Достигая совершенства

Лань Хуань нашел брата там, где и ожидал. Тот сидел на коленях перед дверью в домик мамы. Сегодня был тот самый день — третий после новолуния, — когда им разрешали её навестить. Домик теперь пустовал. Но Лань Чжань все равно приходил сюда каждый раз, словно в самом деле верил, что его упорство сможет победить неизбежность. Мамы больше нет. В голове Лань Хуаня эти слова звучали тихим бесцветным голосом дяди. Он походил на шелест сухой травы, колышимой ветром, в те последние дни осени, когда все уже мертво в ожидании стужи и снега. И пусть тогда ещё было лето, в душе Лань Хуаня этим ветром выдуло тепло и свет, и все яркие краски. Мир стал коричневым и серым, замершим в ожидании зимы. В ожидании чего-то бесконечно плохого. Что-то надвигалось. Лань Хуань видел это на суровых лицах старейшин, в усталых глазах дяди. Вокруг Облачных Глубин сгущалась тьма. Когда они с дядей впервые забрали Лань Чжаня, сидевшего рядом с опустевшим домиком мамы, Лань Хуань спросил: — Дядя, когда папа выйдет из затвора? Отец — глава клана. Он один из сильнейших заклинателей, достигший за время своих уединенных медитаций такого совершенства, которое, наверное, невозможно и для бессмертных даосов. Лань Хуаню иногда казалось, что он видит исходящий от него серебристый свет. Отец — почти божество. Если только он вернется в мир, все плохое закончится. Дядино лицо тогда стало еще бледнее обычного, губы тесно сжались и поникли плечи. Он долго молчал, словно обдумывал, как ответить, но не нашел ничего лучшего, чем сказать: "Я не знаю". С тех прошло несколько месяцев. Давно наступила зима, и в третий день после новолуния шел мокрый снег. Лань Чжань, неподвижно сидящий у порога маминого домика, походил на ледяную скульптуру. Лань Хуань поднял его на руки и прижал к себе, укрывая сверху плащом. Брат старался держаться достойно, но слишком сильно замерз и не мог справиться с дрожью. Руки, обнимающие Лань Хуаня за шею, были такими холодными, что вмиг проморозили его насквозь через все слои плотной ткани. — Не нужно приходить сюда, диди, — сказал он. — Мамы больше нет. Она не вернется. — Где она? — едва слышно прошептал Лань Чжань. Лань Хуань не знал, что ответить. В храме предков не было таблички с ее именем, поэтому он не мог сказать: мама умерла. Она просто исчезла. Как и хотела. Все встречи с мамой походили одна на другую, словно ритуал предписанный какими-то негласными правилами. Мальчики заходили и кланялись, садились за столик, мама наливала им чай и спрашивала об успехах. За обоих братьев отвечал Лань Хуань. Лань Чжань обычно произносил лишь несколько слов, но смотрел на маму, почти не отрывая взгляда. Та тоже в основном молчала, слушая Лань Хуаня с отстраненной улыбкой, и иногда ему казалось, что на самом деле мыслями она где-то далеко. Он все равно продолжал говорить, иногда даже слишком поспешно и неподобающе громко, притворяясь, будто ничего не замечает. Он боялся, что стоит ему замолчать — и воцарится тягостная тишина, которую уже невозможно будет разрушить, и тогда мама все поймет… и еще до срока скажет, что им пора уходить… И наверное… можно не возвращаться… Только однажды, в их самую последнюю встречу, мама оживилась, как будто с нее вдруг слетел сонный морок. Это случилось в тот миг, когда она увидела на поясе Лань Хуаня нефритовый жетон, пропуск в Облачные Глубины. Несколько дней назад Лань Хуаню исполнилось девять, и он получил его в знак того, что уже достаточно взрослый. Мама попросила отдать ей жетон и не говорить об этом дяде. — Ты хочешь уйти? — потрясенно спросил Лань Хуань. Мама удивленно склонила голову. — Конечно, я хочу уйти. Больше десяти лет я узница Гусу Лань. Неужели ты думаешь, я сама выбрала такую жизнь: сидеть дни и ночи взаперти, в одиночестве, год за годом, потеряв счет дням? Лань Хуань растерянно хлопал глазами, и мама опустилась перед ним на колени, взяла в ладони его лицо. — Мне жаль оставлять вас здесь, — проговорила она, — правда жаль, но я не могу взять вас с собой. Там, куда я уйду, вам не место. Ты понимаешь? Лань Хуань медленно кивнул. Но глаза его против воли наполнились слезами. Мама словно не заметила этого. — Послушай меня, А-Хуань, послушай и запомни, — горячо прошептала она. — Как только сможешь — беги отсюда. Куда угодно беги, покинь Облачные Глубины.