О дикий новый мир II / Победа Шрёдингера

      И это был воистину исторический ужин. Все, но особенно женская половина условной семьи Альфа были невероятно милы со мной, а закончился вечер на балконе, где я стоял буквально в десяти сантиметрах от прислонившегося к перилам Маурицио, с руками слева и справа ограничивающими его передвижение, и абсолютным туманом в голове.       Я не был особо пьян, но точно был не в себе. Поначалу, как помешанный, старался угодить всем, а потом заметил интерес со стороны Маурицио и сфокусировался на нем. Да еще как! Мой фритиш внезапно невероятно активизировался, а потом выяснилось, что он прекрасно говорит по-французски — и… меня уже было не заткнуть. Вполне вероятно, что в какой-то момент я задрал футболку (с именем Дженкинс, между прочим), чтобы проиллюстрировать историю про свое ранение и заодно свой пресс. И не менее вероятно, что это я схватил Маурицио за руку и утащил на балкон. Не знаю, какой бес в меня вселился.       Но думаю, дело здесь не только в том, что он просто до абсурда красивый. Он ниже меня на полголовы и… уже, что ли, но ему далеко до дурацкой субтильности, у него темные, чуть вьющиеся волосы, синие глаза и такое точеное лицо, что не верится, что все это естественным путем досталось одному человеку. Короче говоря, я не понимаю, как люди себе шеи не сворачивают, когда он проходит мимо. И заметьте, как я тактично заострил внимание только на безопасных частях тела. Ну, потому что он, вроде как, кузен Евы, и я его уважаю, как личность и не хочу объективировать…но просто поверьте мне, что с остальным всем у него тоже все благополучно.       И когда он начал мне улыбаться за столом (не как-то там зазывно или жутко, просто по-человечески), я сначала не мог понять, что происходит. Ладно, полное раскрытие карт: что-то происходило и со стороны Тони, он точно разглядывал меня по-особому, но Антоний вообще был в этом непонятном мне, но все-таки браке с моей другой… (сестрой?) Бу, так что его я сразу начал как следует игнорировать.       Другое дело, Маурицио. Я был поражен, что чем-то заинтересовал его, и не хотел, чтобы это внимание прекращалось. Меня даже не беспокоило то, что он почти ничего не говорил, в основном, кивал, хмурился или улыбался — это характеризовало его, как отличного слушателя и…и вот мы на балконе. Разговор сразу прервался, и я просто нависал над ним, ни на что больше не решаясь, а он то отводил взгляд, то вздергивал подбородок и смотрел мне прямо в глаза и, несмотря на то, что я совсем не прикасался к нему, я чувствовал, как он, буквально, вибрирует, вцепившись в перила. — Не жарко тут, — сказал я, чтобы проверить, не трясет ли его от холода. — Н… Нет, — сказал он. — В… Все в порядке.       И тут меня как током ударило: да он же просто меня боится! С чего я вообще взял, что тут что-то другое? Конечно, он обратил на меня внимание, а кто бы не обратил? У них не так много развлечений, а я не меньшая экзотика, чем пришелец. И что я вообще делаю? Последнее, что мне нужно, это пытаться что-то поменять в моей личной жизни. Я был уверен, что даже если попытаюсь это как следует представить, испытаю такое чувство вины, что пойду на могилу Дэйва, лягу рядом и не встану, пока не умру от голода. Так что я сделал шаг назад и сказал: — А по-моему, мороз. Пошли внутрь.       Он кивнул, но посмотрел на меня как-то странно.

