График уборки или жизнь за перегородкой

«Он коротко вдыхает тёплый, июньский, воздух. Так необычно после нескольких лет, что он прожил в тумане и пыли от взрывов, ощущать простой и лёгкий летний воздух. Необычно ещё и то, что он может совершенно спокойно сейчас дышать здесь, в уже в общем-то родном городе, что находится так далеко от мест боевых событий и от того будто не изменился. Хорошо, что его не задело голодом, обстрелами и прочими боевыми ужасами, что происходили четыре года по всей стране и в которых он постоянно находился. А здесь ничего этого нет. Пускай всё же не мирная, печальная, пустынная, но более спокойная и тихая жизнь, чем в той же Москве или, ещё хуже, Ленинграде. В его по-настоящему родном городе сейчас находится вовсе не хочется — слишком тяжело. А здесь Дима может вздохнуть спокойно и не торопясь, не срываясь с места, схватывая на ходу оружия, может не укрываться от врага, принимать тактические решения, от которых зависят чужие жизни, командовать отрядами его сородичей из дружины, в конце-концов не быть на передовой... Здесь можно просто жить. Как он и мечтал — спокойно, тихо и мирно. Вместе с красавицей женой и чудесной дочкой. Любимыми и родными людьми. На самом деле, он не должен был вернуться сейчас. В конце-концов страна всё ещё оставалась в военном положении, пускай повсюду была объявлена победа, а сам вампир, с многими другими солдатами, побывали в Берлине, водрузив советское знамя на крышу Рейхстага. Но нерешённым оставался вопрос с Японией и дружина желала, чтобы он продолжил работу и командование. Однако Дима всё же смог договориться, пообещав, что он обязательно вернётся к войне в Японии вместе с остальными товарищами-вампирами, но лишь после того, как повидается с семьёй. Как не странно, но руководство дало добро на его поездку (может, просто решив, что из родного города ему будет ближе выдвинуться к Японии) Но то не важно. Главное, что сейчас он зайдёт в родной дом, его девочки сразу прибегут обнять его, будут плакать, наверное, от такого счастья, а он только лишь улыбнётся и скажет что-то на вроде: «я дома» и всё у них будет хорошо. Дима отслужит ещё немного в дружине, а потом всё же уйдёт из неё (как и давно на самом деле хотел) обратит жену и станет спокойно жить в Хабаровске, воспитывая дочку. И больше никогда не знать горя, войн, голода и страха, жить вечность с своей семьёй. Даже не верится, что годы спустя он снова обрёл её. Теперь он ведь не упустит шанс, ведь так? Просто не должен. Встряхнув тяжёлый рюкзак, мужчина оглянулся по сторонам пустой улицы, совсем на окраине города. Он сам решил отстроить дом вдали от центра безопасности ради. В первую очередь, конечно, для безопасности семьи — за ним, как за вампиром, много кто может охотиться, ведь со времён революции вампиры, пусть и стали помогать правительству, но всё ещё оставались проблемой для некоторых и потому, подобных Диме и ещё более древних, чем он, вампиров, часто ловили и убивали, изредка расправляясь и с их семьями. И ему ли, как тому, первую семью которого убили также, надеется на то, что его то пронесёт? Всегда стоит не забывать о безопасности, это точно... Вампир шагает по дороге, разглядывая закрытые и будто пустые дома с несомненной грустью на лице. Много мужчин ушло на фронт, некоторые остались работать в тылу и пускай сейчас всё кончилось выходить из дому не торопились. Кто-то, наверно, оплакивал не вернувшегося мужа, сына или иного родственника, а кто-то наоборот радовался возвращению. И в том, и в том случае выходить из избы было как-то недосуг. «вот счастье-то будет...», — мечтательно тянет про себя Чеботарёв, улыбаясь чуть прикрыв глаза. А ведь они даже и не догадываются поди, что он сейчас вернётся! Конечно, аккурат в день победы он отправлял письмо о том, что скоро должен вернуться, но не то оно не дошло, не то потерялось по дороге, не то они в