Ты хороший мальчик, не позволяй им сделать себя таким же, как они. А-Чжань вряд ли сможет, а у тебя получится, я верю. Твои отец и дядя будут говорить, что я чудовище, но это не так. Они — чудовища! — Это неправда! Лань Хуань так резко мотнул головой, что слезы все-таки пролились. Мама поднялась с колен, но он лишь ниже опустил голову, ему не хотелось смотреть на нее. Ему не хотелось, чтобы она видела, как его слезы капают на циновку. — Когда подрастешь, ты поймешь, — сказала мама. — Но, может быть, и нет… Ты ведь тоже маленький Лань. Эти последние слова прозвучали так насмешливо и зло, словно были оскорблением. Лань Хуань зажмурился и стиснул кулаки, он будто впал в оцепенение и очнулся, только когда Лань Чжань подошел и обнял его. Он тоже все слышал. Но никогда они не говорили об этом, ни тогда, ни после, и Лань Хуань надеялся, что младший брат все забыл. Ведь он был еще слишком мал в то время, ему едва исполнилось шесть. На следующий день дядя сказал, что мамы больше нет. А на столе в цзинши Лань Хуань нашел свой жетон… Отца они навещали чаще, чем маму: два или три раза в месяц, в разные дни, которые по своему усмотрению выбирал дядя. Отец не расспрашивал ни о чем, и чай они не пили. Они садились друг напротив друга, и он учил их правильной медитации. Учиться у отца было легче, чем у дяди: он никогда не раздражался, если у них что-то не получалось, никогда не повышал голос, никогда не смотрел так, что впору почувствовать себя совершенно никчемным. И после совместной медитации Лань Хуань и правда чувствовал, что его Золотое Ядро становится сильнее. Он много раз хотел, но так и не решился спросить у отца, когда же тот покинет затвор. Ведь невозможно же находиться там вечно. В мире столько прекрасного, интересного, важного. И к тому же он так нужен и ему и Лань Чжаню. И дяде. Всем. Лань Хуань придумывал много правильных, убедительных слов. Но когда доходило до дела, произносить их казалось ему неуместным. Стоило посмотреть на светлое, одухотворенное лицо отца, заглянуть в его глаза, в глубине которых открывался какой-то иной мир, огромный и завораживающий, словно ночное небо полное звезд. Все слова казались пустыми и глупыми. А потом говорить что-либо было уже поздно. Когда мамы не стало, папа ушел в глубокую медитацию, принял обет молчания и перестал нуждаться в пище, восполняя силы инедией. Этого было явно недостаточно… При каждой новой встрече Лань Хуань замечал, что отец худеет и будто бы даже иссыхает. Сквозь аромат благовоний все заметнее проступал тяжелый, тревожный запах тления. Кожа отца сделалась лоснящейся и желтой, словно протухшее масло, потом стала серой, а в некоторых местах даже почернела. Однажды, когда Лань Хуань и Лань Чжань готовились с ним рядом к медитации — теперь они делали все сами, без его подсказок, — из отцовской ноздри выполз большой чёрный жук и упал ему на колени, а тот даже не шевельнулся. Вечером, дождавшись, когда дядя освободится от дел и останется один, Лань Хуань подошел к нему. — Мне кажется, что папа… — прошептал он. Дядя не дал ему договорить, приложив палец к губам. — Никогда и никому не рассказывай о том, что происходит в ханьши твоего отца. И не думай, о чем не следует. Лань Хуань только кивнул, силясь проглотить горький ком в горле. Папы больше нет. Но в храме предков не появится табличка с его именем. Ее не будет еще много лет, до тех самых пор, пока дядя не решит, что пришла пора, что уже можно… А они с Лань Чжанем будут приходить к отцу в ханьши так же, как и всегда, и погружаться в медитацию все более легко и умело. И научатся не замечать то, что не следует. Лань Сичэнь никогда не думал, что последует путем отца и уйдет в затвор. И, оказавшись в его ханьши, куда не заходил очень давно, с самого детства, невольно погрузился в воспоминания. Когда-то он старался избегать их, решив, что прошлое осталось где-то далеко и он навсегда вырвался из мира коричневого с серым, замершего в ожидании чего-то бесконечно плохого. Теперь он знал, что оно всегда было рядом, лишь ненадолго затаилось и вот — вернулось. Теперь он знал, почему может появиться желание уйти от мира навсегда и был рад, что не стал когда-то говорить об этом с отцом. А еще он думал, что, быть может, напрасно не послушал маминого совета и не покинул Гусу Лань. Если бы он сделал это, если бы забрал с собой А-Яо, вдруг все сложилось бы как-нибудь совсем иначе?.. Мама недостаточно хорошо знала своих сыновей: она полагала, что возможность спастись есть у старшего, но оказалось совсем наоборот. Лань Ванцзи, вероятно, все же запомнил ее слова и сделал так, как было правильно. Забрал своего возлюбленного и уехал из Облачных Глубин так далеко, как мог. Они будут жить, они будут счастливы. А Лань Сичэнь принадлежит Гусу Лань, он такой же, как его отец и дядя. Чудовище… Устроившись на циновке, на том же самом месте, где когда-то сидел отец, Лань Сичэнь замер в неподвижности. Полностью отрешиться от мира оказалось не так сложно, как он опасался, и даже напротив час за часом становилось легче. То, что еще совсем недавно было важным, радовало или причиняло боль, уходило все дальше, растворяясь в серебряном сиянии, исчезали мысли и ощущения, не было нужно ничего, ни пищи, ни даже инедии. Скоро и дышать стало совсем необязательно. Время перестало существовать, и Лань Сичэнь не знал, в какой момент вдруг почувствовал чье-то присутствие рядом. Он открыл глаза и увидел Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо. Они сидели напротив него точно так же, как когда-то он сам и Ванцзи сидели напротив отца. Неподвижно и молча. Лань Сичэнь улыбнулся и закрыл глаза. Все теперь именно так, как и должно быть. Лань Сичэня больше нет.