***

      Наш психолог-капеллан Рой продолжал проводить со мной еженедельные беседы, в ходе которых он отмечал мой прогресс, говорил, что все еще беспокоится за меня, но его квалификации, похоже, не хватало, чтобы по-настоящему помочь.       Хотя, чем тут поможешь? Все и так любезно и довольно часто напоминали мне, что Дэйва больше нет, так почему эта мысль никак не приживалась? Ну, нет, я не сошел с ума окончательно, и в течение дня почти никогда не забывался, но стоило немного расслабиться или оказаться в этом состоянии между сном и бодрствованием, и я не мог отвязаться от мысли, что он скоро должен вернуться, а пару раз вообще оборачивался, чтобы сказать ему что-то или двигался во сне, чтобы прижаться к нему, пока не падал с кровати.       Но ведь все могло быть гораздо хуже! На месте моих солдат я уже давно начал бы подумывать, кого бы обвинить в создавшейся ситуации, и остановился бы на себе, и выместил бы все недовольство.       Да и на своих новых «родственников» я пожаловаться не могу. Больше всего в ситуации разбирались Тано, Бенуа, Влад и, в какой-то мере, Ева. Но они не сильно делились подробностями с остальными, и скоро меня стали воспринимать, как естественное добавление к семье. Я запомнил все имена и родственные связи, я помогал на ферме Марио (предоставив еще много дополнительной рабочей силы из числа своих людей. Это не настоящее злоупотребление властью — они получали какую-то оплату. Я — нет, я же семья!), уже не вздрагивал, когда кто-то принимался меня спонтанно обнимать (да что там! Половину времени на семейных выходных я проводил прижатым к чьей-нибудь груди!), и единственный человек, который меня беспокоил — это Маурицио. Физический контакт с которым был нулевым. Серьезно. Даже никаких «Дай пять» или протиснуться мимо за столом. И это в семье, где люди постоянно чуть ли не на коленях друг у друга сидят и не могут пройти мимо, не чмокнув друг друга, не ущипнув за щеку или еще что-нибудь!       При этом он не избегал меня. Отнюдь! По-моему, я виделся с ним чаще, чем с любым другим человеком в мире. Сначала он просто заходил поболтать; когда проклюнулся газон — погонять в футбол, иногда один, иногда с братьями и Дюбуа. При этом первые пару месяцев он даже комнату мою не видел, зависая в спортзале или столовой. Но однажды он так проехался по мокрой грязной траве, что я не мог отпустить его домой в таком виде. — Пошли, — сказал я. — Куда? — спросил он, размазывая по щеке грязь. — Найду тебе что-нибудь переодеться. — Я…я в порядке. Честно. — Не говори глупостей, — я взял его за плечо и развернул к подъезду. — Вперёд. Четвертый этаж.       Когда я открыл дверь (замками мы обычно не пользовались), Маурицио бросил один взгляд в комнату, почти всхлипнул, порывисто схватился за меня и выдохнул: — Бедный ты мой.       Я неловко обнял его одной рукой, кашлянул и сказал: — Да в чем дело-то?       Он поднял на меня глаза. — Только не говори, будто ты думаешь, что это нормальное жилье! Я убью Бенуа!       Я пожал плечами и зашел в комнату, которая… да, была далека от идеала. После солнечной и не такой уж холодной улицы особенно хорошо можно было почувствовать промозглость и сырость. Обстановка была, определенно, спартанская: узкая кровать с не самым лучшим матрасом, складной стул, маленький стол, несколько крючков на стене, раковина, зеркало размером с лицо, газовая горелка и крошечная электрическая плита (электричество иногда исчезало), над которой висела одна полка с посудой (да и это было уже излишней роскошью — я, в основном, ел в столовой). И, конечно, душ, отделенный от комнаты только шторкой. Вещи я хранил в одной коробке и рюкзаке. Я не потрудился привнести какой-то дизайн, поэтому освещение предоставлялось одной лампочкой, а стены украшали только небольшие трещины.       Я присел перед коробкой и достал со дна «гражданскую» футболку и джинсы. — Думаю, это не слишком большое для тебя. Я буду на улице.       Маурицио вышел через пять минут и сел рядом со мной на ступеньки. — Мэтью, ты не можешь тут жить. — Уверяю тебя, могу. Как и еще 320 человек. — Я точно знаю, что, как минимум, 2 человека практически переехали к моим знакомым девушкам. — Ты знаешь больше, чем я. — Серьезно, Мэтт, ты мог бы переехать к нам. — Нет, спасибо. Я покину это место последним, сначала нужно пристроить всех остальных. — Я не могу это так оставить. Тебе хватает еды? — Никто тут не умирает от голода. — В твоей комнате почти нет вещей, в которых я мог бы порыться. Где ящики и шкафы? — У меня, типа, дневник есть. — Видел. Он на английском.       Я удивленно посмотрел на него, но не смог почувствовать раздражение. Зато смог почувствовать что-то другое, когда увидел крошечную родинку на мочке уха, которую не замечал раньше. Это меня почему-то ужасно смутило и, чтобы занять руки, я принялся перешнуровывать кроссовки. — Этторе на следующей неделе четырнадцать, — сменил тему Маурицио, видя, что я не поддерживаю разговор. — Это главный День рождения в жизни человека. К тому же, первый раз можно праздновать без взрослых. Считай себя приглашенным. — Я вообще-то взрослый. — Не льсти себе, — Маурицио хлопнул меня по спине. — Мы пойдем в клуб. Я зайду за тобой. — Там дресс-код? — Что? — Ну, какая форма одежды? — Не сверхроскошно… Хм, у тебя, наверное, нет ничего даже низшего уровня роскошности? — Нет, зачем мне? Разве что парадный мундир. Он должен быть в кладовке. — О! — его глаза расширились. — Подойдет!       Внезапно он смутился и почти отвернулся. — Ну, и ты…можешь с собой кого-то взять… Я просто не знаю, может, ты с кем-то встречаешься… Вокруг же полно прекрасных… девушек…людей… — Не спорю. Но как-то не хочу об этом думать. И, знаешь что? Я, пожалуй, переведу для тебя кое-что из своих записей. Просто, чтобы не говорить это вслух, и не смущать никого из присутствующих. — Да? Ты сделаешь это? Это прямо как Пасха!       Не ручаюсь за правильный перевод последней фразы. Но что-то типа того. Выражение радости, короче.