принципе решили не отвечать, не то ответ ещё шёл, но письмо от них он не получил. Но это ничего, успокаивает сам себя вампир, причин много, но главное, что вот сейчас он зайдёт в их дом и останется там надолго, а потом и вовсе навсегда. Вот он уже видит знакомые очертания, аккуратный забор, который он сам ставил, ставни, садок, отчего-то заросший... Мужчина останавливается перед самым домом и глядит непонятливо в окна. Разбитые. Два окна из трёх разбиты едва ли не в дребезги, на ветру качается шторка. Садок и вправду заросший и неухоженный и это так странно. Она ведь всегда его так любила и дочка часто гуляла там, изучая цветы. Она всегда ухаживала за ним, сколько мужчина себя помнит, поливала, выпалывала сорняки, а теперь... Дима сбрасывает рюкзак перед самым порогом и поднимается по ступенькам. Внутри какая-то странная буря эмоций. Ещё недавно он испытывал счастье и радость, а теперь в груди зародилось... Беспокойство? Страх? Чеботарёв кладёт руку на дверь и проводит по ней снизу вверх. Она покрыта мягкой обивкой, тепла ради, и на ней сейчас красуется заметные царапины и будто вмятины. Словно в неё кто-то долго бил. — Хей?.. — от собственного голоса звенит в ушах, потому Дима даже не до конца слышит дальнейшие свои слова, хоть и понятно, что он зовёт хоть кого-то. Слишком тихо. На полу множественные следы от сапог, грязные и, кажется, чуть красные? Да. Красные. Мужчина быстро принюхивается, дрожа схватившись за косяк двери. Пахнет кровью. Тонко, как будто бы она уже давно запеклась, но так тошнотворно ужасно, что его ощутимо мутит. Подавляя рвотный позыв, вампир шагает дальше на ватных ногах и останавливается лишь при входе на кухню, наступив сапогом на какое-то стекло. Опустив голову он видит, что наступил на разбитое фото их семьи. Рамка разбита вдребезги, а сама фотография смята и грязная, но всё ещё отличима. Чёрно-белая, старая, года три наверно прошло с момента этой фотографии. Он держит дочку на руках, она ещё такая маленькая (сколько ей? Года четыре, быть может...) и улыбается вместе с женой, положившей голову ему на плечо. Все такие радостные и счастливые, что... Он срывается с места и сбивая по дороге упавшие давно стулья, разбросанные по полу вещи, бежит в спальню, молча сжимая зубы до хруста, часто моргая от того, что перед глазами расплываются пятна. «нет-нет-нет-нет, пусть всё это будет неправдой! пусть ему это всё кажется! пусть он даже ошибётся домом, только пускай они будут...» Дима застывает на месте, глядя вперёд перед собой. Не может двинуться никак совершенно, даже пальцем пошевелить никак, даже глаза закрыть, отвести взгляд, не может. Картина, представшая перед глазами теперь, никогда не покинет его голову. Никогда. В их уютной спальне, в которой они проводили весёлые деньки, нянчась с дочкой, для которой специально рядом с собственной кроватью поставили люльку (которую он сделал своими руками), а позже и небольшую кроватку, в месте, где всегда можно было укрыться от всех проблем и переживаний, в месте, где они были лишь втроём, сейчас... Всё исчезло. Без конца. Всё. Совершенно. Весь уют, весь смех, что сейчас звенит в ушах, словно бы рядом с ним разорвался снаряд и его оглушило, — всё исчезло. И они... Они исчезли. Их убили. В глазах темнеет, когда он глядит прямо на мёртвые лица, с застывшим на них выражением ужаса, боли, страха, все перемазанные кровью. Сначала смотрит на жену, лежащую около кроватки, закинув жалобно руки на неё, выгнувшись в неестественной позе, а потом и на дочку, что лежит в кроватки с перерезанным гор-... — Пха, аа! — он сползает по стенке вниз и сворачивает весь, заходясь в приступе рвоты, при том кашляя. Он жмурит глаза и сжимает зубы, пытаясь словно уверить себя, что ему это кажется. Что они живы, а ему всё привиделось. Что они сбежали, а это — кто-то другой. Что он успел обратить их и сейчас они проснутся...»

