в твоем горле ком с юпитер

Мирон

— Коллеги, зачем вот все это насилие, недоверие, — Мирон опирает локоть на стол и гладит подбородок в задумчивости. Каждая мышца в его теле напряжена и под контролем — внешне идеальная поза расслабленной невинности. Когда большой палец ложится на шею, лишь на секунду прикрывает глаза. Кто бы мог подумать, что уебское малиновое здание станет в итоге его усыпальницей. Хотя вытянутый размер, конечно, подходящий — прям по слепку его члена. — Давайте решать вопросы полюбовно, не чужие друг другу люди. — Давайте, Мирон Янович, — покладисто соглашается Гесер. — Мы только за. Вы сами зачем-то упрямитесь. Трагедия в Мариинском театре, во время которой погибла светлая Высшая — операция Дневного дозора, срежиссированная и санкционированная лично вами. Так? — Нет. Трагедии иногда случаются сами по себе, ваше светлейшество. Это всё? Гесер обменивается взглядами с Хеной, сидящим на своем обычном смахивающим на железный трон стуле. Тот недовольно разлепляет обвислую щель, служащую ему ртом: — Ночной дозор предоставил свидетельства. — Жажду взглянуть. На стол перед ним ложатся две бумаги. Мирон отнимает скучающую ладонь от подбородка, чуть склоняется над ними и пробегает глазами прыгающий, неровный текст от руки. Текст в вольном пересказе излагает подробности и авторов законспирированного плана, реализанты которого должны были погибнуть вместе с целью и не успеть раскрыть своего поганого рта. Две подписи. «светлый иной шестого уровня, Юрий Александрович Дудь» «темный иной пятого уровня, Алишер Тагирович Моргенштерн» — Тебя это не беспокоит? — спрашивает она, вздергивая брови. — Да что он может на меня накопать? Что на моей кровати ебутся педики? — Доказательства косвенные, — поднял он заледеневший надменностью взгляд. — Признания, вероятно, подделаны или написаны под давлением. Ночной дозор выродился столь сильно, что теперь внемлит юродивым с улиц? — Все верно, Мирон, — взмахнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху, Хена. — Косвенные. Поэтому инквизиция обязана вмешаться и произвести проверку. Наша задача — не допустить обоюдного кровопролития. Разобраться в ситуации максимально безболезненно. Мирон широко улыбнулся. Они собирались залезть в его мысли. И, само собой, они бы нашли требующееся им подтверждение. Отрицать это было бы глупо. А вместе с тем они увидели бы и много чего другого о внутренней кухне Дневного дозора, не менее, а то и более ценного, чем вендетта за жизнь одной Высшей. — Завулон… — начал Мирон, игнорируя невольный холодок, пробежавший по хребту. — Выразил полную готовность содействовать следствию в любом его формате. — «Договорился, что потеря ферзя предоставит гарантии королю». — Во всем Петербурге, Мирон Янович, не наберется столько допустимых воздействий, чтобы обелить то, что вы сделали. Мирон брезгливо поморщился от скрипнувшего на зубах дешевого пафоса. — Вы меня не убедили, Гесер. При всем уважении к вашей потере, я склонен отказать вам в позыве рыться в моих воспоминаниях. Вы, разумеется, можете попытаться применить силу. Но я собираюсь защищать себя и свое право на неприкосновенность всеми доступными мне способами. Договор, насколько помню, не налагает ограничения на воздействия в таком случае. Ситуация одновременно и пугала, и ужасно веселила. Мирон прекрасно справлялся со своими обязанностями руководителя. Светлых, число которых исторически превышало в Петербурге количество Темных, из месяца в месяц становилось все меньше. Этому неуклонному выравниванию поголовья не мог существенно помешать даже трудящийся за пятерых инквизиторов Гнойный, хотя тот и очень старался стать его личной имбирной пробкой в заднице. Мирон бросил на него быстрый взгляд. Гесера, по всей видимости, такое положение дел в Петербурге окончательно доебало, раз он оставил свое хитровыебанное планирование затянувшегося блицкрига вокруг Останкино и припёрся щемить чужую административную единицу, используя для этого скудный арсенал купчинского гопника девяностых. Одолеть Гесера Мирон бы не смог, но вот выжрать серьезную часть его силы в процессе — вполне. Светлейший не позволил бы себе оказаться в столь уязвимом положении перед Хеной, это опасно накренило бы всю шахматную в