***

      Через пять дней я почему-то чувствовал себя не особо здорово, натягивая парадный мундир. Он странным образом сидел на мне свободнее, чем раньше, но не висел — и на том спасибо. Я заканчивал бриться, когда Маурицио постучал. — Привет, — бросил он, заходя. — Думаю, дойдем пешком. Автобус только через полчаса. — Ладно, — я вытер пену и оглянулся. И лишился дара речи. Фигурально выражаясь. Потому что я смог произнести: — Nazzo! Что с твоим лицом?       Маурицио испуганно схватился за щеку и отпихнул меня от зеркала. После пристального разглядывания себя в течение минуты он облегченно вздохнул. — Тьфу ты! Я думал, случилось что-то. — Конечно, случилось! Что…это? И прочее… — о, как не хватало лексики! Я мог только делать неопределенные жесты руками. Потому что человек, который стоял передо мной, своим видом унизил бы солиста любой самой выпендривающейся глэм-рок группы. Он был в обтягивающих штанах с блестками, свободной темно-зеленой…штуке, которая плавно переходила в капюшон и сзади была длиной почти до пола, а спереди, наоборот, начиналась (или заканчивалась?) где-то у нижних ребер. А обувь! Это были высокие сапоги. На шпильке. На чертовой гигантской шпильке! Неудивительно, что он внезапно оказался даже выше меня. И его глаза выглядели просто неестественно огромными из-за макияжа. И ногти у него, конечно же, тоже были накрашены. Темно-зеленым лаком.       Я не слепой и уже имел возможность наблюдать до чего доходит даже повседневная мода в ЕМ. Но все это было, как оказалось, сдержанно по сравнению с… ЭТИМ. — Так праздник же, — не моргнув глазом, сказал Маурицио. — Да…точно. Я просто не догадывался, что ты…э-э…любишь женскую одежду. — Мэтт, это не женская одежда. Там совсем другой крой. — Крой. Ага, — я глупо кивал, раздумывая, как нам незаметно пройти через двор. Мои солдаты были на удивление толерантными людьми, учитывая все наши обстоятельства, но я не хотел давать им повода для лишних разговоров. Но ведь он уже как-то пришел сюда! Черт! Я надеялся, что ему хотя бы никто не свистел вслед. — Прости, я не думал, что тебя это так удивит. Ну все, привык? — Мне нужны годы на это. — Мы не можем сидеть тут до 18-летия Этторе, так что, пошли. — Ты не навернешься с этого? — я махнул в сторону шпилек. — Нет, с чего? — Действительно… Что ж… — Стой! Фуражка, — он нахлобучил на меня фуражку, как следует отцентровал ее и еще поправил мой воротник. Я не знал, куда девать глаза, потому что одновременно хотел пялиться и отвернуться. И еще у меня было ощущение, что вот сейчас он притянет меня за галстук и поцелует. Потому что я всегда раньше делал так с Денни. Или он со мной. Но пора было очнуться.       Это был другой человек. СОВСЕМ ДРУГОЙ. Я прямо слышал, как Дэйв усмехается: «Ну что, Кёрк, ничего общего со мной? Может, вот ЭТО твой тип?».       Конечно же, как еще это могло произойти! — когда мы спустились, куча людей шла на ужин. Многие промолчали, но некоторые не удержались: — Полковник! Вы сегодня такой…полковник! Что за особый случай? — Карнавал, непонятно, что ли? — огрызнулся я. — Маурицио, и это твой +1? Дружище, ты можешь лучше! Две минуты — и я буду готов! — Пол, чувак, в другой раз. Но — спасибо! — Маурицио хлопнул его по руке. Он совсем не выглядел смущенным. Он так безукоризненно притворялся или, правда чувствовал себя комфортно?

