Спойлер

С крыши небоскреба вид на разрушенный город раскрывался безграничный. Раньше, вероятно, этот город был больше похож на муравейник, с копошащимися бесконечно безымянными людьми. Так душно, и так скучно. И все ещё, этот смог, сотворенный людьми, в небе замер туманом, более темным чем до трагедии. Даже ему сквозь него тяжело определить время суток, а считать прошедшие дни, месяцы и годы после трагедии так бессмысленно. Это «после», следующее вслед за местным концом света, забавно в своем безвременнии. Комаэда улыбается, сидя на самом краю. Парапет ненадёжен, но он не тот, кто заботится о собственной безопасности, особенно когда увлечен чем-то. А внизу кучка монокум преследовала какую-то пару. Его взгляд нежен, словно у родителя, наблюдающего за своим драгоценным чадом. — Ах, бедняжки, как же им не повезло быть загнанными в угол монокумами. Им некуда бежать, и юноша отчаянно спиной прижимается к стене переулка, сжимая в трясущихся объятьях рыдающую девушку. Монокумы окружают их, так, что выхода нет. Те, что ближе всего к паре, с противным хихиканьем, что слышно даже с высоты многоэтажки, замахиваются ржавыми когтями-бритвами. Девушка вжимается сильнее в грудь не менее напуганного юноши, молясь, вероятно, всем известным ей богам о спасении, но от удара их это не спасает. Кровь, словно велением кисти экспрессивного художника, брызнула на стену и асфальт. — Видимо, только любовникам не выжить, — смеётся Нагито, вставая с парапета. — Какая жалость. Комаэда потягивается, разминая затекшую от долгого сидения в одной позе спину. На его лице выражение почти детского любопытства, когда он полуоборачивается к трупам. — Интересно все же, были ли они соулмейтами? — Сейчас же в его глазах кружит что-то мрачное. — Погибнуть таким образом, вместе, удерживая в руках свою половинку, я не могу не найти это ужасно романтичным. Монокумы, потеряв интерес к мертвой уже паре, уходят. Юноша, даже будучи уже не живым, ни на секунду не выпустил девушку из объятий. Пахнет ржавчиной. — Впрочем, это уже не важно, — так же быстро он утратил всякое любопытство к произошедшему, отмахивавшись рукой, как от насекомого, — их Надежды не хватило даже на выживание. Прискорбно. Изуру мычит задумчиво. — Что для тебя значит «соулмейт», Комаэда Нагито? Комаэда в удивлении выдыхает рвано и хрипло, широко глаза распахнув, и, несмотря на клубящееся в них отчаяние, они кажутся одновременно отстранёнными и странно увлечёнными. Взволнованными. Возбужденными. — Это тяжело описать, но для меня наличие соулмейта было похоже на надежду. Не зная ни лица, ни имени этого человека, ты чувствуешь эту связь, словно два тянущихся друг к другу магнита. Или, вернее, это больше похоже на притяжение небесных тел. Сам факт наличия этой связи с другим человеком дарит неописуемое чувство покоя и счастья, когда к этой связи ты тянулся. Словно все печали волной смывало и, учитывая мою удачу, они вдруг становились действительно такими незначительными. Маловажными. Мне так наивно казалось, что в этом мире нет ничего невозможного даже если я так до смешного безнадежно бесполезен. Боюсь даже представить, что я бы почувствовал, встреть этого человека. Возможно, я стал бы ещё более эгоистичным, чем я есть сейчас. Но, именно поэтому… Комаэда широко и ломано улыбается. Когда он обнимает себя за плечи, его ногти сквозь кожу его куртки впиваются в плоть. В его глазах кружит эмоция, которую невозможно описать ничем иным, кроме абсолютного отчаяния. Даже его волосы кажутся более спутанными, падая на натянутое выражение раскрасневшегося лица. — Потерять соулмейта так невыносимо безнадежно. Значит родственная душа Комаэды мертва. Этого, предсказуемо, следовало ожидать. Интересно только, насколько сильна в конкретно этом случае его вина выжившего. Нагито смеётся звонко, обнимая себя за плечи. Этот звук эхом распадается на сломанные колокольчики. Неестественно. Приторно. Притворно. Этот смех больше похож на компульсивную попытку себя утешить, нежели на реальное веселье. Смех. Самообъятья. Неосознанное причинение себе вреда. Ненависть к себе. Комаэда напрочь состоит из подобных мелких, но многочисленных компульсий. Изуру за талию притягивает Комаэду ближе, и этот смех затихает, как канарейка в накрытой простыней клетке. Это тоже ожидаемо.

