(Не)любовь

Олежа взрослый человек; однажды он просыпается в среду утром с чёткой мыслью "я люблю Антона", и вместо всех истерик, отрицаний или блевотно-розовых бабочек в животе у него лишь отрешённо-жалобно крутится на задворках сознания: "Вот ведь вляпался, придурок..." Потому что если Антон, то да, точно вляпался. По самое не могу, не хочу, не надо. Нет, нет, не то чтобы с Антоном всё совсем плохо, просто... Олежа даже не уверен, что Звёздочкин умеет любить. Да, ему нравятся собаки, виски и отражение в зеркале, когда лицо измазано помадой, а фигуру скрывает модный плащ с красной, пришитой Олежей подкладкой. Но это не любовь. Антон умеет благодарить, восхищаться, заботиться даже. Не любить. Олежа, в принципе, не против. Когда он тратит вечер на починку плаща, а не на учёбу, или когда своими трясущимися от недосыпа, нервов и злости руками смывает с Антона кровь и помаду, он даже рад. Ведь если бы Антон его любил и всё ещё заставлял делать всё это, то был бы самым огромным в мире мудаком. Ладно, "заставлял" — слишком громкое слово. Олежа сам ведь, как идиот, предложил помочь и так и не отказался от своего предложения. Антон просто воспользовался удобством, никогда не принуждая. Разве его вина, если принял помощь? "Да", — обиженно топчет ногами ма-аленькое такое недовольство, пока Олежа пытается не спутать в голове очередной чужой доклад и очередную речь Дипломатора. — "Предложение было разовым, нигде не говорилось, что оно вечное!" Недовольство маленькое, и Олежа заталкивает его куда подальше. Ну и пусть он предложил раз, а Антон продолжил приходить. Он гордый, сам вряд ли попросит, а Олеже ведь нетрудно. Нетрудно проехать пол-Москвы, чтобы в квартире Антона приготовить Дипломатора, еду и несколько чужих курсовых, а затем верно и преданно ждать, когда же народный герой вернётся. Нетрудно путаться с плащом этим несчастным, подшивать все неидеальности, хотя бы внешний вид Дипломатора превратить в совершенство. Нетрудно пробираться сквозь огромные массивы текста и править-править-править, потому что Антон — это напор, сбивающий всё собой таран, его речи слишком пафосны, чересчур вызывающи. Нетрудно надеяться, чтобы Дипломатору не пришлось импровизировать и портить всё своей картинностью, шаблонностью и чрезмерностью. Нетрудно закрыть себе рот, не сказать, как же всё надоело, осточертело, задрало, как же он устал бояться, что однажды Антон придёт совсем никакой или не придёт вообще. Нетрудно заткнуться, не закричать, как же он Дипломатора ненавидит и как же любит Антона. Да кого он обманывает? Трудно. Трудно, когда все мысли забиты не учёбой, а чем-то незаконным, из чего доклад не вылепишь. Трудно, когда чужая квартира без хозяина кажется совсем неприветливой, и даже собственная банка молочного улуна в шкафчике не помогает расслабиться. Трудно, когда хочется заснуть и проснуться когда-нибудь через год, чтобы поскорее избавиться хотя бы от части проблем. Трудно, когда сквозь сжатые зубы прорывается "это было опасно". Последнее труднее всего. Потому что Антон его оговорку слышит, и тогда всё катится, как снежный ком, загребая их под одну волну. Звёздочкин сдерживаться ведь не умеет, отвечает чем-то грубым и жёстким, и оговорка превращается в выговор, а выговор перерастает в ссору. Небольшие мгновения, когда Олежа позволяет себе сердиться, ругаться и кричать, как же его за-е-ба-ло. Антон в таких порывах огрызается, что мог бы сделать всё сам. "Так какого хуя ты, мудак, каждый раз ко мне бежишь?" — злобно думает Олежа, хлопая дверью дорогой Антоновой тачки. "А ты какого хуя каждый раз ведёшься, идиот?" — одёргивает себя же. Сам виноват. Иногда Антон после таких вспышек, когда позволил себе в импровизацию и испортил всё, что мог, извиняется. Но извиняться он не умеет: выглядит жалко, беспомощно, и от одного взгляда на него Олеже самому хочется броситься на колени. Но не поймёт же, искренне ведь говорит и не знает, что когда извиняются, давить на жалость, даже неосознанно, — верх мудачества. Олежа прощает и неизменно извиняется сам, только бы не смотреть на этот несчастный убитый вид. Особенно в такие моменты Антон с его жёлтыми глазами, "я-всё-сам-не-трогай-меня-но-погладь" и желаниями всего и сразу очень напоминает кота. А Олежа котов любит, до безумия любит. В общежитии с животными нельзя — он и подобрал вот такого, огромного, выхоленного и безнадёжного, с собственной квартирой, чтоб было где держать. Кис-кис, дорогой, да, приходи, когда понадоблюсь или когда тебе захочется, конечно. Сам же Олежа, с его чёрными вихрами и голубыми радужками, какой-нибудь хаски. Собака, как Звёздочкину нравится. Верный, даже когда не стоило бы, преданный, хвостом разве что не виляет, когда видит. Антону собаки нравятся; Олежа, наверно, тоже. Вот так же. Как псина. Потявкай, милый, перетерпи любое дерьмо, смотри так, словно умрёшь за меня. Подойди ближе: надо накинуть ошейник. Если любовь у Атона такая же, то в гробу Олежа её видал. Если Антон посмеет однажды сказать "я люблю тебя", то Олежа его бросит. Улыбнётся нежно, кинет в лицо порванный плащ и салфетки для макияжа, развернётся на сто восемьдесят и уйдёт, ласково, как душевнобольному, подметив: "Какой же ты, Антон, пиздабол". Прибежит на следующий же день извиняться, конечно, но сначала уйдёт. Потому что так не любят. Антон его не любит. Он часто благодарит, делает восхищённые комплименты, убеждает поесть лишний раз, работает личным такси и слушает бесконечную болтовню ни о чём. А ещё насилует Олежины мозг, душу и самоуважение. Не очень-то похоже на любовь, которую красиво описывают в идеальных романах с совершенными персонажами, да? (Наверно, с аккуратным Антоном Звёздочкиным и будто сказочным народным героем Дипломатором под боком он совсем забыл, что в жизни, как в романе идеального, совершенного и красивого, нет ни-че-го.) Олеже бы уйти давным-давно, заняться своей жизнью, но ведь он любит. И взъерошенные после сна волосы, и пафосные громкие речи, и полную недееспособность на кухне. И жалобный взгляд жёлтых глаз после ссор, и заваренный не своей рукой чай, и чужую квартиру, которая с хозяином внутри становится самым уютным в мире местом. Он любит Антона, больше себя любит. И выбор "уйти или не уйти" не выбор даже. Выбор — это иллюзия. Звучит как очередная цитата из речей Дипломатора, но разве в Олежином случае это неправда? Ему не давали выбора. Ни в детстве, когда родители разводились, ни пару лет назад, когда понял, что очень типично и клишированно влюбился в лучшего друга. Ни сейчас, когда взгляд отчаянно мажет по предательски открывшемуся окну, а в ушах свистит ветер. Перед глазами жизнь не проносится; в голове лишь тупое: "Выключил ли я утюг?" И следом запоздавшее: "Будет ли он скорбеть?" Олежа хочет, чтобы да. Чтобы скорбел. Можно недолго: рано или поздно найдёт замену, которая точно также будет подшивать плащ, переписывать речи и кормить хоть какой-то домашней едой. Точно найдёт. Но хотя бы немного, Олежа надеется, Антон будет скорбеть. Жалеть о последней ссоре и последней злой импровизации. Скучать именно по Олежиной еде и тому, как именно он помогал быть Дипломатором. Антон его забудет, он знает; Антон благодарил, восхищался и даже заботился, но не любил. Он забудет, заменит, пойдёт дальше. Но Олежа хочет, чтобы чуть-чуть Антон скучал, скорбел, грустил и тосковал. Чтобы хоть немного ценил его, Олежину, любовь.

