Отр познаёт колдовство

      Уже по дороге в центр Янар забыл всякие страхи и, вроде как, даже развеселился, по крайней мере, спонтанность его к нему вернулась точно. Когда Грегор со своими покупками из галантереи подошёл к месту встречи, Янар порывисто развернулся в эффектном танцевальном движении.       — Взгляни вокруг, оглянись назад, — пропел он, покачивая бёдрами. — Духи с тобою связаться хотят! Мир не такой, каким кажется он, чудесами каждый окружён… — Он сделал выжидающую паузу и продолжил:       — Не всё вокруг подвластно глазам. Сделать свой выбор должен ты сам!.. — И он свирепо поглядел на Грегора. Тот сдался.       — Встреть свою судьбу! — пропел он, заканчивая строчку.       Со стороны группки подростков, что кучковались у шаурмечной, раздались издевательские смешки и улюлюканье. Янар рассмеялся и спрыгнул с бордюра. В одной руке у него был пакет с шаурмой — их обедом, в другой большой стакан холодного кофе для Грегора. Они сели за столик летнего кафе.       — Какой ты неугомонный!.. — Грегор сердито поморщился, зыркая на двух школьниц, которые, всякий раз, встречая их в городе, смотрели на них, шептались и хихикали. — Можно хотя бы в людных местах вести себя скромнее?       Он отпил кофе, глянул на Янара и приумолк. Ему страшно нравилось, кроме прочего, смотреть, как тот ест. Янар его уже не слушал, он развернул свою большущую шаурму, так распахнул пасть, что стало можно рассмотреть эти восхитительные крупные клыки, и так глубоко запихнул её в рот, что это выглядело со стороны не совсем прилично. Грегор тихо выдохнул. Ему стало ощутимо жарче.       — Жрёшь, как животное… — тихо проговорил он.