пользу инквизиции, которая ещё со времен Средневековья мечтала прибрать к рукам как можно больше Сумрака. Разумеется, Гесер мог бы пожертвовать кем-то из своих сотрудников, но итог противостояния со скромной правой рукой Завулона все ещё оставался бы не ясен, а минус два сильных иных за неделю пошатнули бы карго-культ доброго Дамблдора. Гесер, в отличие от выдуманного персонажа, не мог отправлять своих сотрудников на убой — рейтинги падали. Хена вообще, как обычно в подобных ситуациях, существовал за ментальным шкафом. И, как обычно, собирал по итогам грызни все сливки. Поэтому да, Мирон был в себе уверен. Это читалось в сочувственной усмешке, растягивающей его губы. Он ничего не мог с собой поделать. — Мирон Янович, — не менее довольно улыбнулся Гесер, точно кот, объевшийся амфетаминовой сметанки, — головокружение от успехов портит ваше миловидное лицо. — Это молодость, — хохотнул Хена. — Она пройдет. — Боюсь, в случае Мирона Яновича пройдет прямо сегодня, — вздохнул Гесер. — В силу нашего к вам расположения и многолетнего сотрудничества Ночной дозор предоставляет вам выбор. Целых три варианта! Первый. Вы можете добровольно позволить нам изучить ваши воспоминания и, если мы не найдем подтверждений вашему участию в теракте, все обвинения с вас будут сняты с извинениями. В противном случае, разумеется, вас ожидает развоплощение. Мирон кивнул, имитируя заинтересованность. — Второй: вы можете оказать сопротивление. Тогда в дело вступят вот эта чудесная вещица, — он кивнул, указывая на не известный Мирону артефакт, — и доблестный сотрудник инквизиции, в котором, если я не ошибаюсь, чуть ли не половина вашей крови. Взглядом Мирона, на долю мгновения направленным в Гнойного, можно было резать сталь. — Similis simili gaudet. Кровь — великая сила, Мирон Янович, не стоило так бездумно ею разбрасываться. Сука. — Позволите, я продолжу? — участливо поинтересовался Гесер. Старый гондон явно наслаждался собственной прозорливостью. — Тратить на вас воздействия лишний раз мы, разумеется, не станем. Слухи о том, как светлые умеют ломать психику возмутительно преувеличены, — Гесер осуждающе покачал головой. — Да будет вам известно, что физика прекрасно влияет на способность к ментальному сопротивлению и не нарушает Договор. За вами пару часиков присмотрит инквизиция и, уверяю вас, наше общение пойдет дальше гораздо теплее. Хотя что-то мне подсказывает, что вам хватит и получаса. Заодно подумаете на досуге о всех тех светлых, которых вы упокоили. Мирон сжал зубы. — А третий? — Ах да. Третий. А третий — вот, — Гесер порылся в бездонном кармане цветастого балахона и выудил на стол небольшую табакерку. Мирон взглянул на нее и побледнел. Это было равнозначно поражению. «Вероятность, которую тебе не видно. Она очень понравилась Завулону». — Это… — Я знаю, что это, — оборвал он. Перед ним лежал «Собиратель душ», артефакт из личной коллекции Завулона. Он поглощал психический слепок иного, навечно запирая его внутри, отбирая возможность по-настоящему умереть. Артефакт лишал свободы воли, но не мысли. Владелец же артефакта мог призывать поглощённый слепок и распоряжаться способностями иных внутри по своему разумению. Таким образом, иной, помещенный в «Собиратель душ» становился вечным, бессловесным, в полной мере осознающим свою агонию слугой. Концентрированное бессилие. Мирона передёрнуло от этой мысли. Было очевидно, на какой из трёх вариантов рассчитывал Завулон. Весь этот тянущийся цирк с доебками Моргена, намеками Маши, «ключевой тактической задачей», спущенной с Москвы, ебливым артефактом Гнойного и перебежками Жени — вся та хуйня из-под коня выстроилась в его жизни исключительно по причине того, что Завулон захотел себе игрушку, которая не умеет огрызаться, а Гесер был не против набрать статусных очков, свалив раздражающего многих темного. В голове поселилась безнадёжная пустота, но ему удалось сохранить надменное выражение лица. — Спасибо за щедрые предложения, коллеги. Пожалуй, остановлюсь на экскурсии в застенках. Много слышал, ни разу не бывал, надо исправлять. Уверен, вы все множество раз представляли это в своих влажных фантазиях. Все равно худшей пытки, чем лицезреть ваши самодовольные рожи, не придумать. Мирон поднялся.