***

      В клубе я смог выдохнуть, потому что на незнакомых людей мне было плевать, а знакомые воспринимали все, как должное. Да и вообще, Маурицио был там далеко не один такой. На мой вкус вокруг было слишком много детей, но я нашел себе компанию в лице Влада, который смог ответить на некоторые мои вопросы касаемо модных тенденций. По его мнению, это было как-то связано с предыдущими сложными годами, отсутствием строгих правил и подавления в воспитании, толерантностью, которая начиналась с института семьи и проникала во все остальные сферы жизни, и отсутствием развитой индустрии развлечений. Этот разговор чуть не усыпил Бубу, и она ушла танцевать. — Дюбуа было семнадцать, когда мы поженились, — внезапно сказал он. — Спасибо, что поделился. А я что, спрашивал? Кстати, а где ваша…1/3? — Мы разводимся с Тони. — Печально. То есть…что вообще говорят в таких случаях? И это «мы» — этот брак работает вкруговую? Он и твой муж? — Нет, конечно, мы не такая семья. Строго говоря, мы не стали с ним семьей. Ну, понимаешь, консумация. Все такое… Так что это даже не развод, а аннуляция. — Лааадно… Как мне теперь забыть эту информацию? — Я имею в виду, что Маурицио уже взрослый. — И?.. — Хорошо, сделаем вид, что ничего не происходит. — Мне так легко делать этот вид, потому что я совсем не понимаю, о чем ты.       Тут подбежал Маурицио на своих бесконечных ногах и схватил меня за руку. — Полковник Дженкинс, идемте танцевать! — Я не танцую… То есть, я танцевал пару раз, но… — Ты танцевал один раз? Ты меня убиваешь! — Маурицио расхохотался. — Стой здесь. Я найду тебе идеальную партнершу. — он скрылся в толпе, и я облегченно вздохнул, что он не предложил танцевать с ним. То есть…эта идея не вызывала у меня отвращения, но все эти танцы, случайное трение — мало ли что произойдет, а мы только что начали по-человечески, почти без неловкости, общаться. Через мгновение он вернулся с невероятной красоты блондинкой в на удивление консервативном наряде: темно-синих брюках и красном топике, который открывал идеальное количество груди: не много и не мало (что, кто-то будет меня ругать за фразу «количество груди»? А что в таких случаях говорят? Площадь? Зона?) И ее обувь была без каблуков! Сюрприз за сюрпризом! Удачно, а то бы она оказалась выше меня.       Маурицио познакомил нас (Полковник Дженкинс — сестра Григориу, Катерина — Мэтт), быстро (чувак действительно поразительно устойчив на каблуках) сбегал ей за каким-то напитком и, пока она пила, прошептал: «Я знаю, как их выбирать. Дамы в мини для наших целей не подходят». И это была невероятная дама! В какой-то момент ее нога органично оказалась на моем плече, а моя фуражка — на ее голове. Признаю, что пару раз моя щека почему-то скользила по ее бедру, она почти полностью обвивалась вокруг меня, и никто уже не удивился верхней поддержке. С разбегу. И что уж там скрывать, больше, чем один раз один из нас приземлялся на барной стойке, а второй оказывался в очень удобном положении для поцелуя… Потому что…это просто к слову пришлось, но ничего эпичного, обошлось почти без языков. Закон всемирного тяготения, опять же…       После полуночи она, как Золушка, исчезла, попрощавшись со мной затяжными объятиями и медленным танцем, а я остался в непонятном состоянии, когда мне хотелось продолжать эти безумные танцы и человеческий контакт, и в то же время, часть меня читала нотации о недопустимости веселья и приказывала забиться в темный угол и рыдать. Я успешно проморгался и отправился искать Маурицио, чтобы выяснить, прилично ли уже уходить.       Он о чем-то оживленно беседовал с Дюбуа, и мне пришлось буквально встать между ними, чтобы на меня обратили внимание. При этом Маурицио посмотрел на меня таким расфокусированным взглядом, будто не сразу вспомнил, кто я такой, а потом рассмеялся и сказал: — Я почему-то думал, что ты ушел с Катериной. — Странная идея, ведь ни я, ни она даже точно не знаем, как отсюда попасть ко мне. — А я думал, ты помимо воли всегда запоминаешь пути отступления, ну, типа это твоя профессиональная деформация, — хмыкнула Бубу. — Вообще-то, да, — и действительно, какого черта я делал, пока мы шли из казармы, вместо того, чтобы смотреть по сторонам? Изо всех сил пытался понять, считают ли окружающие внешний вид Маурицио странным? — Похоже, тебя что-то отвлекало, — улыбнулся он. — Что ж, я тебя сюда затащил, мне и обратно доставлять.       Мы долго ждали ночного автобуса. Настолько долго, что я даже успел продемонстрировать, как почти в одно движение могу забраться на крышу остановки (тогда это казалось очень логичным способом провести время) и спрыгнуть, почти не отбив ступни. По дороге Маурицио стало клонить в сон, но мне пришлось его будить, чтобы у меня на плече не остались следы туши. Он извинился и уперся лбом в сиденье перед собой. Но очень вовремя проснулся, чтобы предупредить, что мы выходим на следующей остановке. Я искренне поблагодарил его за вечер. — Ну, заходи завтра или еще когда. Я уже кое-что для тебя перевел. — А можно сейчас? — Чувак, тебе потом опять бесконечно автобуса ждать. Моя писанина того не стоит.       Он грустно кивнул и…мы стали видеться практически каждый день. Обычно к его приходу я успевал написать страницу-две, он читал, время от времени печально или удивленно вскидывал на меня взгляд, а потом мы это не обсуждали.