***

      — Так и объясни мне, — проговорил Янар, сминая салфетку, — почему, раз на свете полно типов — могущественных магов — они не меняют судьбу мира и позволяют войны? — Он спросил это с рассеянным видом, но вопрос был серьёзным. Он его тревожил не первый десяток лет.       Грегор подумал, прежде чем ответить.       — Те, кто становятся у руля — не настоящие маги. Материальные желания, в том числе желание власти и богатства, присущи сильным существам с материалистичным сознанием — демонам. Поначалу каждый маг — демонопоклонник. Многие там и остаются, но этот путь далёк он просветления.       — Окей… А почему настоящие маги позволяют случаться войнам?       — Планета тоже живое существо с собственным путём. Что-то настолько ничтожное, как человек, не способно менять судьбу целого мира, страны… Да даже маленького народа… Не волнуйся, — сказал Грегор доверительно. — Ты освободишься от желания что-либо исправлять и от этого вечного чувства вины тоже освободишься. Ты сможешь сделать многое, если для начала поможешь самому себе и станешь сильным. Сила мага — это свобода. — Он задумчиво вздохнул и добавил: — Это избавление от боли.       — Значит, — проговорил Янар, — как силён бы маг ни был, чтобы изменить коллективную карму, нужно быть чем-то большим, чем просто волшебник. Нужно копить аскетичность? Быть великим йогом, типа, как Иисус?       Грегор рассмеялся:       — Пожалуй! Если верить манге, он был в своё время Королём Шаманом!       Янар задумчиво подпёр щёку кулаком.       — Знаешь, — сказал он, помолчав, — сколько живу в Заринске, ни разу не замечал эту штуковину. — Он указал пальцем на скульптуру-флюгер, что украшал башню кирпичного магазинчика. Флюгер изображал Гермеса с кадуцеем в руке.       — Не удивительно, что ты заметил его теперь, — сказал Грегор. — Помимо покровительства медицине и торговле, Гермес — это посланник Неба, Бог-посредник, Ключник. Он отвечает за всякие пограничные состояния.       — А я думал, что Гермес — это, типа, бог мышц.       Грегор сердито фыркнул.       — Только такой идиот, как этот твой Араки, мог сказануть такое! Могучее божество сузить до одного аспекта!.. Уму непостижимо… — Грегор, вспомнив, каких мускулистых парней рисует Араки, вздохнул. — Впрочем, каждому своё.       Он покусал соломинку и улыбнулся.       — Знаешь, что ещё означает Меркурий? — спросил он немного зловеще. — Ртуть. То, что происходит с магом перед пробуждением — это подготовка к Великому деланию — Мистической свадьбе серы и ртути.       — Свадьбе? — проговорил Янар, — вот как?       — Я — элемент серы, ты — алхимическая ртуть, женское начало. Ты — моя невеста.       — И что же будет потом? — прошептал Янар, потупился, и на щеках под бледными веснушками у него зарозовел румянец.       — Ты родишься заново другим существом, ни мужчиной, ни женщиной. Ты обретёшь один из важнейших магических ключей — Магистерий, ключ, от этого мира. Когда его оковы не будут сдерживать тебя, ты, подобно мастеру и подобно мне, сможешь шагнуть за его границы. Получишь возможность учиться дальше… Станешь по-настоящему бессмертным. Магистерий — это то, к чему стремился твой учитель Рерих, когда искал мистическую Шамбалу.       Янар медленно, глядя в сторону, потянулся и положил руку на ладонь Грегора.       — Но ты же и там будешь со мной? — проговорил он.       — Янар, — сказал Грегор, только теперь сообразив, что испытывает немалое удовольствие от того, что выпал шанс поумничать. — Страх разлуки — это проявление эгоизма, а значит слабости. Когда ты станешь так силён, чтобы поддерживать связь каждым, кого любишь, только в своём сердце, такой вопрос просто перестанет быть для тебя возможным.       — Но ты ведь… — неуверенно начал Янар, усиленно соображая, — ты ведь боишься меня потерять.       Грегор испытал укол осознания. Он и правда боялся. Это мгновенно опустило его с небес на землю.       — Я плохой ученик, — признался он, промолчав, наверное, целую минуту. — Я сжульничал, чтобы обрести своё бессмертие. Сделал то, что делать запрещено, и, по сути, я — еретик от магического мира… Когда мастер послал меня к тебе, я был уверен, что это ты станешь моим новым наставником.       Он осмотрелся по сторонам и, поколебавшись, всё же достал из кармана сигареты. Щурясь, он зажёг на ладони огонь. Голубовато-жёлтое пламя в свете летнего дня было таким прозрачным, что издалека едва ли кто-то из прохожих смог бы его разглядеть. Грегор глубоко затянулся.       — А я так вот смогу прикуривать от пальца? — спросил Янар.       Грегор тихо рассмеялся.       — Родной мой, ты сможешь намного больше!

