Лучше уж наркотики, Лейт

— Ебаное дерьмо! — крик сопровождается звоном разбитого зеркала. — Ты абсолютно жалок! В душном, давно не проветриваемом помещении вновь клубится дым. Сизые облака кружат вокруг дрожащего тела и медленно поднимаются к обшарпанному потолку. Насмехаются, как бы говоря, что даже они не останутся рядом. Мрак ночи прерывается лишь красноватым светом тлеющей сигареты, не показывая очертаний комнаты. Парень, сидящий среди осколков и множества коробок из-под пиццы, бездумно смотрит в одну точку, прижимает кровоточащую руку к груди. Одежда, пропитанная запахом табака, постепенно окрашивается в алый. Но ему все равно… Существу, смутно похожему на человека, теперь безразлична грязь, которая раньше нервировала. Уже месяц он ходит в одних и тех же вещах, пачкая все новыми пятнами. Появляется на улице лишь ночью, чтобы не видеть людей, улицы, перекрестки… Чтобы не видеть себя. Точнее то, во что его превращает алкоголь и порошок со смешным названием — экстази. Уже месяц они являются единственными товарищами, пусть и постепенно уничтожают разум. Диапазон эмоций ограничивается негативом. Все положительное исчезло в день осознания своей никчемности. Тридцать вторую ночь подряд круг замыкается, проигрывая в мыслях одно и то же. Остается считать часы и ждать следующей фазы. На этот раз проклятья закончились шесть часов и двадцать девять минут назад. Мольба прекратилась уже как сорок четыре минуты. Сейчас в душе зреет ненависть к себе, апатия и остальные блядские чувства. Чувства… Эти мерзкие ощущения мешают сосредоточиться, не дают адекватно воспринимать окружающую обстановку. Они нервируют и до чесотки раздражают. Хочется содрать зудящую кожу, извлечь мозг голыми руками, но в голове вновь проносятся воспоминания последнего концерта. Тело тряпичной куклой падает на липкий пол, погружаясь в прошлое.

***

Мигающий разноцветными огнями свет режет глаза. Музыка шумит в ушах, принося восторг. Дыхание спирает и с каждой новой песней становится тяжелее, но Ремингтон, как заведенный, скачет по сцене с радостной улыбкой. Он чувствует, что длинные черные волосы немного влажные, на лбу скопилась испарина, а, будь на нем футболка, та оказалась бы полностью мокрой. Только перед залом его фанатов Лейт ощущает экстаз. Лишь в толпе понимающих людей его покидают навязчивые мысли, преследующие с детства, и отпадает необходимость считать каждую вещь вокруг себя, дабы ощутить спокойствие. Когда подходит время слэма, Ремингтон поворачивается к группе с небольшой одышкой, но счастливым выражением лица: — Никто не хочет стать в центр? Все посмеиваются и отрицательно качают головами. Все, за исключением младшего брата. Эмерсон откладывает барабанные палочки с привычной высокомерной ухмылочкой. Он также, как и вокалист, вдохновлен созданной атмосферой, о чем свидетельствуют горящие глаза цвета хаки. — Я рискну, — Барретт вальяжно подходит ближе и криво улыбается. — Сотвори побольше шума, Реми. — Как обычно! — переводя дыхание, Лейт весело смеется ему в спину. Барабанщик, не без помощи охраны, спускается на танцпол, останавливаясь в кругу счастливых лиц. Какая-то девушка просит автограф, который тут же получает, и убегает обратно в толпу. Эмерсон заинтересовано следит за ней взглядом, а Ремингтон тихо фыркает. Его брат никогда не изменяет себе, цепляется к каждой хорошенькой мордашке всю жизнь. Слышатся первые аккорды. Лейт пытается сконцентрироваться, однако в поле зрения попадает Барретт и куча смазанных лиц. Все расплывается, и лишь надменная улыбка мелькает перед глазами. Эмерсон скачет под музыку со вскинутой вверх рукой, трется частями тела о всех его окружающих людей. Слова песни вылетают из Ремингтона, как мантра. Также энергично и душевно, как раньше. Вот только пропал запал, эйфория растворилась, уступая место беспокойству. Шокирующая догадка облизывает череп. Веки расширяются, а кончики пальцев начинают дрожать. Он чувствует. Испытывает то, что прежде отдавал своей девушке. Это плохо, неправильно, слишком странно и до безумия пугает. Лейт кричит, срывая глотку. Толпа беснуется. Барретт громко смеется, хоть звука голоса и не слышно сквозь орущую музыку. Но вокалисту не нужен слух, он знает все тональности басистого смеха его младшего брата. В голове набатом стучат строки только что придуманной песни: «My one desire». Ремингтон теряется в пространстве.

