A Means to an End

How they awaited him, those little deaths! They waited like sweethearts. They excited him. And we, too, had a relationship— Tight wires between us, Pegs too deep to uproot, and a mind like a ring Sliding shut on some quick thing, The constriction killing me also. Sylvia Plath, “The Rabbit Catcher”

      Плитка под ногами была холодной.       Даже в темноте она могла различить узоры на граните: тусклые серые пятна на черном фоне, дым за пеленой стекла. Она позволила своему взгляду скользнуть вверх, ища что-то, что отвлекло бы её от покалывания в животе. В нескольких метрах впереди было большое окно, но погода была пасмурной, и звёзд не было видно. Под окном стояла белая ванна на ножках, которые, как она знала, были позолочены, хотя в темноте ей всё казалось серым.       Ещё один спазм пронзил её живот. Она вскрикнула, и её тонкий голос громким эхом, как в пещере, разнёсся по ванной комнате. Она почувствовала влажность между ног, и, спотыкаясь, побрела к туалету. Когда, стянув нижнее белье до колен, она обнаружила на нём пятно, оно показалось ей чернее самой ночи.       Ужас разверзся внутри неё, колотя своими скрюченными крыльями в грудь.       Выкидыши были чем-то, что обычно настигало более взрослых, пожилых женщин. Ей же было всего девятнадцать, она буквально дышала жизнью, и это была её десятая неделя беременности вторым ребёнком. Так что она была уверена, причина крови, боли, сжимавшей её таз, как тиски, крылась в чём-то другом. С её ребенком всё будет хорошо.       Что-то с глухим плеском упало в унитаз, и в её голове внезапно возник образ нерождённого младенца, настолько маленького, что он мог бы поместиться в её ладони; она видела, как её ребенок тонет в толще воды глубиной в несколько дюймов, в месте, предназначенном исключительно для отходов. Кикио Золдик не хотелось будить мужа, но она больше не могла сдерживать рвущийся из горла крик.       Сильва показался в дверях в мгновение ока. Он включил свет в туалете, и она тут же закрыла глаза; её крик перешел в рыдания.       — Кикио? — его голос был тихим и нежным. — Что случилось?       Она сняла испорченное нижнее белье, держа его в воздухе; черное пятно оказалось красновато-коричневым на свету.       — Смотри, — сказала она.       Лицо её мужа помрачнело. Она услышала, как Иллуми заплакал в соседней комнате, явно разбуженный шумом. Больше всего на свете ей хотелось прижать его к себе или, по крайней мере, почувствовать, как его ручка сжимает её пальцы сквозь прутья кроватки, чтобы убедиться, что он жив и здоров. Но боль усиливалась, а кровь всё ещё капала в воду под ней.       — Я позову доктора, — сказал Сильва. — Тебе нужны… — он пытался подобрать слово, — твои принадлежности?       — Под раковиной лежат прокладки, — тихо сказала она. — А обезболивающее на кухне.       Он выудил упаковку прокладок и, отдав ей, исчез в темноте дверного проема. Несмотря на толстую каменную стену между спальней и детской, пронзительные крики Иллуми были ясно слышны. Он не плакал так уже несколько месяцев – перестал со временем, так и не получив ни внимания, ни утешения за свои усилия. Вместо этого Кикио старалась вознаградить ребёнка за молчание, беря его на руки и целуя, когда он замолкал, но, поскольку Сильва не одобрял такое, она и это прекратила.       