что он всё ещё не одинок

Олег подрывается с кровати, выдыхая, кажется, весь воздух из лёгких и так и замерев, скрючившись и сжав одеяло в руке. Его трясёт настолько сильно, что бортик кровати гулко бьётся о стену. Он ведёт дрожащей рукой по мокрым волосам, по вспотевшему лицу, пытаясь смахнуть с себя остатки кошмара. Выходит скверно. Опять они ему снятся. Прошло уже больше семидесяти лет, он уже забыл их имена, он не был в Хабаровске с конца девяностых, но они всё равно приходят в кошмарах. Один этот его приход, радостное возвращение. Навряд ли он его забудет когда-нибудь, уж слишком плохо тогда было. Нет, не плохо. Он тогда хотел умереть. Убить себя просто за то, что не успел, не защитил. У него было всё, чтобы защитить их, но он не сделал ни-че-го. — Чёрт. — тянет он, сквозь сжатые зубы, падая обратно на подушку. — Почему я должен вспоминать это теперь? Почему не выходит забыть... Вот бы действительно изменить жизнь, поменять свою судьбу быть может. Мужчина вздыхает. Ага, поменять жизнь. Вампиры меняют их каждое столетия тайны ради и что? Забыл он разве прошлые свои жизни? Да нет, они до сих пор висят на нём мёртвым грузом, давят и влияют на те действия, что он сейчас совершает. От них так просто не избавишься. Вампир вообще не уверен возможно ли такое. Волков ведёт головой, глядя отстранённо на скрытое шторами окно, за которым пробиваются первые лучи солнца. Утро уже, прекрасно. Сегодня выдалась поистине Варфоломеевская ночка — сначала Серёжа, с его истерикой, теперь, он с кошмаром... Кстати. Серёжа. Он ведь хотел на кладбище съездить... Мужчина, проведя снова рукой по лицу, садится в кровати, свесив ноги на пол, шарясь по стулу, на котором аккуратно сложена его одежда. Что-ж, ладно, ничего, всё хорошо. Сейчас встанет, приготовит завтрак, все поедят и они вместе с Серёжей поедут на кладбище. Может ему и в правду станет там легче? Олег не знает, но надеется. В конце-концов, хоть кому-то в этой жизни он должен помочь.

***

— Вы уверены, что хотите сделать это... Сейчас? — Лера глядит на них, одевающихся в прихожей, обеспокоено. Правда, смотрит по большей части всё же на Серёжу, что сейчас вовсе находится будто в каком-то трансе, но и на Волкова, словно в надежде, поглядывает. — На улице очень холодно, а после вчерашней бури ещё и большие сугробы. Вы можете простыть и усугубить свою ситуацию. Разумовский, повязывая шарф, вдруг резко и словно бы отрывисто, дёрнувшись, застывает, глядя в стену на протяжении долгих и монотонных пяти-десяти секунд. Олег задерживает дыхание на вздохе, теряясь от чужого поведения, конечно сильно боясь, что его вчерашнее состояние снова возвращается. В конце-концов он ещё максимально нестабилен и потому за ним в действительности нужен глаз да глаз... Несмотря на опасения Волкова, пары секунд хватает, чтобы Серёжа медленно и всё также отрывисто, но перевёл взгляд на вампира и моргнув, тяжко вздохнул. — Да, Валерия, я уверен, — говорит Разумовский, посмотрев на Леру и даже попытавшись улыбнуться. Получается, как и следовало ожидать, скверно, будто устало и натянуто. К новым клыкам он ещё совершенно не привык, их трудно не то что скрывать или контролировать, с ними трудно улыбаться. Вечно царапают по нижней губе, не до крови, но вполне ощутимо. — К тому же, ты права — снега ведь действительно много и могилу должно быть занесло. — он снова вздыхает, будто ему трудно говорить. — Надо убрать. Именно сейчас, сегодня... — Не беспокойся, я помогу ему и позабочусь, чтобы он не замёрз и не простыл, — коротко улыбнувшись одними уголками губ, говорит Олег Лере и тут же более чем неожиданно кладёт руку на чужое плечо, не сжимая, но чуть надавливая, словно прощупывая грань дозволенного. Сглотнув, продолжает. — Да и не думаю, что это займёт много времени. Разумовский, обернувшись через плечо