***

      Вечером Грегор обнаружил интересную картину. В комнате всё ещё был бардак, но уже более организованный: туристическое снаряжение и прочие вещи располагались по группам. В центре сидел Янар в стеснённых обстоятельствах. Он разворошил пакет с покупками Грегора, вынул оттуда мотки разноцветных лент и самозабвенно играл с ними, пока не запутался. Он принял форму человека, справедливо решив, что пальцами узлы развязывать сподручнее, но, когда его конечности стали больше, узлы закономерно затянулись туже. Грегор сразу понял всё это, но не смог не начать издеваться:       — Как?! — воскликнул он, патетично потрясая руками. — Жизнь-то тебя ничему не учит! Забыл, как в проводах запутался? Я бы ещё понял, если бы в виде выдры, так ты обмотался ими в виде человека, придурок.       — Не смейтесь, — попросил Янар не без заискивания, — лучше развяжите.       — Может быть.       Грегор присел рядом на ковёр, осмотрел и не смог не усмехнуться. Янар запыхался, раскраснелся и даже немного вспотел. В беспомощности он устало упал на бок и лёг недвижимо, как кошка, намаявшаяся от жары. Теперь его поза смутно встревожила Грегора. Янар смотрел в пустоту и был похож на связанное жертвенное животное.       — Как ты себя чувствуешь?       — Неплохо, — проговорил Янар, чуть хмурясь, — только жарко всё время. Я… не сказал бы, что это неприятно, просто непривычно. Будто в душе растёт что-то больше меня. Это, знаешь, как оргазм. — Он улыбнулся и спрятал лицо в стопке своих футболок.       Грегор со вздохом закатил глаза и начал растягивать узлы на перепутавшихся лентах.       — Я читал, что молодые шаманы видят жуткие вещи, когда перерождаются, — тихо заговорил Янар. — Тело валяется в лихорадке, сознание болтается чёрте где… видит, как духи разделывают тело по кускам, варят в огромном котле, а потом кости…       Грегор непроизвольно вздрогнул, и ноготь соскочил с тугого шёлкового узла.       — Кости, — продолжил Янар, — осматривают внимательным образом и составляют обратно в целый скелет… Почему так?       — Кости — это важно, — хрипло ответил Грегор. — Вспомнить хоть священных животных из скандинавских мифов — они умерщвляются в день пира, а на следующее утро воскресают из собственных костей. Древние религии недаром так много значения придают останкам. Они хранят информацию о духе.       — Звучит довольно стремновато. Но, похоже, я понимаю, что меня ждёт. Маяться так долгое время не получится. В конце концов дойдёшь до того, что добровольно согласишься на самое мучительное перерождение, лишь бы всё это уже закончилось скорее… Кстати, — проговорил Янар, — почему ленты такие зелёные?       Грегор смотал их в клубок и, подумав, ответил. — Во сне я видел кого-то. Некое магическое существо, которое просило ленты в качестве жертвы. — Тут он решился спросить прямо: — Ты расскажешь мне, кто такие эти двое — мужчина и женщина — с бирюзовыми глазами?       Янар глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.