Спустя бесконечно долгие минуты её муж снова появился в проёме с баночкой в ​​руке и доктором на буксире. Последний был седовласым мужчиной в очках, всё ещё одетым в пижаму. Она почувствовала себя беззащитной перед ним: её ночная рубашка была задрана до талии, и её ноги были обнажены; ничего такого, чего он не видел ранее (в конце концов, этот человек помог родиться Иллуми), но он никогда ей особо не нравился, а непроходящая боль лишь усугубила ситуацию.       — Кикио, — сказал он; она несколько раз просила его не называть её по имени, но её просьба была проигнорирована. Для большинства слуг эта ошибка могла бы послужить основанием для увольнения, но доктор Зан прожил в семье Золдик пять десятилетий, и её муж не хотел его отпускать. — Сильва сказал мне, что у вас кровотечение.       — А ещё сильная боль, — сказала она, скрестив руки на животе. Сильва поставил пузырек с обезболивающим на полку рядом с ней, и она кивнула в знак благодарности. — Дорогой, ты не принесешь мне пару чистых трусиков?       Сильва молча удалился в спальню, а доктор Зан поспешил к ней. Сухие и жёсткие пальцы доктора легли на её запястье.       — У вас учащён пульс, — сказал он. — Но это и неудивительно, учитывая вашу ситуацию.       — Мою ситуацию? — она взяла две таблетки из баночки и поставила её обратно на полку. — Так вы знаете, что со мной произошло?       Губы доктора, и без того тонкие, как будто совсем исчезли. Она проглотила обезболивающее, стараясь не обращать внимания на существо в своей груди, что впилось своими игольчатыми зубами в её сердце.       — У меня есть предположение, — он прижал тыльную сторону ладони к её лбу. — Лихорадки нет, это хорошо.       — И что это за предположение?       Доктор Зан оглянулся через плечо, где снова стоял Сильва, держа запрошенный предмет.       — Похоже, у неё выкидыш, — сказал он. — Кровотечение будет продолжаться, может быть, неделю или около того, через две недели всё заживёт и она будет готова к следующей попытке.       Кикио забрала своё нижнее белье у мужа, а затем опустила взгляд на свои руки, дрожащие и белые. Вопреки всему, она надеялась, что дело было в чём-то другом; услышав слово, произнесенное вслух, её гнев превратился в пыль.       — Значит, с ребенком ничего нельзя сделать? — спросил Сильва.       — Боюсь, что нет, — доктор хлопнул его по плечу – неуклюжий жест, учитывая их разницу в росте, – и покачал головой. — Но, честно говоря, не о чем беспокоиться. Выкидыши случаются намного чаще, чем думает большинство людей.       Кикио достала из пакета у своих ног прокладку. Доктор всегда говорил о ней так, как будто её не было в комнате, но на этот раз она не винила его. Её поглотило чувство отчуждения; она чувствовала себя призраком, полупрозрачным и холодным, наблюдающим за происходящим откуда-то сверху.       — У моей матери когда-нибудь был..? — сказал Сильва.       — У вашей мамы? Ох, нет, нет. Ничего, кроме здоровой беременности, — даже в своем диссоциативном тумане Кикио чувствовала вес их взглядов, обращенных на неё. — Но у вашей женушки меньше года назад родился здоровый ребенок, и я не сомневаюсь, что у неё их будет ещё много. В конце концов, она молода.       Врач обозначил несколько вещей, на которые следует обращать внимание: если у неё поднимется температура или прокладка полностью промокнет в течение часа или меньше, Сильва должен будет снова с ним связаться. В противном случае он прописал ей просто соблюдать постельный режим, а после ушёл. К тому времени начало действовать обезболивающее, так что Кикио смогла встать и ополоснуться в ванне. Её кровь окрасила воду в розовый цвет, и она молча наблюдала за тем, как та стекает в канализацию.       