на мужчину, задумчиво смотрит на него каким-то необычным, нечитаемым, но явно не отстраненным и не напуганным взглядом. Он вновь отводит взгляд в сторону, отвернувшись так ничего и не сказав. Олег же, стоит юному вампиру обернуться, чувствует, как Серёжу мелко-мелко, совсем не ощутимо, потряхивает, словно бы он из раза в раз вздрагивает... Волков, считая это за знак того, что Серёже некомфортно, убирает руку с плеча. — Хорошо, — примирительно роняет Лера и успокоившись, разворачивается, уходя из прихожей, на последок лишь тихо сказав. — Если что — звоните. Оба вампира не переглядываясь кивают и вскоре окончательно одевшись, раскрывают дверь, выходя на улицу, в морозный и колючий холод и мороз... Под ногами начинает хрустеть снег, а сами ноги откровенно говоря проваливаются в сугробы, почти застревая там по самую щиколотку. Хорошо хоть обувь не дырявая, пускай вампиры не подвержены болезням и холода также как люди, однако пренебрегать уютом и теплом, расхаживая по улице в одной майке, тоже не стоит... Мимо бегает детвора, кидаясь друг в друга снежками, валяясь в снегу, скатываясь с самодельных горок на ледянках или картонках; смех их, скапливаясь, застревает звоном в ушах. Олег вздыхает, вновь вспоминая как подобно этой детворе, совсем в ребячестве, резвился с братьями и сёстрами зимой, где-то далеко за Петербургом, в семейном поместье. Как все вместе строили ледяной домик и кидались снежками, как мёрз нос и алели щеки, как потом дома играли с котом и щенком, засыпая уставшие изредка прямо на полу в детской, свалившись всей кучей (с братьями, сёстрами и животными) на подушки и засопев в унисон... И все также смеялись, играясь, ещё не догадываясь о том кошмаре, что ждёт их через пару десятков лет. Никто бы не догадался тогда, в далёком прошлом, что жить им, вампирам, остаётся меньше, чем обычному человеку. И только один Олег так и продолжит жить свою вампирскую, вечную жизнь. Никто о таком даже не думал. Да и как о таком вообще можно было тогда думать или догадываться? Будто сейчас Олег догадывался о том, что всё это случится? Нет, ни разу. Он не думал, что Серёжа окажется человеком с такой необычной природой, что ему придётся спасать его, что ему придётся его обратить. Не думал, что всё обернётся таким образом, что они станут связаны невидимой нитью и будут поддерживать её ещё целую вечность... Олег даже не думал об этом, да и не думает теперь о том, что будет дальше. После того, как Серёжа отпустит брата и свою боль. Сколько ему вообще понадобится времени для того, чтобы отпустить? Ведь невозможно отпустить просто раз побывав на кладбище... Год, два, пять лет, столетия? Впрочем, ведь у него теперь едва ли не бесконечность отдана на это, как Олегу когда-то. Вот Волков до сих пор не может отпустить, хоть прошло не год и не два, а как поступит Серёжа? Конечно, мужчина не знает. И даже загадывать не хочет. Нет, нет даже смысла, потому как с Серёжей может быть как угодно. Однако... Олег в любом случае ему поможет, даже если он не будет отпускать эту боль годами. Даже если впадет в отчаяние, захочет умереть... Поможет, вытащит, поддержит. У него не осталось никого, кто мог бы просто понять его. Буквально никого: Лера, Евгений, Шура — все они слишком далёки и навряд ли Серёжа довериться им. Возможно, раньше он мог доверять Саше, а теперь... Остаётся только он. Олег не может отвечать за парня, но он очень старается его понимать, хотя бы быть тем, кто не бросит. В конце концов, оба они — вампиры и Олег может помочь ему хотя бы сейчас, когда он совершенно ничего не знает о своём новом обличье и его особенностях, кроме каких-то уж совсем общих фактов. Конечно рану залечить сможет только сам Разумовский, но... Олег хотя бы будет рядом, показывая, что парень не брошен одиноко в мире, у него есть хоть один, но близкий