***

      Очень скоро Рири стал оказываться в моей комнате еще до моего прихода и готовить вполне сносную еду. А я стал чувствовать себя ему обязанным. Потому что он делал мою жизнь гораздо более сносной, ничего не требуя взамен. Не то, что я тогда все еще считал его мотивы исключительно дружескими… В общем, однажды день особо пыльной работы, не самое плохое настроение и запах ризотто привели к тому, что, не успев зайти, я отправился в душ (который, напомню, был в моей комнате, метрах в полутора от замершего с ложкой в руке Маурицио).       Изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно, я начал рассказывать про день на очистных сооружениях, попутно раздеваясь. Внутренний голос заботливо подсказывал, что к фронтальному виду ни один из нас еще не готов, а вот все остальное можно демонстрировать вполне обыденно, ведь к 17-18 все уже закалены мужскими раздевалками. Все? Похоже, нет. Маурицио изо всех сил старался скрыть смесь паники и любопытства и вообще выглядел так, будто я был первым обнаженным мужчиной, которого ему посчастливилось увидеть. Он пытался не пялиться, но у него это плохо получалось.       Из душа я появился в полотенце, чтобы сбросить напряженность в комнате, но она тут же подскочила обратно, когда я оказался у Рири за спиной, стащил у него из-под руки кусок томата, положил подбородок на плечо и спросил: — Что на ужин?       Да, я был жутким гадом, потому что уже совершенно точно знал, что происходило с ним в этот момент, ведь я, черт возьми, бывал на его месте! И я продолжал делать то, к чему не был готов, и что не собирался довести до конца. Ответа про ужин я не дождался, да не очень в нем и нуждался, потому что он был передо мной. Рири смог снова начать дышать только когда я отошел, чтобы одеться. И через пяти минут мы болтали, будто ничего не произошло.

***

      По выходным мы практически не расставались. Я полдня переводил, а Маурицио валялся на кровати (ведь у меня все еще было плохо с мебелью), перечитывал старые записи или занимался английским, а потом мы ехали куда-нибудь на велосипедах или встречались с семьей. Рири попытался «убавить мрачность» моей комнаты, и в ней появились две картины, новый цвет стен и семейное фото рядом с фотографией Дэйва с выпуска из Академии. Фотографии в ЕМ были редки и печатались всего пару раз в год, так что этот подарок я очень ценил.       В один из субботних вечеров Маурицио наконец-то добрался до сиротливой лампочки, освещавшей комнату. Он притащил белый плафон и заверил меня, что знает, как это делается. На третьей минуте операции раздался взрыв. Или не взрыв, но в моей голове это было именно так, так что через две секунды Рири уже лежал на полу со мной в качестве живого щита, а я вытаскивал из-под матраса пистолет. — Мэтт, я не думаю… — начал он, но я зажал ему рот, снял пистолет с предохранителя и направил на дверь. В коридоре слышались голоса, но они не были незнакомыми или особо встревоженными. Я подождал еще минуту и сказал: — Немедленной опасности нет. — Я думал, вам запрещено владеть оружием, — прошептал Маурицио. — Так и есть. Расскажешь кому-нибудь — будешь сообщником. Я тебе ничего не сломал? — Кажется, нет, но будет лучше, если ты на секунду приподнимешься. Но только на секунду.       Он перевернулся и закинул руки за голову. — Ты серьезно не понял, что это просто пробки выбило? — Перестраховка. Неотключаемый инстинкт защищать своих людей. Профессиональная деформация. — Этот побочный эффект меня устраивает. Но вообще, Мэтт, ты самый сбивающий с толку человек, которого я когда-либо видел. — Ничего подобного. Почему у тебя такое учащенное сердцебиение? Я тебя напугал? — А у тебя почему? — Адреналин. Он нейтрализуется через пару минут. — И все будет, как обычно? — Конечно. — Ведь все, что здесь происходит, совершенно не выходит за рамки обычности. — Ри, я не…       Но я не знал, что сказать, потому что все вдруг стало звучать, как пустые отговорки, в которые я сам не верил. А он был совершенно живой! И его ладони уже были на моих щеках, и от него пахло лимоном и базиликом. И мне вдруг так захотелось всего этого: легкости, тепла, принятия и тепла, понятности и тепла…       Ну и конечно, я не нашел ничего лучшего, как издать сдавленный всхлип и перекатиться под кровать. Маурицио подождал немного в мертвой тишине, потом осторожно дотронулся до моего плеча, и когда я не взорвался и не стряхнул его руку, медленно пододвинулся ближе и скоро уже полностью обнимал меня. Я не рыдал — за кого вы меня принимаете? — я просто смотрел в стену, размышляя, почему я такой идиот, и есть ли надежда на улучшение. — У тебя удивительно чисто под кроватью, — сказал Рири. — Для меня это неудивительно. — Я представил, как это выглядит со стороны… — Скажем, что искали закатившийся… мяч.       