***

О, как он ошибался. У него, как и у любого иного приличного уровня, был высокий болевой порог. Но все дело было в том, что Локимину просто нравилось пытать. Беззвучно сжатые челюсти Мирона он воспринимал как творческий вызов. Комната, куда его проводили, забавным образом походила на большой турецкий хамам и сверкала непрактичной белизной. Она была облицована плиткой, пол был слегка наклонен и устроен таким образом, чтобы кровь могла свободно стекать в большое сливное отверстие в центре. Вдоль одной из стен выстроились шкафы с открытыми стеллажами, заполненными различными приспособлениями, узнавать о предназначении которых Мирону предстояло эмпирически. Въевшийся запах железа вбился в ноздри с первых секунд, но очень быстро он потерял всякую возможность осознавать такие незначительные детали окружения, оскальзываясь на собственной крови. С самого начала между вспышками боли, которые становились все длиннее и изощреннее, он старался держать фокус на мысли о том, что, если не принимать во внимание то, что он связан и изувечен, они находились один на один. Шансы были неплохи. Если бы ему каким-то образом удалось освободиться, он, вероятно, сумел бы пробиться к выходу. Это придавало ему сил бороться. Через полчаса боль стала настолько непереносимой, что связно думать толком не выходило. Он был раздет догола, его запястья были перетянуты цепями и вздернуты к верхней железной перекладине, а ноги едва касались земли, отчего тело все время было вытянуто и напряжено. Локимин ходил вокруг него кругами, как красивый тигр по клетке вокруг куска мяса, растягивая удовольствие. Локимин когда-то был мясником темных. Существовала определенная ирония в том, что, проработав столько бок о бок, они снова встретились вот так. Мирон не сожалел о его уходе. Локимин был ебнутым маньяком, повернутым на ебнутой сверхидее красоты, и даже Дневной дозор с их сомнительными методами ведения дел не мог обеспечить всех ебнутых аппетитов Худякова. «Я художник, — говорил ему Локимин в ответ на немой ахуй в глазах, когда Мирон лицезрел то, что оставалось от его подопытных, — и не собираюсь подвергать свое творчество цензуре только потому, что кому-то оно может не нравиться». — Мы одни, — сказал ему Локимин сейчас. — И ты очень хорошо переносишь боль. Человеческое тело — всего лишь очень сложная соковыжималка, так ведь? Я планирую прожечь твою кожу железом, потом отрезать от тебя по кусочку — ты будешь сам выбирать, в какой последовательности я буду резать — а потом пришить все обратно, но пересобрать тебя, как кубик-рубик. Ну, знаешь, руки из жопы, глаза на затылке. Только буквально. Что на это скажешь? — Как твоя жена? На него обрушился удар. Когда Мирон поднял голову, то не смог скрыть удовольствия от выражения на лице Локимина и спровоцированной им реакции, за что Локимин ударил его снова. Взмах лезвия небольшого топора рассек ему переносицу и глаз. Сознание, и так некрепкое, поплыло сильнее. Мирону следовало пресечь приступ истерики своего пыточника, иначе он рисковал умереть менее болезненно, но куда скорее. По расхожему мнению, Локимин сошел с ума незадолго после того, как обнаружил жену, которую очень любил, с перерезанным горлом в ванной. По чуть менее расхожему мнению самого Мирона, он и был ее убийцей. — Я мог бы по… помочь тебе, — с усилием подавив приступ кашля, сказал Мирон. Кровь заливала его рот и горло. Он склонил голову вперед, чтобы кровь вытекала наружу, а не в дыхательные пути. — Есть… способы. — Способы? — Можно… — Он вцепился для устойчивости в цепи онемевшими пальцами и поднял голову, встречая взгляд. Лезвие бликовало в тусклом свете прямо у его лица. — Связаться. Попросить… — Его снова охватил приступ кашля. Похоже, легкое все-таки было проткнуто и кровь скапливалась внутри. Внутренние разрывы органов. Ожоги кожи. Тело понемногу, но отказывало. Он не был уверен, что оставался способен удерживать ментальные стены в таком состоянии. Он не был уверен, что через некоторое время будет способен вспомнить, зачем. Он набрал немного воздуха. — …прощения. Какое-то потерянное выражение проскользнуло на лице Локимина. Через секунду откинул голову назад и засмеялся. — Он предупредил меня, что ты скажешь это. Он?.. Осознание не наступало. Мирон больше не мог опираться на логику и рассудок. Гесер? Хена? Гнойный? Стоило этой наивной мысли коснуться его сознания, как оно поехало окончательно. Даже сейчас он хотел его. Сейчас, пожалуй, особенно сильно. Обостренное чувство на пороге собственной смерти. Он не хотел бессмысленно сдохнуть грязной грудой мяса с костями от рук посредственного идиота с манией величия. Он хотел смотреть на кривляния Сонечки, на то, как поджимается ее верхняя губа от выдуманной обиды, как восхищенно закатываются глаза, когда он долбится своим членом по простате, хотел трогать языком его нелепое длинное тело и кривую рожу, вдыхать его землистый запах, давиться в ненасытности похабным требовательным ртом. Мирон явственно увидел перед глазами знакомые вихры. Вздрогнул от скользящего прикосновения к щеке, потянулся к нему невыводимым, неискоренимым из человека стремлением жить. По щеке заструилась кровь. Локимин опустил лезвие. Мирон проморгался, и реальность безжалостно нахлынула на него. — Что еще… он сказал тебе? — Что ты будешь пытаться заговорить меня. Манипулировать, лгать, льстить. Он сказал, что единственный способ быть уверенным, что ты не выторгуешь себе свободу — вырезать тебе язык, — сказал Локимин и шагнул совсем близко, перехватывая поудобнее древко топора. Комната вокруг Мирона поплыла и выцвела. Все его внимание сузилось до одной точки — блеска окровавленной стали. — Красота… рождается в муках. И… — он почти шептал, глотая кровь. Даже дышать было больно, — ты хочешь… слышать ее. Каждый крик. Завулон… никогда не по... не понимал в тебе этого… — И чего же? — Со мной… ты всегда хотел оказаться… по эту… сторону двери. — Вырезать то темное в Мироне, что зеркалило его собственное. — И теперь ты здесь.