друг. Просто... Просто не нужно повторения его судьбы. Не нужно Серёже испытывать того же одиночества и боли, что испытывал он. Такое пережить не под силу даже бессмертному существу. Олег сам не до конца пережил. А уж Серёжа точно не... — Почему... — мужчина вздрагивает и резко понимает, что пропустил тихие слова юного вампира мимо ушей, слишком уж сильно погружённый в свои недобрые и грузные мысли. Он инстинктивно останавливается и моргает пару раз, смотря на Серёжу, запутанного в шарф. Он поджимает красный нос, закрывая его шарфом. Видимо, ещё не привык к тому, что вампиры мёрзнуть в несколько раз меньше людей... Выглядит несколько нелепо, но возможно даже чуть... Мило. — Что?.. — спрашивает Олег у него, едва склонив вопросительно голову. — Почему вы все так обо мне переживаете? — чётко выговаривает он, глядя на Волкова застывшим взглядом. Холодным, колючим... Олег сводит брови от чувства неправильности. Раньше он смотрел таким вдохновенным, весёлым, яростным, живым и подвижным взглядом, а теперь... — Лера заботиться, Шурик поглядывает, ещё ты... Да даже Поэт волнуется за меня! — Серёжа, все переживают, потому что ты часть нашей семьи, — спокойно выдыхает мужчина и возобновляет ход, шагая медленно и спокойно. Серёжа смотрит на него чуть более мягким, оттаявшим едва-едва, взглядом... Олег прикрывает глаза. — Мы часто ругаемся, но мы также часто переживаем друг за друга, потому что... Мы просто близкие люди. Семья. Разумовский глядит на него не отрывая взгляда, часто сглатывая и вдыхая холодный воздух через нос, непроизвольно ёжась. Он сжимает ладони в перчатках, прижимая их к бокам, словно бы вовсе не зная куда их деть... — Это так... Странно, — вздыхает он, сжав ладонь в кулак. — Мы ведь не родные, но заботимся друг о друге так сильно... — Мы не родны с ними, но близки, — говорит Олег и вдруг протягивает руку вампиру. — И я думаю, что сейчас тебе нужна вся наша забота. Не отказывайся от неё, не важно, что исходит она не от родных по крови людей. — Олег вдруг сжимает ладонь Серёжи, стоит тому подать её, и чуть тянет парня на себя, притягивая ближе. — Зато... Мы с тобой оба, связанные между собой кровью, вампиры, почти родственники... И я в любом случае буду переживать за тебя. — Ах связь... — усмехнувшись, устало словно вздыхает Серёжа. — Только из-за неё ты переживаешь, да? А если бы её не было, то зачем тебе... — Я бы переживал в любом случае, — перебивает его Волков, глядя чуть грозным, серьёзным, взглядом. И, предвещая чужой вопрос, дополняет, отведя голову в сторону. — Просто потому что не хочу, чтобы ты повторил мою судьбу и остался... Один в мире. — мужчина чуть прикрывает глаза. — Я буду с тобой, чтобы ты не был одинок, хорошо? Серёжа, совершенно притихнув, задумчиво глядит в сторону, на веселящихся детей и на блестящий снег, что чуть ослепляет вампира. — Хорошо, — всё же соглашается он тихо кивнув и снова поправив шарф, смотря куда-то вдаль. — Черт, там наш автобус! Побежали! Олег и сам не понимает резкой перемены в характере Серёжи, что вдруг сильнее хватает его за руку и бежит вперёд, не отпуская его, заставляя бежать за собой. Быть может вампиру и кажется, но... На его лице будто бы едва заметная, непонятная вроде как, но такая радостная улыбка. Уголки губ чуть подняты вверх и всё его лицо, до того хмурое либо задумчивое и холодное, сейчас наконец... Живое. По настоящему живое, с живыми, яркими эмоциями, которые он всегда раньше излучал. Волков, не решаясь отпустить руки, прибавляет шагу, равняясь с юным вампиром и вновь украдкой взглянув на радостное лицо юноши, улыбается вдруг тоже. Хорошо было бы, если б Серёжа оставался таким же, как и был до всей этой истории, и дальше. Беззаботным, радостным, громким и даже счастливым, пускай и не до конца. Олег бы тоже, наверное, был бы счастлив от этого.