Маурицио начал сотрясаться от смеха. — Да, это очень правдоподобно! — Плевать. — Мэтт, ты осознаешь, что все уже представляют намного больше, чем тут реально происходит? — Я надеюсь, говоря «все», ты не имел в виду нашу семью? — Они-то как раз нет. — Хорошо.       Мы так и не потрудились разобраться с электричеством, так что скоро стало совсем темно. — Мэтт… мне… я… думаешь, я могу на что-то надеяться? — Nazzo, Ри, я не знаю! Это не так просто! — Да я уж понял, — и после очередного затяжного молчания он вдруг сказал, — я думаю, твой Дэйв был настоящим гадом. — Что?! Какого хрена?! — я так подскочил, что крепко ударился лицом о решетку кровати. Но это меня не успокоило. — Ты соображаешь вообще, что говоришь?! — Еще как. Если бы ты читал, что пишешь, ты бы и сам это понял. — Он перевернул мою жизнь! Он сделал меня человеком! Ты просто не понимаешь, каким жалким зрелищем я был… и есть… без него! Я не знаю, как жить без него, какой смысл еще есть в жизни… Он заставил меня развиваться, добиваться чего-то… — А еще он постоянно подвергал тебя опасности, предавал и изменял! — Это… это не твое дело! — А вот и мое! Я уверен, что ты уже был отличным человеком и без него. И, слава Богу, что он не сумел тебя испортить. — Да пошел ты! — Мне, правда, уйти? — Нет. — Ты бровь рассек. И губу. — Переживу. — Может, обработать? — Да. — Тебе придется покинуть подкроватное пространство. — Посмотрим, — сказал я и тут же вылез. — У меня есть лампа. — Знаю, — Маурицио зажег лампу и залепил мои незначительные повреждения. — Я сегодня здесь остаюсь. — Я не думаю… — Это был не вопрос, просто ставлю тебя в известность. — Ри, это… — Это вынужденная мера, а то мне так еще двадцать лет ждать придется. — Я не буду с тобой спать. — Это я не буду с тобой спать! А ты-то почему не будешь? Это из-за меня или из-за тебя? — Schwilze! Да я даже говорить с тобой об этом не могу! — Ты думаешь обо мне, как о родственнике? — Да нет, конечно. Мы совсем не связаны кровно. — Я не твой тип? — Что за ерунда! Нет у меня никакого типа! — Ну, тогда не знаю. Ты сам должен мне об этом сказать. — Рири, ты же еще совсем ребенок! — Ах, так! Ты, значит, не был ребенком, когда набрасывался на своего Денни — в пятнадцать лет! — так, для справки, а я и в восемнадцать еще ребенок! — Мне не по себе…это слишком большая ответственность… — Не создавай проблемы там, где их нет. Я достаточно самостоятельный, чтобы позаботиться о себе. И о тебе, если ты позволишь. Если тебе от этого станет проще — ты не первый мужчина в моей жизни. — Что?! — не знаю, что я почувствовал в тот момент, но точно не облегчение. — Ну да, в прошлом году у меня было… кое-что. — Кое с кем? — Это был Тони. Но это было до того, как он женился на Бу! — поспешно добавил он. — И она ничего не знает. — Но теперь это знаю я… — Да я не был в него влюблен… О, Господи! Нет, конечно! Но мне было жутко любопытно… и он вполне ничего… и я точно что-то не то говорю.       Мне хотелось отлепить пластырь со лба и залепить себе рот, но я не успел, и уже сказал: — Я должен точно знать, что там было. — Ты серьезно? — Маурицио прислонился к стене, но дальше отступать было некуда. — Абсолютно. Думаю, дела с безопасным сексом тут обстоят так себе, так что это, чисто технически, важный вопрос. — Он не делал вообще ничего. Ну, он в первый раз расстегнул одну пуговицу, а дальше я сам. Он даже не смотрел на меня. — Еще какие-нибудь контакты его биологических жидкостей с твоими слизистыми? — Это слишком сложно… А что, там большое разнообразие? И как остальные жидкости задействованы в процессе? — Прямо не знаю! Ну, можно, например, проколоть мизинцы и стать кровными братьями! — Нет, мы не делали ничего такого.       