Весеннее обострение

1. Зрительный контакт.

      Клаус был странным, необычным и иногда устрашающим — в чём Пятый никогда не признается — в своей наблюдательности к людям.       В этот вечер он переместился на кухню в надежде, что никто из членов семьи не сможет потревожить его тут в ближайшее время. Никто, особенно его обезьяноподобный тупой брат, только и знающий, как размахивать своими неуклюжими руками.       Губа до сих пор саднила.       Стоило синей вспышке выплюнуть хозяина в знакомое тусклое помещение, как Пятый злостно чертыхается, находя тут ещё одного человека. Кудрявый мужчина, закинув свои босые ноги на стол, выпускал едкий сигаретный дым и покачивал пяткой в каком-то своём энергичном ритме, тихо напевая под нос.       И только звук щелчка включенного чайника заставил его вздрогнуть, вырывая из глубокой задумчивости.       — А? –голова резко поворачивается, но увидев мальчика, Четвёртый заметно расслабляется, — Это всего лишь ты.       Пятый хмыкает, засыпая в кружку две ложки молотого кофе.       — Это всего лишь я, безжалостный убийца, способный вынести тебе мозги сахарницей, ты прав, Клаус, — без тени шутки говорит мальчик и смотрит на него.       Четвёртый хрипло смеётся, хотя улыбка сразу падает, стоит ему взглянуть на брата в ответ. Нижняя губа выпячивается, а лицо вновь становится задумчивым.       Пятый на подобное хмурится, вглядываясь в чужую пронзительную зелень. Хотелось спросить, на кой черт этот идиот продолжает пялиться на него так, будто перед ним стоит загадка самого Шерлока Холмса, но Клаус опережает его, обращая внимание на свежую ссадину.       — Мои любимые братья опять что-то не поделили? — он убирает ноги со стола и тушит сигарету об пепельницу.       — Это не твое дело, — отвечает Пятый, берет кружку и телепортируется на стул рядом с мужчиной, — просто Лютер тормоз, а я, по его словам — как всегда бесчувственная и безразличная к вам машина, — на лице появляется дежурная улыбка. Мальчик делает глоток кофе и она становится ещё шире и убийственней.       Клаус протяжно вздыхает.       — Наш Космобой очень ранимый парень, ты же знаешь, — аккуратно напоминает он, понижая голос, — и думает, что раз что-то не лежит на поверхности, значит, этого и вовсе не существует.       — Я посмотрю, ты у нас разбираешься в людях? — Пятый говорит с сарказмом, не ожидая, что Четвертый опять примется глазеть на него.       — Кто-то же должен, — мужчина легко пожимает плечами и печально приподнимает кончики губ, — Например, — он наклоняется ближе и шепчет едва слышно, — в твоих очаровательных глазах я вижу одиночество.       Оглушенный, Пятый исчезает в синем свечении, пытаясь забыть чужой понимающий взгляд перед своим ошарашенным лицом.       С этого момента, Клаус начинает смотреть на брата гораздо чаще и дольше.

2. Обращения.