***

      — Ох, — сказал он, — она была шаманкой, да и он — камом, каких мало. Они были брат и сестра. Я расскажу о них… — Янар задумчиво потёр шею и нахмурился. — Но, пожалуй, стоит начать с того, как я вообще пытался жить среди людей всё это время. Ох. Знаешь, Гриша, первые люди, которых я встретил после того, как получил способность принимать человеческий вид, были очень хорошими, и поначалу я и сам был очень воодушевлён. С годами выяснилось два обстоятельства: во-первых, я не старел как мои товарищи, и мне пришлось расстаться с ними. Менять места жительства, скитаться из губернии в губернию… Во-вторых, я начал понимать, что не так-то просто и быстро строится государство счастья, о котором мы мечтали. То, что уже было сделано, превосходило все самые смелые мечты, но, куда бы я ни шёл, и сколько бы ни жил, война со всеми её «прелестями» никогда не заканчивалась надолго. И не только в нашей стране люди страдали, знаешь ли. Я прошёл от Каракорума до Алтая, видел многоцветную пустыню Гоби в Монголии, повидал синие озёра Ладакха и Кашмира, видел семнадцать сияющих вершин Гималаев в Сикиме, тропический лес, древние храмы, огромных каменных будд, позеленевших от древности. Как говорил Николай Константинович, тобой сегодня уже упомянутый, в уединённых местах, далёких от больших городов, чувствуется живое присутствие Богов. Господь Шива не когда-то, неисчислимое количество лет назад, а прямо в это самое время пьёт яд мира ради спасения человечества… Но везде, кому бы люди ни молились, Богам или Демонам, исповедовали ли Бон или Тибетский буддизм, поклонялись ли Небу или горным духам, везде я видел только страдания и несправедливость одних людей по отношению к другим. Дома это чувствовалось сильнее, чем в других странах, где люди не знали другого уклада жизни, кроме очень архаичного…ведь у нас всё должно было стать по-другому.       Янар перевёл дух и продолжил, низко склонив голову:       — Было две причины, почему я тогда, в тридцатых годах, не смог больше жить с людьми. Я начал превращаться в выдру, не контролируя этого. А ещё меня здорово обидели. — Он усмехнулся грустно и несколько виновато. — Конечно, я сам во всём виноват, но история всё равно дурацкая. По селу пошёл слух, что какое-то чудовище завелось в речке и нападает на баб и детишек. Этим чудовищем был я!       Как-то я услышал, как ребята-подростки травят одну девочку. Она была из недавних пересыльных, из тех, кому пришлось переехать из Горного к нам, севернее. Её называли «кулацким отродьем» и запрещали брать воду с мостков. Дети, само-собой, даже не знали значения этих слов, просто мололи всякую фигню!.. Эта несчастная семья… Боже мой, Гриша, раньше они, может, и были зажиточными, но здесь у них из хозяйства была одна корова — и то почитали за великое счастье. Меня здорово взбесило, что эти мелкие несознательные поганцы использую термины, каких не понимают, и лепят ярлыки. Я хотел их шугануть, но они посыпали с берега, не успел я и близко подойти. Девочка тоже завизжала и побежала. Тогда я понял, что стою на четырёх лапах и верещу, как… бешеная выдра. — Янар зажмурил глаза и сокрушённо приложил ладонь ко лбу. — Я не заметил, как обернулся. Такое со мной случилось впервые. Я испугался. Подумал, что теряю это — свою человечность. Конечно, много времени не прошло, как стали просить местного священника освятить берег — какая активная просветительская работа ни была развёрнута на селе, а народ, по большей части, оставался очень зависимым от покровительства хоть каких-нибудь высших сил, сам понимаешь. Старик-священник отправился не на берег Оби, а прямо ко мне. Я понял, что он знает, что я такое. И он сказал, чтобы я шёл из села подобру-поздорову.       Он отвёл глаза, несколько нервно обнял колени и наморщил нос, пытаясь найти слова, чтобы выразить явно противоречивые чувства.       — Подобное отношение…было мне ещё незнакомо. Я хорошо относился к представителям православия, ведь мой первый учитель, тот, кому я обязан своей человечностью, был христианин. Но этот дед дал мне понять, что я — что-то вроде нечистой силы. Оборотень. Что мне здесь не рады. Я делал много хорошего в каждой деревне, где бы ни жил, никогда не чурался общественной деятельности и любой работы… поэтому, наверное, его слова меня задели. Это будто стало последней каплей. Я ушёл, не жалея, даже с облегчением. Я бы ушёл, даже если бы меня не гнали. Слишком тяжело стало находить себе комфортное тихое место со спокойным глубоким омутом. Чтоб, знаешь, женщины не рыдали, и чтоб никто, чёрт возьми, не стрелял!.. Такие места есть только там, где нет людей…