***

Олежа теряется во времени, просиживает часы-дни-недели в комнате и не видит, как меняется мир вокруг. Знает только, что Антон был здесь примерно... ни разу. Не зашёл попросить прощения (Олежа бы простил и извинился бы сам), не посмотрел в последний раз на место, наполненное огромным количеством их воспоминаний. Не попрощался. Олежа хочет ненавидеть, но у него злиться получается не дольше минуты. Он расстраивается, но уже привык. Антон — эмоциональные горки: почувствуй себя важным, затем — говном; растай от благодарности, а потом сгори в жалости к себе от всех чужих проблем, ставших своими. Так и проходят его дни, пока не случается Побрацкий со своими идиотскими энергетиками и остановками сердца. Олежа покидает комнату и... Впервые за несколько месяцев видит. Плакат у самой двери, что издевательски спрашивает Олежу: "Куда ты дел нашего героя?" Антона, с осунувшимся лицом и тёмными мешками под глазами. Остальные не заметили, Олежа уверен; заботиться о безнадёжных было его работой. (Антона, который был в ненужном ему общежитии на пятом этаже у этой самой комнаты зачем?) Облегчение размером с какой-нибудь Юпитер на чужом лице, когда в комнате 213 выживает хоть кто-то. Олежа видит, как сбылось его предсмертное желание о хоть каком-то признании, и хочет рвать на себе волосы. Как мантру про себя повторяет: "Антон умеет благодарить, восхищаться и даже заботиться, но не любить". (Но что в таком случае "любить" вообще значит?) Олежа смотрит, смотрит, смотрит, а в голове издевательски хохочет мысль: "Накаркал! Сглазил! Доболтался!!!" Действительно. В гробу он Антонову любовь и видел.