***

Захламленная комната приобретает очертания, ведь в грязное окно пробиваются первые лучи восходящего солнца. Все вокруг, включая собственное тело, вызывает отвращение. Пятна пролитого на пол алкоголя начинают поблескивать. Парящую пыль, кажется, можно потрогать. На кровати со скомканными простынями все отчетливее прорисовываются разводы рвоты и крови. Слезы текут из глаз, дыхание перехватывает. Дрожащее существо подрывается с пола, содрогаясь каждой клеточкой кожи, и принимается шарить вокруг себя в поисках жизненно необходимого порошка. От истерики или выпитой бутылки коньяка стены приходят в движение. Крупицы понимания происходящего утекают сквозь пальцы. Парень падает, вновь царапая ладони об осколки, и забивается в угол. От пугающего копошения в грудной клетке хочется выть. Собственно, чем он и занимается. Тихие всхлипы наполняют мрачную отталкивающую комнату, а сам парень самозабвенно качается вперед и назад, назад и вперед, ударяясь затылком об стену. Продолжает совершать механические движения, сбившись со счета. Ему больше нечего считать. Он знает точное количество всего, что валяется вокруг: тринадцать книжек по глупой философии; девятнадцать стеклянных бутылок, которые давно опустели; двадцать одна коробка с уже ненавистной пиццей; пятьдесят семь осколков от грязного зеркала с отражением опухших красных глаз и почти смывшимся макияжем; сто шесть пятнышек после неудачно потушенных сигарет и одно разбитое сердце. Ненавистный орган, качающий кровь, раздражающе сильно бьется при мысли о единственном важном человеке. Таком привлекательном и любимом отнюдь не братскими чувствами. Чертов. Эмерсон. Барретт. Три слова, вспарывающие живот и заставляющие все внутри переворачиваться. Двадцать букв, произнося которые хочется умереть, ведь нет ни малейшего шанса сказать их без дрожи. Один человек, что навсегда останется на расстоянии вытянутой руки, но невозможно далеко от души. Нервная система сдается и устало поджимает лапки. Парень запрокидывает голову, опираясь на стену. Задняя часть черепа тупо пульсирует, но это указывает на еще живой организм. Надрывный смех смешивается с плачем, обреченным и болезненным. Исхудавшие пальцы зарываются в давно немытые волосы, тянут в разные стороны, вырывают клочьями. Лицо стягивает от соленых слез. Завывания продолжаются, а в голову закрадывается наиглупейшая мысль: необходимо пересмотреть все фотографии. Чтобы сделать больнее, чтобы ребра вывернулись наизнанку, обнажая сердце. Может быть тогда станет легче… ибо человек не в состоянии столько страдать. В заднем кармане рваных, как его тело, джинсов обнаруживается телефон с разбитым экраном. Трещины появились двадцать шесть дней назад, потому что младший брат начал заваливать звонками и сообщениями. Да и не только он: Себастьян, отдыхающий со своей женой после окончания тура, до сих пор надоедливо спрашивает, что происходит; Эмили порывалась приехать, но больше не пишет. Когда-то любимая девушка теперь не больше, чем пройденный этап. Он решил ее бросить чуть больше двух недель назад, в один из немногих дней трезвости. Уведомления с почти тысячей сообщений мучительно мелькают перед глазами, размываются от влаги, застилающей обзор. Не видно ничего, кроме отвратительно тягостного имени. Блядский Эмерсон. Палец неуверенно чертит линию на экране смартфона. От резкой вспышки света хочется выколоть глаза, но те начинают остервенело бегать по строкам удручающего текста: «Look and you'll feel my heart start to race When I'm takin' your warm embrace I just wanna feel your body When I feel the blood rush on me now» Зубы непроизвольно закусывают губу, соленую от слез. Мелькает вспышка боли, и на кончике языка ощущается