***

      Но не так-то просто дойти до мест, где совсем нет людей, когда у тебя такие короткие лапы. Янар шёл очень долго и всё, из-за привычки жаться к поселениям, от деревни к деревне. Так он добрался до северного берега Телецкого озера и пошёл вдоль него. К вящему облегчению, всё реже он чувствовал запах дыма и слышал лай собак. В один день он добрался, наконец, до узкого перешейка, переплыл его и оказался на берегу восточном. Там, как ему казалось, начинались совсем дикие места.       Озеро совсем не походило на лесные речки и даже на широченную, но тёплую на мелководье Обь. Озеро было страшным и суровым. У него не было дна. Чудовищные рыбины поднимались из его ледяной глубины, а по поверхности ходили такие волны, что Янар с удивлением ощутил себя в водной стихии не в безопасности. Когда он подолгу смотрел на эти серо-стальные валы, холодные, несмотря на конец июня, где-то в глубине его памяти всплывали смутные впечатления о море.       Итак, он был один. Впервые за долгое-долгое время. Ему стало страшно.       Он сбросил оцепенение, побежал вглубь леса вдоль ручейка, и, найдя подходящий обрывистый берег, начал с остервенением копать себе логово и копал, пока совсем не выдохся и не проголодался. И, в какой-то момент, он вдруг почуял очень явственные и очень пронзительные запахи хлеба, крови и молока.       Это заставило его встрепенуться и вскочить на высокое место над ручьём. Он очень любил коровье молоко, сильно пристрастился к нему, пока был деревенским жителем. Стоя на задних лапах, он долго водил носом по ветру. В конце концов, любопытство и голод взяли верх, и он начал осторожно пробираться сквозь густые заросли папоротников и бадана, всё выше и выше по скалам, пока лес не поредел и не вывел на склон круглой горы. Внизу блистала вода за вершинами кедров, а здесь на круче, рос главным образом можжевельник густым покровом да, кое-где, спирея с белыми шапочками цветов. Ароматы еды вели маленькую выдру между камней, и чем ближе Янар подкрадывался к вершине, тем сильнее становился запах человека и запах крови. Стук — звонкий и глубокий, отделился от стука его сердца и стал хорошо различим — это звучал бубнен, выдавая быстрый и размеренный ритм.       Первым, что Янар увидел, была конская голова на берёзовом столбе. Подкрался он чуть сбоку, поэтому конь будто смотрел на него сверху-вниз полузакрытым тёмным глазом. Конь был соловой масти с длинной белой гривой. Потом Янар увидел шаманку. Она привязала к столбу верёвку, сплетённую из конского хвоста, и жертвенные ленты — жёлтые, белые, синие, взяла чашку и начала брызгать из неё на камни вокруг. Большой овальной формы бубен лежал рядом, повёрнутый обратной стороной, так, что была видна резная рукоять в виде фигуры «хозяйки» — одной из дочерей Ульгена. На железной поперечине — «тетиве» — угрожающе поблёскивали металлические подвески-мечи, а на рукояти и колотушке висели целые гроздья разноцветных лент. Такими лентами в этих краях люди платили дань уважения духам. Столь обильное количество подношений многое говорило о носительнице этого бубна.       — Шоок! Шоок! Шоок! — услышал Янар. — Отец неба, жертвоприношение было, кропление было!       Она говорила не по-русски и не на одном из местных диалектов, незнакомых Янару. Это был язык духов, который он использовал, общаясь со своими собратьями-животными, и оттого ему понятный. Шаманка снова окропила землю вокруг себя молоком и взялась за колотушку.       — Шоок! Шоок! Шоок! Мать земли, жертвоприношение было, кропление было!       Ритмичные удары и её кружение у жертвенника завораживали, но Янар заставил себя подобраться ещё ближе к можжевеловому кусту, под которым лежала сумка и виднелась высокая глиняная крынка. Только он сунулся туда чтобы попить молока, голос бубна смолк.       Янар выдернул голову из крынки и встретился взглядом с шаманкой. Его продрало дрожью от усов до кончика хвоста. На него осмотрели нечеловеческие глаза — широко распахнутые и такие яркие, что её лицо казалось страшным. Шаманка улыбнулась и подошла поближе. Янар не мог даже шелохнуться.       — Надо же, кого принесло! Любая выдра от рождения кам, потому что живёт в двух мирах. — Она занесла над ним колотушку и резко её опустила: — А-ну, обернись человеком!       Янар как стоял, так и сел под можжевельник с ощущением, будто ему дали оплеуху. Он потряс головой и хмуро поглядел исподлобья.       — Как тебя зовут? — спросила шаманка.       — Янар.       — Эге!.. А похож на русского*.       — Я советский, а не русский, — сказал Янар.       Шаманка расхохоталась.       — Зачем ты здесь?       Янар промолчал, не зная, как ответить. Но по тому, как грустно он потупился, она поняла его.       — Ты можешь остаться, если отец позволит, — проговорила она, немного подумав и внимательно его осмотрев. В глазах у неё отразилась сострадательность, и тонкие брови дрогнули. — Вижу, дурного умысла у тебя нет. Если я и Санай поручимся за тебя, выдрёнок, сможешь остаться.       Янар неуверенно потёр предплечье.       — Я Айсулу-кадын**, — снова заговорила она, приосанившись, — дочь бая Мансура. Ты его знать не знаешь, но имей ввиду — ему на этих землях принадлежит не одна гора. Поднимись! Чего ты валяешься?       Она снова обошла его кругом.       — Чую, отец захочет выдать меня замуж за эдакого здоровенного пришельца, но пусть меня гром убьёт, если я пойду за выдру. Ты не выглядишь хиляком, да к тому же пахнешь порохом. Стреляный, значит? Ты воевал?       — Только в Гражданской… — пробормотал Янар неохотно.       — Это хорошо. Толковый воин ценится на вес золота…       Она вздохнула и подпёрла щёку ладошкой:       — Видно, духи послали нам удачу в неожиданном облике! Санай уж точно тебя не прогонит.       — Санай — это твоя сестрёнка? — спросил Янар, заинтригованный уже несколько раз прозвучавшим нежным именем. Перспектива жениться и начать новую жизнь в новом месте вдруг показалась заманчивой.       Айсулу расхохоталась так, что ряды бус и подвесок, что прикрывали её сверкающие глаза, запрыгали и зазвенели.       — Да уж скорее это ты — его сестрёнка! — воскликнула она, хмыкнула и снова оценивающе окинула Янара взглядом. — Да, брат? Красивого зверька я поймала?       Он всё время был здесь, но Янар его не видел, не мог увидеть до времени. Теперь кто-то огромный встал за его спиной. Янар обернулся. На него смотрел молодой мужчина огромного роста — метра под два — широкоплечий, стройный, как корабельная сосна. В отличие от удивительно светлолицей Айсулу, его кожа была тёмной, даже темнее, чем обычно бывает у этнических местных, темноватыми были и склеры его глаз, что особенно пронзительными делало светлые бирюзово-зелёные радужки. Янар теперь уже не оцепенел, а испугался. Взгляд Айсулу он выдерживал, но перед этим существом мгновенно потупился. Санай подошёл ближе, так, что взгляд Янара теперь упирался ему в грудь, и молча заставил поднять голову, уперев в подбородок сложенную пополам плётку. Янар в жизни бы не подумал, что кто-то когда-нибудь позволит себе так с ним обращаться. Возмущение всколыхнулось и стихло. Глубокие инстинкты говорили ему, что смысла злиться нет, что всё правильно, ведь он, без сомнений, сильнее. Оглядываясь назад, Янар часто думал, что с Санаем он всегда чувствовал себя животным. Одной части его натуры это нравилось, как сладкий дурман опьянения, другую же это приводило в тихую, всегда задушенную ярость.       Санай усмехнулся, на миг показав крупные белые клыки. «Я ему нравлюсь», — подумал Янар. Это ему польстило.       — Путешествие не закончилось, — проговорила Айсулу, — нужно накормить огонь и отпустить духов.       Её брат так же молча и бесшумно прошёл к жертвеннику, перед которым стояли шалашиком сложенные брёвна, взмахнул рукой, и огонь, жаркий, жёлто-оранжевый, взметнулся вверх с рёвом.       — А тебя я не отпущу, — проговорил Санай, глядя Янару в глаза сквозь пламя костра.

