Органика сердец.

– Ну, как гулянка? В этот раз.. Ох, мать моя.. Неустойчивый силуэт в дверном проёме держит тлеющую сигарету. Не из своей пачки. Нет, даже не так. Не сигарету. – Дим, один вопрос, – страдальческий шлепок призрачной руки по лбу, не менее призрачному. – Ты совсем ебанулся, да? Я понимаю, там, пиво, виски какой-нибудь, да даже водка, но это! Ещё сюрпризы? Шашлык даже не утруждается включить свет: фонари с улицы и так с этой задачей хорошо справляются. Совершенно бессовестно Побрацкий игнорирует поток нравоучений своего сожителя, переключившегося на режим самого последнего моралфага. Сожитель.. даже звучит смешно. Скорей уж сосмертель. Интересные мысли лезут в раскуренную голову, однако же. – ..А дальше что? Дорожки начнёшь выкладывать? Колоться? Ложку над зажигалкой держать, да? Что ещё придумаешь, Дима-а? – Душнов сейчас как никогда лучше оправдывает свою фамилию. – И будет со мной делить комнату призрак-торч. Один с окна, другой с иглы. – Душ-ни-ла.. I ain't happy, чё-то там, I got sunshine.. Та-да-да-а! – один наушник выпал из уха и повис на проводе. А на утро Дмитрий будет жаловаться на грязные следы от обуви и пепел по всей комнате. Придурок. – М-м, та-да.. – студент плюхается что есть дури на свою кровать и продолжает напевать, сбиваясь, мотив песни. Слова он забыл ещё до её начала, конечно же. – Ну-ка, брысь с подоконника, фантом. Открой, будь другом. Наружу. – Да ты.. Я сейчас.. Я сейчас выкину эту дрянь, вырву из твоих рук и выкину. Предупреждаю тебя.. – Олежа кипит от ярости. Вот-вот зависит, как чайник на плите, хотя любой чайник выглядел бы в разы грознее и опаснее разгневанного привиденьица. – Рабам-слова-не-давали, хе-хе. Отчеканил так, будто всю жизнь готовился. Призрак, приняв свою тяжкую ношу, покорно повинуется и открывает окно. На подоконник падают крохи пепла. – Дима. – Ну чё тако-ое? – тянет Шашлык и выдергивает провод наушников из разъема, закидывая их на другой конец кровати. – Это первый и последний раз, ладно? Пожалуйста, – печальная голубая аура устраивается на полу и поджимает хвост к грудной клетке подобно тому, как похожим образом сидят люди. – Да что ты заладил, а? Ладно, ладно, всё. Не донимай только, иди лучше, вон, книжки почитай. Димон неторопливо и с наслаждением затягивается, выжидает пару мгновений, а затем растворяется в шелковых полотнах дыма. Характерный едкий запах заполняет часть пространства над кроватью, плывёт под потолком и так и остаётся невесосмым напоминанием о себе. И ещё раз. И ещё. – Интереса ради.. Зачем? – Душнов напоминает обеспокоенную мать трудного подростка. – Ты не можешь ограничиться алкоголем? – Я сейчас об тебя это потушу, клянусь. Вышло грубовато. – Вообще, я сдал всё, могу позволить себе расслабиться. Это так.. На один раз. Будешь? – Побрацкий протягивает своему другу недокуренный косяк. – Ещё чего. Я даже после смерти к этой гадости не притронусь, – тот кривится и опять отворачивается. – Главное, чтобы ты сам такие крутить не начал.. И кто его только за язык тянул! Взгляд Дмитрия предательски движется к столу. В неестественно широких зрачках отражается конспект. – Дима-а.. Смотри на меня. – У нас ведь заходил разговор о твоей тетрадке и о «что будет, если..»? – уголки шашлыковских губ ползут вверх, и впервые в смерти это вызывает у Олежи не что иное, как страх. – Ди-им.. Студент зловеще хихикает и приподнимается на локтях. Кое-как, присев на кровати, дотягивается до тетради с конспектом. Осматривает потёртую обложку, ненароком царапает палец о торчащий край пружинки, открывает разворот со списком. – «Выкурить сигарету», интересно. Погоди, а если я использую лист отсюда, чтобы сделать самокрутку, потом скурю её.. Что ты почувствуешь? Ожог? Удушье? А если ты сам её выкуришь.. – с таким неподдельным интересом спрашивает это, словно собирается попробовать. – Дима, нет! – Дима, да-а. Призрак горе-студента уже готов метнуть в друга что-нибудь да потяжелее, но Побрацкий не был бы собой, если бы не подготовил ответную подлянку. Тот быстро перелистывает страницы конспекта, и это, как оказывается, вызывает у Олегсея ощущения, схожие с щекоткой. Даже не пытаясь удержать болезненный смех, он не оставляет попытки остановить соседа по комнате. – Кха-ха..! Только попробуй! Я тебя.. А-ха-ха! – Что-что ты там говоришь? Не слышу, извини! – Димон снова и снова листает тетрадь с первой странички до последней и обратно и неистово ржёт над этой нелепой пыткой. Это продолжается, кажется, минуту, пока