привкус железа. Кровь стала естественным спутником в его месячном затворничестве. Парень не стремится ранить свое тело, но оно выходит случайно. Разбросанные осколки сегодня, разбитая на днях бутылка и пьяный урод с ножом чуть раньше расставания — все это пускает красную жидкость каплю за каплей. Заторможено моргнув, он пытается найти галерею, однако открывается переписка, влекущая, как лампа мотыльков, но отталкивающая, словно адский огонь. Под именем брата высвечивается слово «печатает». Хочется сдохнуть от страха. «Я подъезжаю. Сука, открой дверь, или я ее выломаю!» — Прочтенное сообщение, именно так, как общается барабанщик, вызывает тихий смешок, что царапает горло. Из глаз опять сочится жидкость. Упертый Барретт. Он каждый день, как только заметил неладное, стал появляться на пороге. Звонил, стучал и матерился на всю лестничную площадку, но ни разу не дождался ответа. Семья Лейта не вызывала службу спасения только лишь потому, что соседка докладывала о его ночных прогулках. К тому же у парня случались подобные периоды уединения. Просто раньше они заканчивались довольно быстро. Ничего не отвечая, он выкидывает телефон. Причину своего поведения объяснить не получится, значит брат и сегодня едет впустую. Рука тянется в карман за сигаретами. Тремор уже становится привычным состоянием. Из пачки выпадает прозрачный пакетик с белым порошком. Отчаянная улыбка трогает кровоточащие губы. Несколько движений и на лежащую рядом книгу высыпается небольшая горка, похожая на пудру. Дрожащий мизинец. формирует кривую дорожку. Искать бумажную купюру нет сил, поэтому парень прикрывает одну ноздрю и резко вдыхает все, что извлек из пакета. В носу неприятно покалывает, но он знает, что скоро наступит облегчение. Пробудится блаженство, которое вытесняет мысли о брате и его чертах лица. Слишком привлекательных для обычного человека, слишком запретных, от чего те еще больше притягивают. Щелчок зажигалки, и ядовитый дым наполняет легкие. Пробирается внутрь, норовя остаться там навечно. Однако в груди уже нет места. Каждый уголок и закуточек заполняет зеленоглазый парень, влюбиться в которого хуже, чем принимать наркотики. А он подсел на все сразу… Желание выпить побуждает подняться с мерзкого пола. Босые ноги, следуя на кухню, почти прилипают к деревянному покрытию. Тень, когда-то олицетворяющая человека, передергивает плечами от брезгливости. Сизые облака следуют по пятам. В холодильнике пусто. А вот на столе одиноко стоит недопитая бутылка вина. Любимый алкоголь его брата, такой же приторный, как и он сам. Отвратительно притягательно… Парень делает ровно три больших глотка и слышит настойчивый стук, доносящийся из коридора. Затуманенный разум плохо соображает, комната расплывается, тело ничего не чувствует, но в груди что-то начинает скрестись. Неугомонный Эмерсон. Парень зачесывает жирные локоны и возвращается в спальню. Игнорирует возмущенные крики. Кажется, его дверь пытаются выбить ногой. Что ж, все равно никто не сможет попасть внутрь. Когда он плетется к кровати, в ступни врезаются осколки. Боль не ощущается. Наступает долгожданное безразличие, страх стихает. Забытая книжка по философии преграждает путь. Отрешенное существо падает, создавая много шума. С отсутствующим выражением лица забивается обратно в угол. Стон случайно срывается с губ. Спустя семнадцать минут, квартира затихает. Во входную дверь больше не ломятся. Происходит какое-то копошение, а потом агрессивные шаги следую по коридору, направляясь в «логово отшельника». — Реми! Я тебя уничтожу собственными руками! — Барретт застывает в проеме и шокировано осматривается. — Блять… Собственное имя режет слух, болезненно заползая внутрь басистым