайна их и недосказанность — это та же ложь.        Я говорю им, что это была всего лишь договорённость, лишь попытка выжить. Они говорят, что это — массовое убийство. Акты насилия, что покажут в новостях на ТВ. Репортажи получаются не хорошие и не плохие — пресные.        Мои соседи… их тоже, рано или поздно, придётся убить. Их стоны и крики за стенкой мешают заснуть мне каждую чертову ночь. Когда я приду к ним с арматурой, они снова будут говорить о том, что Бог создал Адама и Еву, поселив в «Эдеме», а сейчас в нем живем мы. И Бог нас тоже покинул.        Я не хочу говорить им, но у них тоже что-то вместо лица.        Ах, да… о моих кошмарах… По ночам я ласкаю мертвых. Они шепчут мне сказки, не объясняя того, что мои сны превращаются в явь.        Бог будет в меня стрелять.        Но мне некуда бежать.        Я скитаюсь по ночному городу, пытаясь найти, к чему бы примкнуть, чтобы почувствовать свою значимость. Хожу туда-сюда, но ничего не нахожу.        В попытке зацепиться хотя бы за что-нибудь, снова понимаю, что ничего не выходит. Это чувство покинутости такое сильное, что избавиться от него практически невозможно.        Мне не хочется возвращаться в «Эдем». Там страшно, опасно, там все сумасшедшие, но я должен вернуться. Включаю на фоне музыку и надеваю наушники — с ними всё не так печально, как есть на самом деле. Засыпаю тоже только с ними: думал, что меня это еще успокаивает.        Я не знаю, почему это всё так сильно начало давить на меня. Хочется, чтобы вокруг всё наладилось, иначе я попросту сойду с ума.        Все же, я совершенно точно сходил с ума. Это все из-за Со Мунджо. Но из-за него ли?        Мимолётно мне казалось, что я — нечто большее, чем его чудовищный эксперимент, который он ставил в свое время над каждым, живущим сейчас в «Эдеме». Мне хотелось верить, что я — глубже и весомее акта ужасающего искусства, движущего его миром.        Он воздействовал на мою психику, деформировав ее, искусно вписывая в это полотно всех, кто был рядом со мной, прописывая каждый вздох в своем сценарии. Он словно лепил из меня свое подобие. Он желал заставить меня думать так же. Он пытался пугать меня смертью, одиночеством, запер меня в зловонном отражении нашего внутреннего мира, лишил возможности нормально жить и дышать.        Я лишен абсолютно всего и самым ценным, что я получил взамен, находясь здесь — был он.        Человек, который мог в любой момент причинить боль, а затем глядя мне в глаза, хлопая рукой по спине, находясь рядом, куда бы я ни бежал и никогда не прося прощения — называл меня «лапуля». А человек ли он?        Он тот, кто каждый вечер приходил ко мне, чтобы убедиться в том, что я снова вижу только кошмары. Он заражает мой организм спорами невиданной ранее болезни, от которой никогда не изобретут лекарство.        Мое избитое сознание, оказавшись дезориентированным и беззащитным перед всеми созданными обстоятельствами, в виде инстинкта самосохранения ищет любую фигуру, которая поможет выжить, и потому выбирает стокгольмский синдром. Я покорно с этим смирился.        Механизмы возникновения такого явления просты: шок, депривация, жесткие правила игры, в которых ничего не остается, как принять их и заставить работать свой организм в автономном режиме. Наверное, в моем случае все куда проще: до всех этих чудовищных событий я уже ощущал необъяснимую симпатию к своему мучителю.        Его прикосновения. То, как среди постороннего скопища людей, липкие от крови пальцы касались моих, мягко скользя по запястью и сплетаясь с моими пальцами в прочный капкан из крови, чувственности и отчаяния.        Кровь горячая, пульсирующая, чистый металл с солью, багровая глубина, подобно помаде на губах неверной девушки, которую он любил размазывать пальцами, рисуя цветы с острыми шипами, пронизывающими трепещущую плоть.        Он смотрел остро, чувственно, первобытно, пока его скулы напрягались и желваки начинали оживляться. Я наизусть знаю этот взгляд, в котором черти разжигают пожары, вынуждая все вокруг пылать адским пламенем.        Понятие Дьявола в моем воспалённом уме было слишком наивно и опрометчиво. Отпирая двери, я ожидал увидеть нечто пугающее и отталкивающее, побуждающее интуитивное желание скрыться за сотней ржавых засовов и стальных дверей, пряча первобытный ужас от сканирующего каждый позвонок взгляда в самых потаенных уголках души.        Но вместо дикого и неживого, вместо леденящего душу, я обнаружил, что предо мной появилось нечто, обладающее столь острым умом и самобытной красотой, что с ним ты словно ступаешь по лезвию ножа, который он заточил с небывалым трепетом исключительно для тебя, упиваясь каждым пронзающим шагом.        Он не будет вырывать душу из твоей груди, потому что в этом нет необходимости, — любой сам отдаст её, следуя за каждым его шагом, подобно обезумевшему.        Встретив Со Мунджо я понял, что Дьявол существует. И я не мог предугадать, когда его взор отыщет именно меня среди тысячи прочих.        Этот Дьявол красив, умен, скрупулёзен, он всегда знает, каких нитей коснуться, чтобы заставить вас уверовать. Дьявол ближе к людям, чем Бог.        Он позволил нам коснуться небес, испытать наслаждение, неумолимое счастье, прежде чем камнем упасть на землю. Каждый следует за ним столь покорно, что даже ангелы стучат в его двери, прося помощи.        У нас с ним было неправильным абсолютно всё. Больная привязанность, которую я пытался отрицать. Которая взялась из ниоткуда. Которая проросла из ненависти и, как голодная тварь, требует жертв. Не метафорических, а настоящих, вo всех смыслах этого слова.        Пришлось наступать на горло чувству долга, предавать то, что раньше считалось для меня святым. Самого себя я перестал узнавать.        Как всё это возможным стало? В какой момент потерял контроль? Когда успел пропитаться насквозь этим безумием, каждой своей клеткой его чувствуя и требуя ещё?..        — Отпусти себя. Ты свободен. — сказал он мне однажды.        Хищник впервые позволил жертве выбраться, но я покорно прошусь обратно. Чтобы еще хоть раз он подошел и леденяще-ласково назвал «лапуля», будто я, все же, что-то значу для него.»