      — Я прямо слышу, как шестерёнки в твоей голове крутятся и скрипят, малыш, представляешь? — ребячески шутит Четвёртый, потягивая из трубочки сделанный Грейс смузи для всей семьи.       Смотрящий в камин Пятый застывает, остальные же в комнате удивлённо замолкают.       — Как ты меня назвал? — глаз дёргается.       — Малыш! Тебе не нравится? Я думал насчёт дорогого, милого или детки, но детка и малыш это почти одно и тоже, поэтому…       Сам Клаус был с детства — не от мира всего. Слишком шумный, слишком несерьёзный и слишком непонятный. Это «слишком» переливалось из года в год золотой медалью на его груди, делая тем, кем он сейчас является, и служа одним лакончиным объяснением его поступкам, — большего окружающим и не надо было.       Чудаковатый мужик фальшиво поёт песни не потому, что пытается хоть как-то заткнуть мёртвых в своей голове и не сойти с ума окончательно, а потому что он чудаковатый, в самом начале же было сказано. Ясно как день.       Пятому иногда тоже так кажется, а потом вспоминает, что приходится переживать его несносному брату; вспоминает его крупные слёзы в фамильном склепе и позволяет. Действительно позволяет ему многое. Но груз осознанности сам по себе тяжёлая штука, которую нести постоянно — невероятно трудно.       Мальчик раздраженно качает головой и про себя отмечает, что говоря это, Клаус выглядел искренним. Не шутил, не издевался, не пытался вывести из себя. Будто Пятого каждый день называют милыми прозвищами в знак любви и ласки, а не из смеха ради проверить, через сколько он сможет сорваться как дикий бешеный пёс.       — …Не называй меня так больше, идиот, — единственное, что он отвечает, прежде чем не отвернуться обратно с горящими ушами.       — Не могу ничего обещать! — в чужом голосе слышится веселье.       На самом деле Пятый думает, что готов позволить своему брату ещё и это.

3. Касания.

       Утром мальчик привык делать себе кофе, но к чему он точно был не готов — это к чьему то телу, обнимающему его сзади; чужие руки свисали с его плеч, растилаясь на мальчишеской груди. Пятый инстинктивно исчезает в пространстве, чтобы в ту же секунду оказаться за спиной у потенциальной угрозы и нанести удар в затылок, но, стоит увидеть перед собой зажмуренное лицо брата, как рука с попути взятой туркой опускается.       — Клаус? — Пятый озадаченно хмурится, — Что, ты, чёрт возьми делаешь?        Мужчина, понимая, что его не собираются капитулировать, осторожно открывает глаза и миролюбиво улыбается, показывая свои заманчивые, открыто выставленные зубы.        — Я подумал, что ты хочешь обнимашек, — невинно начинает он, хлопая ресницами, — стоишь тут весь такой хмурый и независимый. Серьёзно, как только я вошёл на кухню и увидел твою спину, она прямо закричала: «прижмись ко мне, Клаус! Без тебя так грустно и одиноко», — нарочито визгливо, пародируя женский голос, Четвёртый горестно вздохнул, подкрепляя этим вздохом свои добродушные намерения.       