Что-то новое, что-то старое, что-то голубое

С самого начала это была провальная затея, но Гэвин осознает простую истину только в разгар замешивания ведра штукатурки — сначала-то ему кажется, что он все потрясающе придумал. Да и экономия бюджета заметная, а бюджет полицейского штука хрупкая и робкая. Тем более что Девять (бюджет которого еще более хрупкий и робкий) говорит: — Прекрасно, я помогу тебе, хорошая идея, Гэвин. Что могло пойти не так? На самом деле, в ремонте буквально любой этап может — и обязательно пойдет — не так, и сейчас Гэвин чувствует трагические последствия самоуверенности на собственной шкуре. Штукатурка в ведре совсем не то же, что на картинке на пакете, и Гэвин точно знает, что такой жидкой она не бывает. Так что он досыпает из пакета, перемешивает — и точно, теперь она похожа на застывающий цемент, а не штукатурку. С тяжелым вздохом Гэвин вытаскивает горку состава из ведра и намазывает на стену, пытается разровнять. В голове возмущение — он полицейский, а не штукатур, в конце концов! — густо (как та самая штукатурка) мешается с презрением к своим скромным возможностям. — Выглядит так, будто кто-то блеванул на стену кукурузными хлопьями, — тоскливо сообщает он. Зрелище далеко от какой-либо привлекательности. А ведь какой классной идеей ремонт своими руками казался в самом начале! Они с Девять вдвоем готовят квартиру к переезду, все красиво и мило, пятна побелки на носу, жаркие поцелуи в обнимку с валиками краски, солнце, играющее на свежепокрашенных стенах… Погода за окном — дерьмо, и получается у Гэвина дерьмо, и Девять что-то не спешит его целовать. Вместо этого он аккуратно размазывает остатки своей штукатурки по стене — идеально ровной и безупречной, ни трещинки, ни вмятинки, — и поворачивается к Гэвину с улыбкой. Он, похоже, искренне наслаждается всем происходящим, и в сердце Гэвина что-то вздрагивает. Наверное, тахикардия. — Тебе помочь? — спрашивает Девять без намека на сарказм в голосе — уже только за это Гэвину хочется его поцеловать. Сердце колотится. Душно и все такое. Но, хотя трусливый порыв попросить Девять доделать все тут же поднимает голову (ему ведь явно не трудно, да ему самому нравится, и получается куда лучше и ровнее)… — Гэвин с негодованием отвергает его. Он предлагал Девять «давай сделаем вместе», а не «ты андроид, тебе не трудно, так что сэкономим бабки на ремонте». Договаривались вместе, значит и делать надо вместе. — Нет, — говорит Гэвин твердо, — я доделаю. Присмотри место для зарядки, пока я обмазываюсь штукатуркой с головы до ног. Но настроение у него улучшается, и Гэвин возвращается к стене уже без желания выкинуть ведро в окно. * Краска становится еще одним испытанием: они просто не могут договориться. Девять не хочет красить гостиную в голубой и приводит тысячи аргументов — серьезно, он, похоже, пересказывает весь гугл начиная с первой страницы и готов делать это часами, у него точно не устанет язык и не сядет голос. Гэвину с языком и горлом не так повезло, просто ему нравится голубой, на что Девять, обычно доброжелательный и склонный к компромиссам, отвечает решительным «нет». Он хочет что-то яркое типа желтого или зеленого. В чем именно его проблема с голубым, среди тысяч причин не конкретизируется. — Ну давай покрасим половину в голубой, а половину в желтый, — бесится Гэвин — даже он уже готов идти навстречу, так почему Девять тоже не может хоть немного уступить? Девять поджимает губы с тем самым видом, который у него означает напряженную внутреннюю борьбу — говорить Гэвину истинную причину или не говорить, и Гэвину почему-то вдруг не по себе. Хотя он по-прежнему хочет голубой. — Ну, Девять? — то ли торопит, то ли подбадривает Гэвин (он и сам не знает), — в чем дело? — У меня плохие воспоминания, — говорит Девять. Что? Воспоминания? Гэвин настолько не ждет подобного ответа, что теряется на несколько секунд, за которые Девять успевает закатить глаза и отвернуться, и только тогда Гэвин включается и успевает схватить его за руку. — Что ты имеешь в виду? — на мгновение он жалеет о своей настойчивости, потому что у Девять недовольный вид, но только на