голосом, что всегда тянет последние слоги. Он вспоминает, что, на самом деле, не пустая оболочка, а человек. Его зовут, или когда-то звали, Ремингтон Лейт. Вокалист группы Palaye Royale, который невозвратно влюбился в собственного младшего брата. Он упирается затылком в стену, почти с замиранием сердца приоткрывает веки и натыкается на близкого человека, что стоит на расстоянии двух метров. Мутный образ кажется призрачным, но таким родным и отчаянно желанным. В голове проносятся следующие строки: «I can see the look in your eyes And I just wanna die between your thighs Heaven knows I wanna love you But I don't know if I can justify» Крупная дрожь начинает бить тело, а черви под кожей шевелятся, словно Лейт разлагается в земле. Ему паршиво и страшно. Порошок не помогает, лишь усугубляет положение. Просыпается паранойя. Ремингтон заламывает руки, чтобы не коснуться брата. Гнет пальцы так, будто хочет их вырвать. Жаждет увидеть свои конечности, лишенные жизни, со стекающей кровью, в которой, наверняка, смешалась ненавистная любовь. Ломка хуже, чем от препаратов. Эмерсон напротив боязливо делает шаг и замирает, а сидящее на полу тело дергается. Спина вжимается в ледяную стену, истерика подступает к горлу. — Н-нет… — противясь собственным чувствам, Лейт вскидывает ладонь с уже засохшей кровью. — Не подходи… В голове творится бардак, и Барретт теряется. Он никогда не видел брата таким потерянным, сломленным, жалким. Его тяготит открывшаяся картина, но пути решения проблемы начинают созревать в мыслях. — Хорошо, Реми. Хорошо, — Эмерсон пораженно поднимает руки, пытается говорить, как с маленьким ребенком. — Можно я просто открою окно и слегка приберусь вокруг? Голос с хрипотцой успокаивающе разносится по комнате. Ласкает уши, точно в фантазиях. Словно сбывается сон, который каждый раз крутится на перемотке под опухшими веками. Лейт готов согласиться со всем, что предлагает этот человек, но лишь продолжает трястись. Соленые капли чертят новые дорожки на исхудавшем лице. Вместо ответа выходит сдавленный писк. От омерзения к самому себе хочется откусить язык, захлебнуться резким привкусом железа. Его чувства похожи на гнойную рану с сочащейся кровью. Мучительные, смертельные они озвучивают страшный приговор. Любимый Барретт. Ремингтон вгрызается зубами в худые пальцы до отчетливых следов. Ему противно, что не удается сохранять рассудок. Истерика не отпускает, заставляет содрогаться всем телом. Тошнит от эмоций и лишнего спиртного. Глаза лихорадочно обгладывает смазанный силуэт Эмерсон, пытаются запечатлеть в памяти все черты и движения не смотря на то, что те давно врезались в сердце. Злополучное экстази растворяется в сосудах. Из-за давления из носа начинает идти кровь. Дышать не получается, а руки бездумно размазывают красную жидкость по лицу. Он думает, что умирает, и готов с этим смириться. Смерть — не самый поганый исход, тем более та произойдет не в одиночестве. Хотя бы физически… Наблюдает, давясь слезами, и ощущает, как разрываются внутренности. Барретт в его комнате, как Мона Лиза в Лувре, — любуйся, но даже не смей притрагиваться. Лицо, по обыкновению высокомерное, сейчас кажется застывшим, словно античная статуя. Волосы не уложены, однако придают шарм, какой исходит от художников и философов. Только Эмерсон может выглядеть небрежно и, одновременно, притягательно. Забывшись в сладко-болезненных грезах, Лейт не замечает, что брат садится рядом после быстрой, поверхностной уборки. Спертый комнатный воздух разбавляется утренним ветерком. Пятьдесят семь осколков, девятнадцать бутылок и тринадцать коробок больше не мозолят глаза. Руки, измазанной бурок кровью, касаются чужие пальцы. Парень панически дергается