Закончив принимать душ, Кикио надела нижнее бельё с чистой прокладкой. Она подошла к унитазу, привлечённая красным пятном на сиденье, и её желудок скрутило от происходящего внутри. Как профессиональный наёмник, в неделю она видела больше крови, чем большинство людей за всю свою жизнь, но она никогда не переживала смерть собственного ребёнка. «А это она и есть», – думала Кикио, разглядывая плавающие в ярко-красной воде ошмётки мягких тканей. – «Смерть моего второго ребёнка.» Она оторвала кусок туалетной бумаги и начала оттирать пятно.       — Позволь слугам разобраться с этим, — Сильва стоял в дверях, засунув руки в карманы хлопчатобумажных штанов. — Тебе нужно отдохнуть.       — Это моя кровь, — ответила она, тря с ещё большим упорством. — И я не устала.       После полутора лет брака он знал, что лучше не спорить.       Кикио вышла из ванной спустя несколько минут. Несмотря на отделяющую её дверь, она могла слышать звук воды, наполняющей бачок унитаза. Она вздохнула.       Прошло всего три недели с тех пор, как подтвердилась беременность, и она чувствовала себя глупо из-за того, что позволила себе так привязаться за такое короткое время. Разумом она понимала, что десятинедельный эмбрион не может думать или чувствовать боль, и что сгусток в туалете в основном состоит из ткани эндометрия, но это знание не принесло ей утешения. Она всё равно всё смыла. Что ещё оставалось делать?       Ей потребовалось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Смутно она различила высокие шпили их кровати с балдахином, тяжелые портьеры, украшавшие их. Она коснулась шкафа слева от себя – гладкого куска полированного дерева, где её муж хранил свою одежду, – и направилась к кровати. Под одеялами покоилась гора; Сильва, похоже, спал.       Жалобный крик из детской остановил её на полпути. Иллуми затих, пока она мылась, но теперь он снова заревел, и его крики стали яснее слышны из-за меньшего расстояния. Её глаза метнулись к Сильве. Он не шевелился.       Поднявшись на носочки, она беззвучно сменила курс и направилась к выходу из спальни; один взгляд на её сына успокаивал её сердце, да и ей ещё никогда не удавалось уснуть, пока он рыдал. Но едва она переступила порог, как муж окликнул её:       — Кикио, — его тон был лишен прежней мягкости. — Куда ты идешь?       Склонив голову, она обернулась.       — Я не собиралась брать его на руки. Я просто хотела посмотреть на него, вот и всё.       Сильва вздохнул. Она видела, как он наблюдает за ней, приподнявшись на локте, его белые волосы разметались по черным подушкам.       — Закрой дверь, — сказал он. — Иди спать.       Нехотя она подчинилась. Волна боли прокатилась по ней, и она рухнула на кровать, схватившись одной рукой за живот.       — Ты разбалуешь этого ребенка, — сказал Сильва. Он пододвинулся к ней под скрип кровати, его огромная рука свободно обняла её. — Золдик не должен искать утешения у других.       — Я знаю, — Кикио закрыла глаза, наслаждаясь теплом его тела. — Ты прав. Я просто… после всего этого… — всхлип подступил к её горлу, и она с трудом проглотила его. — Я хотела его увидеть.       — Он никуда не денется к утру, — пробормотал Сильва, целуя её в шею. — Поспи.       К тому времени, как стихли крики её сына, серый свет начал просачиваться в комнату, знаменуя унылый рассвет. Кикио не спала: всё это время пролежала, не сводя глаз с балдахина. Слёзы потекли по её вискам и осели на волосах, но она не шевельнулась и не издала ни звука.