Шашлыку не надоедает это монотонное перебирание листов. Один пункт в копилку его секретных противоолежных приёмов. Страница со списком снова открыта. – Так-так, «пожарить шашлыки», «почувствовать свободу».. Короче. Самый типичный список самого типичного призрака, – выносит вердикт студент. – Прикольно. Так чё там насчёт сожжения? – Дима! – Душнов, едва отойдя от приступа после такого истязания над бедной тетрадью и ним самим, хмурится и недовольно ворчит. – Лишь бы помучить кого-то, садист.. – Да ладно, всё. Я же не серьезно. Хриплый смех, последняя затяжка. Тлеющие остатки косяка вылетают в распахнутое окно. Мучитель тетради снова ложится, не сводя с неё глаз. – А ты.. Чувствуешь прям всё? Я про конспект. Интересно. – Не знаю, – сознаётся призрак, устраиваясь на краешке кровати. – Ну, насчёт боли уже известно, а что-то ещё.. Только не делай с ним ничего совсем плохого, пожалуйста. – Договорились. Если так? Дима легонько постукивает костяшками пальцев по обложке сначала в углу, потом по центру. – Хм.. Как будто по телу рукой стучат. Не больно, – Олежа вздрагивает, скорее от неожиданности, чем от ощущений. – А так? Слабое царапанье обложки и листа ногтем. – О.. Чувство, что снаружи и изнутри что-то скребётся. Как приступ кашля или кошачьи когти. Ещё несколько махинаций со страницами. Обычные, но в то же время по-своему уникальные реакции. – А если.. Побрацкий медленно проводит тыльной стороной ладони по чистому листу сверху вниз. Взгляд его цепляется за изменившееся выражение лица соседа по комнате: что-то на грани между лёгким шоком и плохо скрытым волнением. – Это.. Я даже не знаю, как.. Странно, вобщем, – Олегсей запинается, еле-еле подбирая слова. – Но не делай так больше, хорошо? Об ощущении, будто несуществующее сердце провалилось на пару этажей вниз под пол, и о дрожащей волне тепла, прошедшей от самой макушки до кончика хвоста, призрак благополучно умолчал. И это было по-настоящему необычно. При жизни такое можно было бы сравнить со свободным падением или с страхом перед наступающим концом. Страхом, из-за которого скручиваются все внутренности, и звон в ушах становится таким невыносимым, что хочется вонзить иглы в барабанные перепонки. Но падение и страх отозвались бы исключительно холодом и рябью в пустующей груди. И чёрт знает, от чего, но именно то чувство грело изнутри, хотя, казалось, в мертвецком нутре греть-то уже и нечего. – Всё нормально? Тебе не больно? Дима беспокоится, хоть это ему несвойственно, и этим отвлекает Олежу от нервных самокопаний. – Да, да.. Просто задумался. На этом, наверное, всё? – просто необходимо разбавить неловкий момент. – Ага. Ну, теперь ты знаешь об этой тетрадке чуть больше, – студент закрывает конспект, но всё ещё продолжает держать его в руках. – Значит, всё, что с ним делается, отражается на тебе.. Они пересекаются взглядами. В бездонных зрачках, в окаймлении мутной зелени сияет дружеское понимание и, кажется, абсолютная неприкрытая искренность. И мёртвая ледянящая голубизна отвечает тем, чем может: детской наивностью и таким чистым доверием, которое даже в мыслях стыдно надорвать, а в жизни и подавно. Чем-то это напоминает соприкосновение мягкого мха и неприметного родника в глубине леса. Неподвижное, тихое и незаинтересованное в происходящем растёт бок о бок с чем-то журчащим и словно живым, но всё ещё холодным. – ..Ты почувствуешь, если кто-нибудь обнимет конспект? Но бывают и пожары. Стихийные бедствия, когда мох испепелён жарой, а родник уже не морозит руки. – Что? Что-то очень нежное и родное. Как руки матери из стёртых детских воспоминаний. Как первые жгучие лучи майского солнца и новый воздушный змей. Как топлёное молоко и колыбельная любимой бабушки. Страницы едва приподнимаются, когда Дима делает вдох и выдох. И ещё раз. И ещё. Сердце стучит размеренно и чётко. Стучит так, что слышно даже через тетрадь, надёжно укрытую заботливыми руками. И Олежа чувствует. Чувствует, как-то что-то трепещет и пульсирует где-то в самой глубине под солнечным сплетением, под несуществующими рёбрами. Где-то, где должно быть и его сердце. Давно позабытое ощущение. Ощущение жизни. Быть может, это продлится пару часов, пару минут, мгновений. Раз судьба даёт добро, пускай его фантомное сердце бьётся рядом с чужим настоящим. Он ютится бок о бок с тем, кто позволил ему ожить хоть ненадолго. Диму даже в полудрёме не пугает холод от чьих-то невесомых рук. Его, признаться честно, только это и успокаивает.