Я просто не знал, что сделать в этот момент: пойти и разбить Тони его смазливое лицо, как следует встряхнуть Маурицио или отключиться и очнуться лет через пять. — Мэтт, честное слово, мы не целовались даже, — продолжал он, и это стало просто невыносимо. Потому что все это не должно было быть так! Я должен был быть с Дэйвом в нашей убогой квартире или пусть даже на какой-то базе в джунглях, но не здесь! Не с этим великолепным, непостижимым, но не моим человеком! А он не должен был встречать на своем пути то этого мерзавца Антония, то совсем неподходящего меня! Но как-то мы оказались вместе, и никак не получается остаться полностью равнодушным, когда ты видишь и чувствуешь такое неприкрытое восхищение собой. Невозможно не идти на свет, ведь если остановишься, то завязнешь, застынешь, закаменеешь. — Рири, достаточно, — я взял его за руку. — Я отдаю себе отчет в том, как мне повезло, ты — определенно лучшее, что могло произойти со мной в этой ситуации. А вот с твоей удачей все не так определенно. — Прекрати это! — глаза Маурицио подозрительно заблестели. — Как он это с тобой сделал? Как он всё ещё это с тобой делает? — Послушай, мне больших усилий стоит говорить спокойно, так что давай сразу договоримся, что ты больше не будешь упоминать Дэвида, — я почувствовал, что все сильнее сжимаю его запястье, и отдернул руку. — Иначе все кончится прямо сейчас. — Хорошо. Извини, — он уперся лбом в мою грудь. — Я не хочу быть твоим просто другом. — Знаю, — я погладил его по спине. — Я очень хочу хотеть тебя. — Не уверен, что понимаю, что ты только что сказал. — Ты тут не один такой, — и через очень долгое мгновенье. — Кажется, я знаю ответ, но обязан спросить: тебя можно поцеловать? И ничего, что я весь в пластыре?       Ответа я не получил, но все и так было понятно. А потом он просто спросил: — Ты теперь мой?       Черт бы побрал такие простые вопросы! Я завис. Потому что первым моим порывом было отделаться какой-то дурацкой шуткой, вроде: «Что ты знаешь о слове «консумация»?», но я уже догадывался, что с Ри такой уровень поверхностно-утонченного, но по сути пошлого и низкопробного юмора не будет уместен еще долгие годы, возможно — никогда. Ну, и мне нужна была расшифровка. Что вкладывалось в понятие «мой»? Как показал мой опыт с Дэйвом, у людей бывают совсем разные понятия об одном и том же явлении. Предполагалось ли, что мы должны что-то официально объявлять? И кому именно? Я ведь уже слегка проговорился Бенуа, когда еще и проговариваться было не о чем. И подозреваю, что Маурицио что-то обсуждал с Бубу, потому что она странно на меня поглядывала. Может быть, я хотел бы рассказать Еве, но она была так далека от этого: даже не по сану, а просто. Это казалось еще более противоестественным, чем обсуждать личную жизнь со своей бабушкой (не то, что я до конца понимал концепцию бабушек, но их, похоже, используют, как иллюстрацию в примерах с мудростью, жизненным опытом, заботой о людях и, одновременно преданностью старому укладу, традициям и моральным нормам) — у бабушек, по крайней мере, дети есть, и они помнят, откуда, Ева же… Максимум, что она вынесет из этой новости: «Вы решили жить вместе? Да, так гораздо удобнее и веселее!»       Nazzo, жить вместе? Откуда это взялось в моей голове?! Но, с другой стороны, это как раз то, что я понимаю. Если вспомнить, я всю жизнь не был своим собственным: весь я, мои способности, амбиции, желания, стремления — всё безоговорочно было преданно Дэйву. И, знаете что, меня это более чем устраивало! А теперь что? Я должен сам что-то решать? Да еще и не про работу или учебу, а про свою жизнь? Прямо вот так взять и понять, чего я хочу? Вы там с ума все посходили, что ли? Это же живой человек! Он же так мало обо мне знает! Нужно срочно ему все рассказать! Что, все? Сколько человек непосредственно и опосредованно я отправил на тот свет? Это-то здесь при чем? Я же не собираюсь к этому возвращаться… если не заставят обстоятельства. Нет, эта информация никогда не просочится на переводные страницы. А если он быстро во мне разочаруется? Нам нельзя будет больше видеться? Как это устроить, если его семья — это теперь и моя единственная семья?       