***

Комаэда, растянувшийся на пыльных простых, сонный, но даже так, сквозь белые ресницы взгляд у него все ещё задумчивый. Задумчивый с тех пор, как Изуру спросил про его родственную душу. Этим взглядом Комаэда смотрит на Изуру словно сквозь стекло. В его расширенных зрачках, отражение Камукуры искажается как в кривом зеркале. — Камукура-кун, знаешь, я все же рад, что никогда не встречал свою родственную душу, — хватка Комаэды на простынях твердая, несмотря на сильный тремор, а голос тише шёпота, — Тогда я бы не выдержал потерять ещё и их. Моя удача в любом случае забрала бы этого человека самым жестоким способом, когда я привязался бы к нему. Расслабился. Почувствовал себя в безопасности рядом с ними. А мои никчемные попытки защитить, оттолкнуть их подальше, вероятно обернулись бы прахом, или, что ещё более вероятно, от них стало бы только хуже. Комаэда всхлипывает, но его глаза сухие. Он смеётся. Этот звук в который раз режет уши. Но Комаэда всегда смеётся, будь ему больно или нет, вне зависимости от ситуации, так что все в порядке. Насколько это возможно. Это неважно. — Так что это невероятная удача, что им повезло не столкнуться со мной, как ты думаешь? Изуру берет его за руку. Комаэда вздрагивает от неожиданности, напрягаясь всего на долю секунды, и расслабляется также быстро, неуверенно переплетая свои пальцы с пальцами Камукуры. Его взгляд на их руки нежный и недоверчивый, словно он точно не уверен в том, что видит. Его реакция ясна — это действие излишне близкое, интимное даже, словно они давние любовники, а не почти незнакомцы. Пускай. Люди существа социальные, и даже Изуру, несмотря на свою почти бесчеловечность, нуждается в контакте. Не так часто и не так глубоко как это необходимо остаткам иных, немногочисленно выживших людей, но все же потребность остаётся. — Ты скорбеешь по этому человеку, которого никогда не знал. Это глупо. Особенно для кого-то вроде тебя, Комаэда Нагито. Действие удачи Комаэды смешно в своей нелепости и невероятно в своей непредсказуемой хаотичности. Поэтому, одна только концепция человека, удовлетворяющая Комаэде потребности в безопасности, принятии и любви, для нее ярче алой тряпки для быка. Подушка под головой жёсткая, а в матраце пружины слишком острые, впиваясь, кажется, прямо в кости. Окно в этой комнате чудом целое, заглушает все звуки внешнего мира. Комаэда придвигается чуть ближе. — Как бы мне не хотелось этого говорить, но ты ошибаешься, Камукура-кун. — Комаэда приподнимается на локтях. Простыня сползает с его костлявых плеч. — Я давно уже не чувствую скорби. Но я, сколько себя помню, знал того человека. Точнее то, что они чувствовали. Все что они чувствовали. И это было взаимно. Комаэда хмурится. Это выражение лица непривычно. Но новизна, как ни прискорбно, ужасно быстро приедается. — Может ты и не понимаешь, но это очень много значит для меня. Значило. Я действительно любил того человека. Даже если мне искренне было жаль за то, что именно я их соулмейт. В этот раз хмурится Изуру. Любовь всего лишь смесь гормонов. Не больше и не меньше. 2-Фенилэтиламин для эйфории. Эндорфины для счастья. Окситоцин и оксид азота для влечения. Но какой смысл говорить о любви к человеку, которого ни разу не встречал. Глупо. Так невероятно нелепо. — Подобный культ вокруг родственных душ возвел именно социум. Социум, который ныне значения не имеет. Поэтому, превозношение этой связи абсурдно. Родственные души не обязаны любить друг друга. Не обязаны искать друг друга. И не обязательно будут счастливы друг с другом. Комаэда вздыхает театрально печально, качая головой. — Вещи которые ты говоришь прискорбны, Камукура-кун. Хотя, в какой-то степени, может ты и прав. Любить — не обязаны. Но вот равнодушными быть не смогут, сколько не старайся. Это попросту невозможно, когда ты чувствуешь все их печали и радости, чаяния и надежды. — Комаэда, высказавший все это на одном дыхании, упрямо поджимает губы. — Твоему соулмейту должно быть невыносимо больно от твоих слов. — У меня нет родственной души, Комаэда. — Бесстрастно отвечает Изуру. — Никогда не было. А родственная душа прошлого обладателя этого тела мне не принадлежит так же, как не принадлежат его «печали и радости, чаяния и надежды». Комаэда вздрагивает от слов, как от пощёчины, и из всех людей смотрит на него с жалостью. Он сжимает руки Изуру в поддержке, которая ему не нужна. Нисколько. Это значения не имеет А подверженный деменции мозг Комаэды в любом случае не способен на такое глубоко эмпатийное сопереживание. Если учёные, создавшие его, считали, что Совершенный Человек не нуждается в соулмейте. Хорошо. Это лишь доказывает его правоту. Он не ошибается. Но ничто из этого уже давно не важно. — Это печально. Я не могу сказать, что хуже — никогда не иметь родственной души или потерять ее так и не встретив. Хотя знаешь, думаю, благодаря этой неполноценности мы подходим друг другу. Матрас скрипит противно, когда Комаэда обнимает его, спрятав голову в стыке шеи и плеча. Почему-то в памяти всплывает пара, растерзанная монокумами. Их разорванные, но все ещё цепляющиеся друг за друга тела, и кровь, забрызгавшая стены и асфальт. Изуру прижимает Комаэду ближе. Обнимает словно раз и навсегда. Сколько времени ему понадобится, чтобы рассыпаться. Знакомо пахнет пеплом и прахом. Ничто не важно.