После таких оправданий брови мальчишки ползут ещё ниже, а рот приоткрывается в ещё большем вопросе.        — Что ты только что сморозил? Нет, лучше не отвечай, — сразу перебивает он брата, готового возобновить свою сказанную речь с прежним энтузиазмом.        — Я действовал из лучших побуждений! — заверяет мужчина, продолжая улыбаться.       Пятый поднимает руку с туркой и трясёт ею.        — Я мог тебя убить, ты в курсе? Только из-за твоих бредовых домыслов, — Пятый обходит Четвертого и кладет предмет на место, продолжая на том, где остановился. Стараясь игнорировать фантомные ощущения от чужих прикосновений, он передёргивает плечами.        Если бы Пятый знал, что на следующий — и следующий, и последующий — день Клаус повторит свою затею прижимания к нему, то тогда всё-таки вырубил бы его. На третий день Пятый отчаялся, постоянно уворачиваясь от братских тиск, на пятый — стерпел, на седьмой — привык.        Его никто не обнимал. В апокалипсисе он часто прижимался к Долорес, с детской наивностью пытаясь по началу согреться о холодный пластик. Время шло, и чем больше он уживался с ней, тем больше ему хотелось по-настоящему касаться её. Она была не против, он спрашивал.       Видимо, теперь Пятый стал тем, до кого хотели дотрагиваться — хотели же? Он вспоминает удовлетвореннное лицо Четвертого, когда тот чисто — о, конечно — случайно залезает своими руками ему в волосы и взлохмачивает их, виновато хихикая.       Руки и касания мужчины на удивление мягкие и теплые для того, кто побывал на войне, но Пятый долго об этом не задумывается: это же Клаус. Их брат, который в двенадцать с восторгом наблюдал за Грейс, сидящей на кресле и вышивающей, умоляя научить его тому же в тайне от отца; Клаус, любящий воровать у Элиссон блеск для губ и использовав его, лезть к ней со смачными поцелуями в щеку. Последнее со временем никак не изменилось.       Он отмечает себя на том, что разрешает себе приулыбнуться этим размышлениям, а потом останавливается, понимая, что чего то не хватает.       В кухне были только Пятый и абсолютная тишина, разрушаемая пару раз заходящим туда Лютером. Номер Один бросил что-то про посиделки с фондю и ждущую Третью, также высказывая своё волнение о том, что это похоже на самое настоящее свидание. От их прошлой драки не осталось ничего. Тишь да блажь.       Объятий не было, и кажется, в ближайшее время точно не планировалось, как и вечно маячащей возле мальчишки чужой кучерявой макушки.       Возможно, это подарок судьбы и шанс на передышку, но Пятый не знает, доволен ли он этой удачи.