***

      Его приняли в общину. Как Айсулу и предрекала, слово Саная сыграло решающую роль, и даже те, кто был против, покорились. Через некоторое время ему пришлось ненадолго вернуться к «цивилизации», чтобы раздобыть кое-чего для подарков. Это было соблюдением формальностей и условной платой. Он выручил некоторое количество денег и вернулся назад в горы уже с гостинцами, довольно ценными для отрезанной от большого мира общины, живущей почти исключительно охотой и рыболовством. Это были ткани, синтетические снасти, топоры из качественной стали и несколько очень хороших ножей. Для Айсулу он привёз чудо химической промышленности — ленты ярко-жёлтого и бирюзового цвета, которые она тут же и вплела себе в косы.       Она не могла выйти замуж, потому что её опасались, как нечеловеческое существо. В этом они с Янаром были схожи. Но связать свою судьбу с мужчиной она и не стремилась. Общество духов и общение с разумами, куда более могучими, нежели человеческий, привлекали её больше, и в этом она видела своё общественное предназначение. Чем старше она становилась, тем реже бай Мансур, любящий дочь больше всего на свете, заговаривал о замужестве. Айсулу окончательно превратилась в полубожество, охраняющая свою семью и свою землю. То же самое относилось к Санаю. Его вообще не считали человеком.       Сложно переоценить значение кама для людей, живущих столь архаичным образом. Этих двоих уважали и с пониманием относились к необходимости одиночества. Если Айсулу и Санай не принимали посетителей, идущих к ним иногда из очень отдалённых мест, то их уединение нарушал только Янар.       Он был таким же странным, как они. Потому они любили его.

***

      — Говорят, что Бог метит шельму, но у них не было ни хромоты, ни шрамов. Они были дьявольски красивыми. Имели необычное рождение. Они говорили, что их матерью была ни кто-нибудь, а Кадын, которая приняла человеческий облик и вышла за их отца. — Янар пояснил: — Так местные называют Катунь — реку.       — Раз мать — богиня, их сила понятна… — пробормотал Грегор.       — Я любил Айсулу и Саная, но… в итоге и с ними не смог остаться. Санай был… как тебе сказать? Тяжеловат нравом. Я очень любил его, но… — Горло Янара сжал спазм, и он с трудом сглотнул. — Вот тебе же нравится, когда я иногда начинаю…эээ жестить в сексе? Когда придушиваю тебя или делаю больно? Да?       — Да, — ответил Грегор растерянно.       — А вот мне не всегда нравится, когда так делают…       — Он что, насиловал тебя?       Янар вздохнул и печально поднял брови.       — Я многое ему позволял, — проговорил он севшим голосом. — Он был сильнее.       Грегор тяжко перевёл дух. Темнота по углам сгустилась, и в наступившей тишине стёкла книжного шкафа-стенки зазвенели, и по одному из них с хлопком и скрипом вдруг пошла трещина. Янар дёрнул головой в сторону звука, весь сжался и оскалился, его облик пошёл мелкой рябью, как вода от низкочастотного гула. Но он смог совладать с испугом и не обернулся.       — Не сердись! — он как ни в чём не бывало вскинул руки и посмотрел на Грегора со смешанным выражением страха и насмешки. — Я ведь тогда не знал тебя!       — Не в этом дело…       — Всё, перестань!.. — Янар подобрался ближе и, смеясь, обнял за талию. — Я боюсь, когда ты злишься. И не надо, пожалуйста, ломать вещи в хате! Раз это так тебя тригерит, я не буду про них вообще вспоминать… Тем более, какое это значение имеет теперь? Саная и Айсулу уже и на свете-то нет…       — О, тут ты ошибаешься, — сказал Грегор, вывернулся из хватки и поднялся на ноги. — Может быть, они и не живы в общечеловеческом понимании, но они здесь и к тебе они до сих пор довольно близки. Но, с другой стороны, это и неплохо. Если сильные духи расположены благожелательно, они могут помочь в твоём переходе… И, знаешь что? Давай-ка, укладывайся спать! Завтра вставать ни свет ни заря.