и ударяется затылком. — Тише, все в порядке. Я всего лишь хочу помочь. Ты не против, если останусь рядом? — Барретт шепчет ласковые слова, продолжая сжимать и гладить большим пальцем содрогающуюся конечность. Ком сдавливает горло, и нет возможности произнести ни звука. Все, что по силам Ремингтону, — кивать головой, глотать слезы и смотреть в мучительно-нежные зеленые глаза. Знай брат то, что терзает его весь этот месяц, сразу бы ушел. Все случилось слишком неправильно, так не должно быть. Истерика растет, Лейт теряется в комнате. Больше нет стен, пола, разбитого зеркала, мусора и грязных пятен. Остается лишь омерзительное чувство тоски, которое кромсает органы, режет нервные окончания и дробит кости в труху. На обратной стороне глазного яблока горит выжженное клеймо с дорогими инициалами. Драгоценный Эмерсон. Трясущееся тело обнимают желанные руки. Прижимают максимально сильно, причиняя еще больше фантомной боли. Ремингтон утыкается носом в синий пиджак, оставляет красные разводы, стискивает непослушными пальцами приятную ткань и начинает рыдать в голос. Ему необходимо оттолкнуть Барретта и выпроводить вон. Жизненно важно прекратить общение, не смотря ни на что. Ибо кипящие чувства не позволяют дышать, наматывая кишки на кулак. Вопреки здравому смыслу Лейт с мазохистским удовлетворением льнет ближе, напрасно надеясь на счастливый исход. Мечтает о взаимности, словно влюбленная впервые школьница. Голову гладят нежными движениями. Эмерсон продолжает шептать успокаивающие слова, позволяя обличить все мучительные мысли в надрывные стоны. Они сидят в одном положении так долго, что немеют суставы. Ремингтон сжимает одежду брата, как спасательный круг в океане отчаяния. Допускает мысль, что у них все получится, и тоскливо смеется от собственной чуши. Но, пока бледная кожа впитывает крупицы родного человека, жизнь походит на навязчивую фантазию. Иллюзия, терзающая душу, превращается в реальность. В мыслях становится пусто. Он истекает слезами по инерции, ничего не ощущая, за исключением привычной тяжести под ребрами. Слежка за временем прекратилась, когда к нему завалился гость, поэтому парню кажется, что наступила следующая фаза. Хотя, может быть, действует порошок или теплые объятья. — Хочешь поговорить об этом? — Барретт немного отстраняется, отчего чужое сердце обреченно падает в желудок. Тревога вновь наполняет тело, ускоряет сбитое дыхание. Лейт боязливо качает головой и закусывает губу, чтобы не крикнуть правду. Грязную, как он сам, скверную и развратную. Ему никогда не хватит смелости произнести слова, делающие уязвимой бренную оболочку. Эмерсон молча касается влажного подбородка, убирает черные волосы и напряженно всматривается в глаза. Его лицо приобретает суровое, почти агрессивное выражение. Хилый орган, гоняющий по венам кровь, бьется слишком быстро. Непонимание и обнадеживающие грезы сливаются в одну жалкую лужу. Ремингтон неосознанно сглатывает, хлопает мокрыми ресницами и боится пошевелиться. Страшно сделать что-то не так, поэтому остается задерживать дыхание, считая плетущиеся секунды. Губы, всегда искривленные усмешкой, тянутся к его лицу. Рука, обтянутая бархатной кожей, притягивает ближе за дрожащий затылок. Из раненой груди вырывается писк, который теряется в поцелуе. Ненаглядный Барретт. Язык брата пробирается внутрь, сплетаясь с его собственным. Лейт ошарашенно поднимает веки, но отвечает на настойчивые движения. Чувствует привкус табака, крови и слез. Панически хватается за пиджак, чтобы не потерять связь с реальностью, но та утекает сквозь пальцы. Образ Эмерсона так близко отпечатывается на подкорке. Ремингтон целует и покусывает желанные губы, не смеет закрывать глаза, опасается