***

      Боли не было, что показалось ей странным. Рожать Иллуми было нелегко, и память о её десятичасовых родах была глубоко связана с агонией. Но теперь, даже когда она тужилась, стараясь изо всех сил, она чувствовала только сильное, непрекращающееся давление на свой вздутый живот.       — Давай, Кикио, — сказал доктор Зан. — Мы почти закончили.       Большая рука сжала её собственную; она опустила взгляд и различила на фоне белого флуоресцентного света силуэт своего мужа, говорящего тихие слова, значение которых она не понимала. Яркое сияние ламп в сочетании с его кипенно-белыми волосами придавало ему ореол божественности: по крайней мере, как-то так она себе и представляла Бога.       — Давай, Кикио, — снова сказал доктор Зан. — Я уже вижу его головку.       Её взгляд поднялся к потолку, где длинное прямоугольное зеркало запечатлело происходящую сцену: простыня под ней была мокрой от амниотической жидкости, розовато-лиловая ночная рубашка промокла от пота. Её, на разном расстоянии, окружали три фигуры. Первым был Сильва, всегда покорный муж, стоящий рядом с ней; вторым был доктор, смотрящий ей между ног; третьей была старуха, державшаяся в нескольких шагах, справа от неё. Эта последняя фигура не смотрела на ребенка, чья розовая головка начала показываться из её тела. Вместо этого она вглядывалась в зеркало, или, по крайней мере, так казалось. Маловероятно, что она действительно могла что-то увидеть своими затуманенными и белыми зрачками, но тем не менее её глаза, казалось, смотрели в глаза Кикио.       Она не сразу узнала женщину. Её прямые черные волосы с проседью не были пышными и блестящими, какими она запомнила их в юности, а её одежда была немногим лучше, чем лохмотья. Глаза были первым, что всколыхнуло её память, и тонкие красные губы лишь подтвердили догадку – её мать никогда не видели без помады, даже при самых ужасных обстоятельствах.       Ужас охватил её. Как эта женщина нашла их? Как она взломала ворота? Как ей удалось сбежать из Метеор-сити с её нынешней слепотой и слабостью? Сотня таких вопросов захлестнула её, но когда она открыла рот, всё, что вырвалось из неё, было бесформенным стоном.       Кикио не следила за рождением сына – завороженная видом матери, она не могла видеть ничего другого, – но чувствовала, как он выскользнул, быстро и легко. Рискнув опустить взгляд, она увидела, что доктор Зан держит младенца навесу, а лицо мужчины искривлено в уродливой улыбке. Ни врач, ни муж не обратили внимания на стоявшую у двери женщину.       — Дай его мне, — сказала Кикио, бросив острый взгляд вправо. Под низким углом она могла видеть сцепленные спереди руки матери, пальцы которой были украшены потускневшими кольцами. «И уберите её отсюда», – подумала она, но какой-то порыв заставил её промолчать. Видение было ненастоящим; её мать не могла быть там. Само собой разумеется, что она сходит с ума, и если это правда, то ей бы не хотелось, чтобы кто-то ещё об этом знал. Тем более её муж.       Кто-то положил ребенка ей на руки. Настолько непохожий на Иллуми, родившегося неугомонным и плачущим, этот ребенок был неподвижен и молчалив. Страх скрутился в её животе, тугой и холодный; она вдруг испугалась смотреть вниз.       — У него твои глаза, — сказал Сильва. — Тебе не кажется, милая?       Мать усмехнулась, обнажив несколько отсутствующих зубов. В выражении лица было некое злорадство. «Вот что ты получила», казалось, говорила она. «Вот что бывает, если бросить меня позади».       Не в силах больше ждать, Кикио стиснула зубы и опустила взгляд. Посмотрев в лицо новорожденного сына, она увидела там жемчужный блеск слепых, мертвых глаз и закричала.       Голос звал её по имени.       Она тянулась к нему, как пловец, борющийся с течением, но звук был слабым, и она не могла сориентироваться в темноте.       Только ей показалось, что она вот-вот утонет, чья-то рука схватила её за плечо, уверенно и крепко. Она тянула её наверх, тряся её, пока она не вынырнула, задыхаясь, на кровать. Сильва ослабил хватку на её плече.       — Ещё один кошмар?       Простыни прилипли к её спине, мокрые от пота. Было ещё темно, но она не знала, сколько времени.       — Да.       Сильва вздохнул и притянул её к себе.       — Ты уверена, что не хочешь поговорить об этом?       Прошел почти месяц после выкидыша, и хотя кошмары не приходили к ней каждую ночь, они снились ей достаточно часто, чтобы она начала бояться спать. Она предложила переночевать в гостевой комнате, чтобы не беспокоить мужа, но он наотрез отказался от этой идеи.       — Нет, — сказала она. — Не хочу.       — Может я могу что-нибудь сделать?       «Просто обними меня», – подумала она, обхватывая его предплечье холодной рукой, но один вопрос всё же засел в её голове; он формировался в течение двух недель, с тех пор как они возобновили половые акты, и кошмары усилились вдвое.       — Вообще-то, мне было интересно, может… — она остановилась. — Я хочу сказать, что, по-моему, было бы неплохо, если бы… — она снова замолчала, глубоко вздохнув. — Я хочу поговорить с доктором Заном о противозачаточных.       Опустилась тишина. Сильва, несомненно, чувствовал, как её сердце колотится в груди, стуча по ребрам, как будто отчаянно пытается вырваться.       — Только ненадолго, — поспешно добавила она. — Так мы сможем сосредоточиться на обучении Иллуми. Ты сам сказал, что он отстал, и…       — Ты боишься, что у тебя снова будет выкидыш.       Оправдания застряли в горле Кикио.       — Всё в порядке, — сказал он, нежно обнимая её. — Ответ – да, Кикио. Мы попробуем завести ещё одного ребенка, когда ты будешь готова.       Она поцеловала его руку, потом ладонь, бормоча слова благодарности. Сильва был хорошим мужем; лучше, пожалуй, чем она заслуживала. С самого начала их отношения основывались на обоюдном желании иметь большую семью – она не могла придумать более убедительного подтверждения любви, чем его готовность отложить ради неё второго ребенка.       Тем не менее, её задело, что он отодвинулся на свою половину кровати. Показалось ей или нет, но она почувствовала скрытое раздражение (или, может быть, негодование?) в его тоне. Она была взрослой женщиной, и более того, она была Золдик. Быть подверженной кошмарам для неё было, в лучшем случае, не более, чем ребячеством; в худшем случае это свидетельствовало о её внутренней слабости, о её врожденной недостойности носить фамилию мужа.       Когда Кикио снова заснула, ей не приснился мертворожденный ребенок. Вместо этого она оказалась на улицах Метеор-сити, разгоряченная и голодная, капризная двенадцатилетняя девочка. Была суббота, и узкая улочка была заполнена людьми, жарящимися под полуденным солнцем. Запах был ужасный, но она не обращала на него внимания; она родилась и выросла в городе, там быстро привыкаешь к вони.       Ближе к концу улицы она заметила белокурую голову, высоко возвышающуюся над толпой. Её привлекла фигура, лица которой она не могла видеть, но которая тем не менее, казалось, излучала величие. Возможно, это был принц из какой-то чужой страны; как бы то ни было, в его кармане найдётся, чем поживиться.       Она проталкивалась сквозь толпу, но та, казалось, сопротивлялась ей, и, хотя она довольно успешно орудовала локтями, прорываясь между людьми, её цель так и не приблизилась. Пот струился по её лбу; она была почти готова сдаться, когда мужчина повернул голову.       Кикио узнала это лицо мгновенно. Она знала его наизусть, начиная от квадратной челюсти до голубых глаз и задумчивого хмурого взгляда; это было лицо, которое она любила больше всего на свете, но по мере того, как она смотрела на него, происходящее всё больше казалось ей неправильным. Она не должна была быть здесь. Она была не двенадцатилетней девочкой, а восемнадцатилетней женщиной, и этот мужчина, её любовник, скоро должен был стать её мужем.       — Сильва! — воскликнула она, размахивая тонкими белыми руками. — Сюда!       Голубой глаз метнулся в её сторону, но, казалось, смотрел сквозь неё, а не на неё. Конечно. Всё, что он мог видеть, – девочка-пацанка, загорелая и грязная; мечтательница, затерявшаяся во времени.       — Сильва! — её крик превратился в визг. — Сильва, это я! Кикио!       Вскоре мужчина отвернулся, то ли глухой к её крикам, то ли безразличный к ним. Она ещё долго продолжала звать его по имени даже после того, как он скрылся из виду, борясь с потоком толпы, крича до тех пор, пока у неё не пересохло в горле.