4. Дефицит.

      Раньше, уходящий на долгое время Клаус никогда не волновал семью, все знали: ушел за новой дозой.       Сейчас, когда мужчина был в завязке вот уже месяц и без предупреждений исчез почти на день, Пятый не понимает, почему Диего не хочет помочь ему.       — Мы должны найти его, — повторяет мальчишка сквозь зубы.       Диего кладёт свой отполированный кинжал на кровать и складывает руки на груди.       — Это ещё почему? — в голосе слышна усмешка.       В ответ на этот вопрос Пятый хочет ударить того в живот, но сдерживается, мысленно считая до десяти.       — У него может случиться рецидив, — Пятый кивает самому себе, будто только что в полной мере осознал всю проблему, — такое бывает у людей в завязке. Без твоей помощи довольно проблемно будет обойти все притоны.       Диего встает, подходя к брату и утешительно хлопает по мальчишескому плечу, проходя дальше к двери, явно собираясь уходить. Он поворачивает голову.       — Нагуляется и вернётся. Слушай, Клаус уже самостоятельный парень, а тебе надо научиться стучать в чужие комнаты, прежде чем просить помощь.       Как только мужчина разворачивается обратно, то в эту же минуту сталкивается с Пятым, появившимся на проходе и сжимающим его за ремни на костюме.       — Ты придурок? — шипит он, — Рецидив — это не гребанная шутка, Диего. Вся его работа над собой может пойти к Дьяволу за одну секунду. Или ты забыл, как Грейс помогала тебе с заиканием даже тогда, когда оно, — он отрывает одну руку от хватки и делает воздушные кавычки, — уже прошло?       Номер Два молчит. Они в упор смотрят друг на друга и в глазах мужчины появляется что-то сродни тревожности, но то быстро исчезает, а их хозяин лишь вздыхает, раздражённо поднимая руки и отнимая от себя чужие.       — Я понимаю твоё волнение, Пятый, и приятно знать, что ты вообще его испытываешь, но с Клаусом всё будет в порядке, окей? Просто подожди и дай ему время.       Диего отодвигает брата с прохода и уходит вниз. В тишине Пятый слышит, как хлопает дверь на улицу. Мальчик рычит, вцепляясь в свои волосы и принимаясь нервно ходить взад-вперёд.       — Дать ему время? — орёт он, пиная ножку чужой постели, — Он придёт обдолбанный, словно не было никакого месяца завязки. Чёрт!       Внутренняя Долорес говорит, что Клаус достоин лучшего мнения о нём. Пятый не знает, как отвечать на это.       Он просто...волнуется.       И возможно хочет, чтобы Клаус пришёл и обнял его, как делал целую неделю. Это несправедливо — заставить мальчика смириться с тем, что он не против этих касаний и тут же их отнимать.       Он напряжённо сидел на диване и буравил дверь взглядом. Внезапно снаружи послышался шелест. Дверь открылась.       Пятому стоит всей его выдержки, чтобы не задушить пришедшего Клауса сразу же. Он телепортируется к мужчине и тянет его за воротник майки, заставляя того сильно наклониться вниз, чуть не теряя равновесие.       — О, Пятый, это ты так рад меня видеть? — весело и недоумевающе спрашивает Четвёртый, пока чужие пальцы разводят его веки и проверяют зрачки.       — Мы сейчас же пойдём в больницу, — чеканит старший, наконец отпуская брата и осматривая его внешний вид.       — Хо…погоди, а зачем? Что-то случилось? — на лице появилось переживание, а взгляд быстро забегал по гостиной, в поиске пострадавших. Не найдя никого, Клаус возвращается к мальчику с еще большим беспокойством.       — Нет, — Пятый наблюдает, как чужой страх меняется облегчением, — тебе нужно сдать анализы.       Клаус возмущённо отстраняется, понимая, в чём дело.       — Я чист!       Пятый недоверчиво щуриться, пытаясь найти в Клаусе то, что выдаст его ложь. Раздается голос Диего.       — Просто скажи, где ты был и всё, — Номер Два появляется на пороге их дома и облокачивается на стену, поднимая одну бровь и складывая руки на груди.       У Пятого уже не так много терпения, чтобы не задушить и Диего.       — Я хотел сделать всем сюрприз! — Четвертый огорченно всплескивает руками, — Ну, знаешь, созвать всех вместе, купить хлопушку.       Номер Два приулыбается, закатывая глаза.       — Он устроился в одной кофейне. Не без моей помощи, конечно. Пришлось изрядно повозиться с его досье в полиции: на работу с шестью ограблениями и тремя драками вряд ли бы взяли.       Четвертый поворачивается к нему.       — Погоди, так вот кто за мной следил! — Мужчина на пороге только пожимает плечами, — Я думал, что это кто-то из дилеров выследил меня. А потом, когда Пятый сказал про больницу, у меня сердце в пятки ушло. Вы, ребята, моя погибель!       Видимо, Пятый и Диего почувствовали вину одновременно, переглядываясь с небольшой неловкостью от того, что первый рабочий день брата прошёл в таком напряжении.       Но мальчик не может не расслабиться, когда тревога наконец покидает его тело.