мгновение. — Забей, — говорит Девять, и словечко так сильно ему не идет, что нет, вот теперь Гэвин точно не согласен забить. Да ни за что. — Что за воспоминания? — повторяет он и сжимает руку сильнее. Ему не все равно — и Девять должен знать об этом, — если голубой цвет стен вызывает у него плохие воспоминания, то ни в какой голубой они эти стены красить не будут. — Там, где меня собрали, — произносит Девять наконец, и у него внезапно такой уязвимый вид, что у Гэвина сжимается сердце, — все стены были голубыми. Похоже, это не было замечательное и располагающее место. — Покрасим в желтый, — решает Гэвин, — хороший цвет, и будет ярко. И сердце снова сжимается, потому что Девять улыбается в ответ. — Если хочешь, — неуверенно предлагает тот, — то в голубой можем покрасить кухню. * С мебелью выходит смешно. Гэвин двигает ее самостоятельно, потому что он не хочет просить Девять, потому что Девять слишком сильный и способен переставить все в одиночку хоть сто раз, а Гэвин будет ему только мешать, и поэтому лучше Гэвин поставит все в одиночку… Нет, он даже не пытается объяснить себе эту логику. Ее наверняка просто нет. Зато Гэвин чувствует удовлетворение, передвинув комод из одного угла в другой. Удовлетворения, впрочем, хватает минут на пять — до того момента, как он соображает, что теперь некуда поставить зарядку, а значит, нужно передвигать комод заново. А чтобы передвинуть комод в другой угол, надо подвинуть кровать, а у Гэвина уже болят руки после шкафа и стеллажа в гостиной. Стеллаж круто смотрится с желтой стеной, потому что у Девять есть вкус. Гэвин признает. Что он не готов признать — это что устал, а завтра все мышцы наверняка будут болеть: Гэвин в хорошей форме, отличной даже, но грузовые работы — испытание и для самых крепких мышц. Если это не мышцы андроида, конечно. Тяжело вздохнув, он сдвигает комод в сторону, чтобы освободить место для кровати, и теперь вся мебель стоит вперемешку одним идиотским нагромождением углов, и Гэвин понятия не имеет, как будет приводить этот бардак в порядок. Со стоном он садится на край кровати и пропускает момент, когда дверь спальни открывается, а на пороге возникает Девять. Он улыбается, а от этой улыбки у Гэвина по всему телу разливается тепло, согревающее натруженные мышцы. Даже трогать не надо, такой замечательный эффект на Гэвина оказывает Девять. Тот делает несколько шагов вперед, оказываясь совсем близко, их колени соприкасаются — и Девять нависает над Гэвином, упираясь рукой в его бедро. Поцелуй медленный и расслабленный, но с каждым мгновением становится все горячее. Мебель выскакивает у Гэвина из головы легко и непринужденно, когда Девять опрокидывает его на кровать, выпрямляется, глядя сверху вниз, и улыбка становится совсем уж многообещающей. А потом он снова наклоняется… И двигает кровать. Вместе с Гэвином. Несколько секунд тот хлопает глазами в потолок, подбирая возмущенные возражения, но смех поднимается изнутри — пока не прорывается. Это… это так смешно и глупо, и собственные мысли теперь кажутся глупыми, и у Девять такой хитрый и торжествующий вид, словно он выиграл в покер. Этому невозможно противостоять. — Двигай комод туда, — командует Гэвин, поворачиваясь на бок и подпирая голову рукой, — а потом иди ко мне, силач. Мы не договорили. * Гэвин стоит возле двери и смотрит на свою гостиную — которая теперь их гостиная, на свою кухню — покрашенную в голубой, и теперь она их кухня, словосочетание дергает и дергает что-то глубоко внутри, но не в плохом смысле слова. В хорошем. Все выглядит по-новому, в воздухе все еще стоит легкий запах краски. Это как новая квартира и новая жизнь, и Гэвин был уверен, что результат напугает его, ошеломит непривычностью и окончательностью происходящего, но вместо испуга он чувствует предвкушение и радость. Эта новая жизнь кажется свежей и захватывающей, как старт с чистого листа. Он переводит взгляд на Девять — тот расположился на диване, вытянув ноги, и любуется ярко-желтой стеной, — и опускает принесенную сумку с продуктами на пол. С ними ничего не случится, а Гэвину срочно нужно отметить свою новую жизнь. И ему — какая удача — есть с кем отметить.