И тут я понял, что неосознанно упираюсь в плечи Маурицио, как будто опасаюсь, что он приблизится ко мне еще хотя бы на миллиметр, а он заметно побледнел и закусил губу, чтобы скрыть, как она дрожит. Есть от чего! Ты задал самый важный для тебя сейчас вопрос, а тебе в ответ тупо молчат да еще и отпихивают! Я не мог быть человеком, который так поступает, поэтому ответил, как мне хотелось надеяться, легким и убедительным тоном: — Конечно, да. К тому же, мы с тобой уже давно перемахнули момент, где нужно выбирать цвет стен и мебель. — Ты ничего не выбирал, я сам все сделал. — Точно. Спасибо, — облегченно выдохнул я. Это не я! Оно само! — А теперь, как гостеприимный хозяин, ложись на пол, а я займу кровать, — заявил Ри. — Ты же не серьезно? — Абсолютно. У тебя есть спальный мешок. Не воображай себе, что я легко доступен. — Может, мне еще и отвернуться, пока ты раздеваешься? — Было бы неплохо. — Невероятно! Я возмущен! — Отлично. Возмущайся, отвернувшись в другую сторону.       Я развернулся на сто восемьдесят градусов и яростно сдернул футболку. За ней полетело все остальное. — Ну, и что это? — поинтересовался Рири. — Я полдня пролежал на полу. Мне нужно в душ. — Понятно. Но без всяких там «Потри спину». — И не собирался! — Шторку за собой задерни, а то весь пол будет мокрый. — Тут ничего не видно так! — Ничего. Думаю, ты сориентируешься в себе на ощупь.       Я вышел из душа, дрожа от холода и противоречивых чувств. — Ри, я замерз! — Надень свитер. Не верю, что ты не можешь решить такую простую проблему. — Может, ты хотя бы подушку мне отдашь? — Нет, мне и так неплохо. — Вы, мужчины, все такие? Стоит дать слабину, и вы садитесь на шею? — Не знаю. Я не знаком со всеми мужчинами. Но если ты думаешь, что я так дешево ценю себя, что согласен на эту кровать, которой мало и для одного, подумай еще раз. — Что должен сделать человек, чтобы иметь шанс сорвать цветок твоей невинности? — Ну-у-у… для начала, жениться. — У вас по ночам работают свадебные конторы? — Кто тебе сказал, что я хочу замуж сейчас? Лет через двенадцать.       Я бы покричал в подушку, но у меня ее не было. Думаете, я мог уснуть? Да меня подбрасывало на месте! Как это началось? Почему?! И с чего это я стал наблюдать у себя все больше признаков, которые появлялись только перед боем? Впервые за бесконечно долгое время я ощущал всего себя: мои мышцы были готовы к мгновенным действиям, кожу покалывало, а глаза широко распахнулись. Я совершенно точно был жив и готов в любой момент вскочить и часами бежать, просто преодолевая сопротивление ветра.       А это идея! Я резко сел и натянул кроссовки и шорты. Маурицио старательно притворялся спящим. Странное дело: оказывается, я уже настолько хорошо знал окрестности, что мог почти не смотреть под ноги и ориентироваться в темноте.       Знаете, как иногда ты вспоминаешь себя несколько лет назад и осознаешь, что изменился? А каково, когда ты наблюдаешь сам момент перехода? Кто-нибудь, кроме оборотней, способен это понять? Как будто встречный ветер срывает твою старую кожу, атом за атомом, вдох-выдох, и уже невозможно понять, почему беспокоила какая-то навязчивая мысль. И пространство вокруг начинает трансформироваться. Только что эта улица была давящей, склизкой, пахнущая плесенью и тут же она становится знакомой и дышащей нагретыми стенами. А потом и это перестает иметь значение: ты больше не бежишь через город, ты начинаешь просто преодолевать пространство и время, едва регистрируя подъемы и спуски.       И я ощущал легкость и ясность. Пока не понял, что нахожусь на кладбище. Оказывается, даже в этом новом измерении, которое я в себе открыл, никто не отменял гравитацию, и меня затянуло в черную дыру в центре моей галактики. Я остановился перед огромным тёмным монументом и посчитал пульс. Никаких аномалий не наблюдалось. Если не считать того, что я впервые не упал тут и не разрыдался. Я уперся руками в колени и слушал, как восстанавливается дыхание. Голова начала немного кружиться, и я сел на землю. Черные грани немного отражали луну и больше ничего. Я не чувствовал ни ободрения, ни печали или заботы. Я почти проскользнул на ту сторону, но дверь захлопнулась передо мной. Я попытался почувствовать привычное опустошение или боль, но не смог.       Дорога обратно была медленнее и провела меня через кухню, где удалось найти остатки пиццы. Готов поклясться, что слышал, как Маурицио прыгнул на кровать, когда я открывал дверь. Я сел перед ним на пол. — Ри, ну теперь-то можно к тебе? — Нет, — сказал он совсем не сонным голосом. — Я бегал. — Чувствую. — Да ладно тебе, не так уж все и плохо. — А я этого и не говорил. Спокойной ночи.       И, как ни странно, я мгновенно отключился.