проснуться, ибо происходящее кажется сном. Лучшим из всех… Стон вырывается из горла, когда Барретт, не прерывая ласк, вдавливает худое тело в стену, держит кисти над их головами и упорно нависает сверху. Лейт не вырывается, а лишь сильнее задирает подбородок. Он испытывает долгожданное счастье, не смотря на неудобное положение и боль в конечностях. Хочет растянуть этот момент навечно, пока не рухнет мир, пока тела не обратятся в пыль. Больше не существует общества. Есть только два человека, что жадно упиваются друг другом. Не обращают внимания на будущее, сложное и темное, не вспоминают прошлое, в котором у каждого было бесчисленное множество отношений. Они здесь и сейчас, наслаждаются моментом до спазма в легких, до шипящих звуков от кровавых укусов, до трещин в костях и ломки в суставах. Мысли прерываются. В голове звучат строки, которые оказались правдой: «And all I wanna do is make you melt And I would crawl my way from out of hell Just to feel your body on mine And ride me until the end of time» И Ремингтон готов писать кровью каждое из придуманных слов. Он зайдет во врата ада бесчисленное множество раз, стерпит все пытки и мучения. Только бы его единственное желание оставалось рядом, сверкая божественно-красивыми зелеными глазами. — Ты что, еблан, начал торчать? — злое шипение касается кожи. Лейт моргает и мучительно долго осознает, где находится. Возвращается в настоящее, нехотя отпуская галлюцинацию. Комната вокруг мерцает и светится. Все настолько яркое, что возникает желание прикрыть веки. Губы, наоборот, растягиваются, сверкая мимолетной радостью. Сердце требует романтики, которую невозможно получить, а в джинсах становится тесно. Он натягивает ниже футболку, сжимая предательский факт возбуждения. Почти смеется, ощущая скорбь по потерянным и ненастоящим моментам. При этом страшится зеленых глаз и ответа, который необходимо произнести, разрушая себя еще сильнее. Брат же пылает гневом, болезненно сжимая его щеки. Всматривается в перекошенное лицо, ищет ответы, которые и так знает. — Н-нет… — язык полу мертво ворочается в ротовой полости. — Я вижу твои зрачки, Реми, — Эмерсон разжимает пальцы и резко вскакивает, начиная кружить по комнате. — Как долго?! Возмущенный крик врезается в уши. Иллюзия, созданная порошком, немного отпускает. Хочется сжаться до размеров пыли, исчезнуть из злополучного помещения, слиться с воздухом, но не видеть разочарование, исходящее от Барретта. Тело Ремингтона вытягивается в струну. Паника ползает под ребрами, а дрожь сходит на нет. Он не знает, что отвечать, продолжает тупо улыбаться. Каждое произнесенное слово загонит гвоздь в крышку его гроба, в котором уже лежит разбитое на осколки умирающее сердце. — Почти полгода… — нагло лжет, чтобы отвести подозрения. — Реми, идиот! — брат замирает возле кровати и взвинчено хватается за волосы. От басистого голоса бегут мурашки. Лейт сожалеет, но не может признаться. Он обреченно заламывает кисти, кусает губы и чувствует, что слезы непроизвольно текут из глаз. Эмерсон перед ним неприязненно оглядывается, сжимает кулаки. Терзается сомнениями и не принимает «правду», но все слишком очевидно. Однозначно для того, кто не сидит в углу и не давится мерзкими чувствами. Тяжелые шаги приближаются. Раздражение исходит из чудесного лика Барретта, создает угрожающую атмосферу. Покорно поднимая голову, Ремингтон надеется получить по лицу. Жалобно смеется и ликует от предвкушения. Хочет почувствовать больше боли, будто до этого мало страдал. Жаждет, чтобы его сломали родные руки. Пытается убедить себя, что перестанет испытывать разъедающую тоску, как только ощутит взаимность. А Эмерсон действительно замахивается, но, в последний