***

Искусственные цветы лежат в руках поистине мёртвым грузом, давят на руки, словно тяжелят их. Серёжа неровно вздыхает, глядя прямо перед собой. Одинаковые каменные, изредка деревянные кресты и небольшие плиты, что стоят в ряд друг за другом, чуть припорошенные снегом сверху, скрытые за чёрными оградками с разными, но по бóльшей части практически одинаковыми, железными узорами и всё те же искусственные цветы, на некоторых могилах уже скрытые за снегом, на других пока ещё просто лежащие ярким пятном на серых могилах, — всё, что он видит перед и за собой. Он быстро закрывает глаза и не надолго зажмуривается, пытаясь не думать сейчас ни о чём... Не думать, увы, не выходит. Вампир снова открывает глаза и снова смотрит на кладбище, на чужие могилы с скрытыми под слоем снега, фотографиями на памятниках. Ему так не хочется видеть всё это теперь. А ещё ему не хочется идти к могиле брата. Они с Сашей, по правде, на кладбище никогда толком не были. Родители их были мертвы с тех пор, как братьям исполнилось года три, но где они были захоронены никто, включая отчего-то даже воспитательниц детского дома, не знал. Поэтому и на кладбищах навещать с цветами им было некого. Родительские могилы, поросшие и неухоженные, были где-то далеко и, как бы это не звучало, не особо напрягали. Да, конечно, они сироты, у них нет родителей, но... По крайней мере Серёжа не видел их мёртвые тела во время аварии и не видел их могилы, в детстве от этого, возможно вовсе не до конца осознавая, что их нет в живых. Что они не ходят по земле, не говорят больше, не наблюдают за ними украдкой... Но рядом с ним всегда был Саша, вместе с которым никакое одиночество никто из них не чувствовал, забывая обо всём. Вот есть у Серёжи Саша, а у Саши есть Серёжа, они братья, родные друг другу люди и очень заботятся, переживают друг за друга. Всё у них не идеально, но и не плохо ведь. Разве так много нужно для того чтобы быть счастливым? Один только родной человек и больше ничего! Так было всё время и даже, когда они были в ссоре... Серёжа всё равно знал, что он не один, что есть где-то в этом мире его брат и если что вдруг случится он поможет... Но вот «вдруг» случилось, а Саша не помог. Серёжа тоже ему не помог. И вот теперь Серёжа один в этом мире, последний Разумовский, все дела. Но, по бóльшей части, дело не в том, что он последний в своём роде, весь такой уникальный... Он просто один. У него нет никого поистине родного, к кому можно было бы прийти ночью и просто молча сесть рядом, успокаиваясь. Нет такого существа, которому Серёжа мог бы открыться до конца, поделиться переживаниями. Пускай Саша его не всегда понимал, как и он его, но между ними была такая атмосфера при которой становится спокойно на душе. Просто потому, что Саша был его родным братом, его почти копией по внешности и совершенно другим человеком по характеру. А теперь нет и его. Вся его семья на кладбище и если могилы родителей он увидеть не может, то могилу брата... Вполне-вполне может. Но разве он сам не хотел быть здесь, чтобы отпустить? Да, хотел и хотел очень сильно, чувствуя, что Саша, словно призрак, засевший в его голове и не вылазящий из неё. Ему просто нужно извиниться перед ним, отпустить... Но для этого надо принять его смерть. А это у юного вампира не получается будто бы. Как вообще можно принять чью-то смерть? Серёжа не знает. Он даже свою смерть принять до конца не смог... Да, глядя на все эти могилы и кресты, вспоминая о смертях брата и родителей, он всё больше удивляется: он ведь должен был быть там, в земле, вместе с ними. Его могли убить в психбольнице, используя как оружие против вампиров. Тогда бы его смерть была такой же, что и у Саши... Его мог убить Олег, учуяв его запах. При том несколько раз ведь он мог это сделать. Сейчас Серёжи вовсе могло бы здесь не быть. Ну, точнее быть то он тут мог, но рядом с братом, в земле. Но он мог бы не стоять сейчас на