5. Внимание.

      Пятый удивляется, обнаружив, что его привычное место около плиты было занято. И даже не им.       — Клаус? — он щурится, видя, как названный берет джезву, открывая рот и вытягивая фальшивую ноту какой-то песни. Пятый морщится, — Если ты опять испор…       — А? — мужчина оборачивается, вынимая наушник, — Пятый! Хочешь кофе? Тс-с, знаю. Хочешь.       И не давая вставить хоть слово, втыкает наушник обратно. Пятый раздраженно подходит ближе, собираясь остановить очередной пожар в особняке в любой момент, но застывает.       В подогретой на конфорке джезве уже был его любимый перемолотый кофе; он смотрит, как Четвертый наливает в ковшик немного холодной воды, и потирая руки, выдвигает ближайший ящик, вынимая деревянную ложку.       Пятый хотел возмутиться, что его личные вещи совершенно фамильярно берут без спроса, но осознание того факта, что их все время неуклюжий брат делает каждое действие профессионально, заставляет мальчика банально заткнуться.       Он гипнотизирует чужие тонкие руки, медленно водящие ложкой внутри турки. Замечает черный лак на ногтях.       — Решил возобновить маникюр? — звучит сдержанное.       Стало неловко. Брат в наушниках. Старший сует руки в карманы, словно выставляя этим защитный барьер; непонимающе вздрагивает, когда мужчина мягко смеётся.       — Первый раз после Вьетнама, — делится Клаус, держа ласковую, кроткую улыбку на своем лице чуть побольше, чем на секунду.       Пятый хмыкает, стараясь спрятать своё смущение. Он появляется около стола, тихо отодвигая стул. Мысли о том, что его брат повзрослел, врезаются в мальчишескую голову с невероятной скоростью.       Когда всё успело измениться? Когда его стали волновать чужие руки, чужая жизнь и дела? Когда его стал так сильно волновать Клаус?       На стол опускается кружка.       — Кофе по-турецки специально для mio hermano, — мурлычет голос сзади.       Табун мурашек пробегается по спине, пока Пятый чувствует настоящий апокалипсис, в надежде, что не длинною в сорок пять лет. Спина резко выпрямляется.       Решаясь отвлечься, Пятый примыкает губами к кружке, не забыв вдохнуть исходящий от неё запах.       Это…неплохо. Мальчик чуть не давится.       — Откуда ты научился готовить кофе? — спрашивает он, оборачиваясь.       Заканчивая отмывать турку, Клаус корчит рожицу.       — Я оскорблен! Только недавно вы поздравляли меня с работой бариста, а теперь: «откуда ты научился готовить кофе, Клаус». Вы худшие братья, — говорит он театрально громко.       — Не думал, что твоя душа будет лежать именно к этому, — признает Пятый, чувствуя поражение.       Он допивает кофе под комфортную тишину; не ожидая, Пятый ловит себя пару раз над тем, что сам хотел её нарушить.       — Спасибо, — он перемещается к раковине, включая кран и подставляя кружку под струю воды, — для новичка очень даже приемлемо, — тянет он, попросту не умея делать комплименты без капли сарказма.       — Ты не представляешь, как я польщен, малыш, — отзывается Клаус, добавляя в фразу свойственный ему флирт.       Это всегда напоминало ему о Кураторе, но впоследствии он выкидывает данную часть своей прошлой жизни. Клауса выкидывать не хочется.       Мальчик отвечает «буду знать» и широко скалится, надеясь, что это правда выглядит дружелюбно; но как бы то ни было, он получает ответное сияние, и с чувством выполненого долга исчезает в свою комнату.       Прокручивая в голове образ брата, его нежной улыбки, слов и фигуры, стоящей над плитой, Пятый засыпает, впервые за несколько дней не боясь подорваться в агонии.

+1. Осознание.

      — Элиссон была бы не восторге, узнай, что мы заняли её место, — после хриплого смешка следует очередная затяжка.       Пятый смотрит на луну — целая и невредимая, она могущественно озаряла всех своим лунным светом, не пытаясь уничтожить планету.       — Думаю, голова у неё забита другим, — отвечает он.       Мужчина рядом с ним тихо охает, свободной рукой хлопая себя по лбу.       — Точно! Надеюсь, они привезут Клэр к нам в гости, — клуб дыма подхватывает ветер, унося по остальным крышам куда-то вдаль.       Теперь Пятый смотрит прямо на Клауса. Можно ли сказать, что тот счастлив? Скучает ли по остальным? Рад тому, что пришлось застрять в этом месте за отсутствием других вариантов?       — Но знаешь, — добавляет Четвертый, стойко встречаясь с чужими глазами и подмигивая: — я не жалуюсь. Ведь здесь так романтично! Правда, а? — он приглушенно смеется, разворачиваясь, чтобы выкинуть бычок в пепельницу и всем корпусом облокатиться.       Пятый закатывает глаза. Засранец, словно мысли читает.       Почему-то захотелось что-то сделать с ним; беспомощно гипнотизировать чужие руки, пока его брат не догадается сам; прочистить горло, невнятно и тихо попрося обняться, чтобы тот все равно ничего не понял, или испепелять чужие обветренные губы чтобы...       ...встретить их своими?       Пятый отводит взор, будто это было самой худшей пыткой на земле. Признавать очевидных вещей не хотелось.       Раздаётся почти неслышное:       — Почему бы и нет.       Пятый тупо хлопает глазами.       Когда остальные покинули это место, они остались вдвоем одни, плутая по бескрайнему особняку, как по своим заклятым чертогам разума. И каждый раз встречаясь, расходятся обратно.       Ведь среди девятнадцати ванных и сорока спальных мест все равно найдётся комната, в которую они зайдут одновременно.

Он определённо точно влюблён.