момент, обрушивает свою ярость на бездушную кирпичную стену. Выпускает накопившиеся эмоции совсем не туда, куда нужно. Любимые руки окрашиваются кровью, не прекращая усугублять положение. Лейт чувствует себя ничтожеством. Ненавидит все свое существо из-за того, что причиняет боль единственному важному человеку лживым признанием. Слова, готовые вырваться, ударяются о сухие губы. Он не может произнести правды. Остается наблюдать пустыми глазами за неприятной сценой. Не смотря на сожаление, в груди вспыхивает надежда. Его благополучие важно. Оно имеет значение. Он сам представляет какую-никакую ценность… Ремингтон улыбается сквозь слезы. Глотает мучительный страх и таращится на Барретта. Осознает всю абсурдность собственного положения. Он видит в нем Бога, в которого раньше не верил, и находит Дьявола, с которым был знаком всю жизнь. — Эме-Эмерсон… — тихий шепот дрожит, как и весь парень. — Все нормально, я справлюсь. Брат молчит, упирается в стену и делает глубокие вдохи. Выглядит таким подавленным, как никогда прежде. — Я блять вижу, — смешок врывается в самую душу. Тремор усиливается, его невозможно остановить. Лейт не обращает внимания на свое жалкое тело, не зацикливается на собственных всхлипах. Ему важно лишь успокоить возлюбленного, который никогда не узнает об этом прозвище. — Мне паршиво из-за ломки. Я-я бросаю, — и снова лжет, понимая, что только глубже ныряет в зеленые глаза. В его личный наркотик. Сердце колотится в бешеном ритме. Он боится, что его раскроют, но отчасти говорит правду. Знает, что зависим, но, отнюдь, не от порошка. Липкое ощущение обволакивает тело, словно удав добычу. Ему больно и, вместе с тем, хорошо. Ядовитые чувства с каждым мгновением пробираются дальше. Их уже невозможно вырвать, не получится истребить… только смириться. Барретт молчит. Минуты тишины растягиваются. Кровь капает на пол, создает неровные пятна, которые останутся там навсегда. Ремингтон не сотрет их, даже под угрозой расстрела. — Скоро вернусь, — не глядя в его сторону, Эмерсон уходит. Время тянется дальше, не замирает, как истощенное тельце, что припадочно смеется в углу. Его снова оставили, бросили наедине со скверными мыслями, но обещали вернуться. Призрачная тень будет ждать, верить и надеяться, что к ней придут. И не важно когда, не важно насколько. Главное, чтобы Дьявол в человеческом обличье вновь заглянул в гроб, именуемый комнатой. Цифры настойчиво лезут в глупую голову, увеличиваются, не смотря ни на что. Триста двадцать девять, четыреста четырнадцать, пятьсот сорок — секунды складываются все в большие значения. Пространство искажается, ведь пропала точка опоры, которой удавалось сдерживать душевные порывы. Существо, похожее на человека, вновь отрекается от своего имени. Теряет личность, которая просыпается рядом с его Богом. Руки тянутся к зажигалке, а взор устремляется в окно, где давно бодрствуют люди. Тайна под названием «Эмерсон Барретт» останется внутри. Никто ее не узнает, ибо ни одна живая душа не сможет понять. Лишь поломанное сердце примет в объятия его позор. Его желание. Полуживая тень смеется, давится слезами и вновь продолжает истерично выпускать воздух. Она продолжит любить, скрывая правду. Будет следить, как душа крошится, а мозг покрывается язвами при виде новых пассий. Постарается смириться с неизбежным, лицезрея отвратительные отношения и ощущая измену с другой стороны, хоть их ничего и не связывает. Лишь бы чертов брат оставался рядом и изредка смотрел своими зелеными глазами на умирающее тело, позволяя испытывать крупицы надежды. «My one desire My one desire You set my world on fire My one desire» Дым смешивается с надрывной песней, олицетворяющей истинные чувства.