морозе, поджимая всё ещё мерзнущие пальцы, сжимая эти мерзкие искусственные цветы, глядя вперёд, не решаясь вступить дальше, если бы... Если бы не Олег. Если бы он не сдержался и убил его, то Серёжа бы был сейчас с братом. Если бы он не пришёл спасать его из больницы, он был бы с братом. Если бы он не обратил его, он был бы с братом. Если бы Олег когда-то не согласился сходить с ним в театр, то Серёжа сейчас был бы мёртв. И это такое странное чувство, словно что-то должно, обязано было случиться. Словно его судьба была совершенно иной, но Олег её... Изменил? Серёжа всегда смотрел на него и чувства по поводу этого мужчины у него были всегда... Смешанные. Он не понимал совершенно, что чувствует к нему. Это были явно иные чувства, такие он не испытывал ни к кому из жителей коммуналки, ни к Саше, ни к родителям, ни к кому. Такие странные чувства он испытывал лишь к Олегу. И они были так запутаны в его голове, с каждым новым событием несколько меняясь, что Серёжа просто не мог точно вычленить какое-то одно чувство. Это был целый салют разных ощущений, чувств. От мимолётной симпатии, до самой настоящей ненависти и страха. Единственное, что было будто бы всегда это чувство... Чувство, что Олег его понимает. Как будто он знает его переживания, хоть Серёжа не рассказывал ничего. Словно Волков чувствовал его всецело, словно знал почему он ведёт себя так и почему он говорит такие слова. Не всегда точно и до конца понимая, но где-то глубоко внутри себя неосознанно понимая. Раньше этого Разумовский не понимал совершенно, потому что в отличие от Волкова, Серёжа Олега не «читал». Может быть и понимал также, но... Скажем так, «не осознавал до конца, что понимал». И так было до той поры, пока Олег не бросился спасать его в эту злосчастную больницу. После этого Серёжа в действительности много понял, да. К примеру то из-за чего мужчина так заботлив с ним, почему понимает его, как себя самого, если не лучше. Потому, что они похожи. Олег лишился всего и остался один в этом мире. У него ведь тоже нет никого, кроме него самого. Любимая жена и дочка, о которых он заботился и похоже искренне любил, давно мертвы. Серёжа не уверен, но видимо после этого он семей больше не заводил и потому оставался одинок всё это время. А это, без малого, восемьдесят лет. Восемьдесят лет одиночества. Когда нет рядом никого, кому можно было открыться и довериться... Никого, совершенно. Серёжа бы такое не пережил бы, он уверен. Поэтому для него так важны всё эти формальные связи, поэтому он считает их соседей семьёй. Так у него есть хоть кто-то, должно быть от этого ему легче просто жить, не важно в действительности кровные ли они родственники или нет. Главное, что они помогают справляться с одиночеством, пускай и с руганью, но всё же... И ведь Серёжа точно такой же. Такой же одинокий, покинутый всеми. У них двоих нет никого, кроме названных родственников и пары не особо близких друзей. Обоим им приходится держать в себе все переживания, все страхи и всю боль, ибо поделиться ею не с кем...

«я буду с тобой, чтобы ты не был одинок, хорошо?»

Слова Олега до сих пор звенят в ушах, заставляя Серёжу неровно вздыхать. Я буду с тобой, чтобы ты не был одинок... Я разделю с тобой одиночество, чтобы тебе не было так плохо? Слышать это от того, кто сам погружён в это одиночество странно, но... Почему-то так правильно. Только такой же одинокий человек, как он сможет понять его боль и страхи. Понять и помочь справиться с этим. С Олегом действительно не будет одиноко, это точно. Даже без этой вампирской связи, что образовалась совсем недавно, между ними и до этого была какая-то незримая и непонятная связь. Словно натянутая нить, связывающая руки. И теперь она никуда не ушла и даже усилилась. И как же Серёжа рад, что Олег, несмотря ни на что, не бросил его, не обрубил эту связь, хотя, после всего, что они пережили, вполне мог. Парень не мог бы его за это осудить, но Олег... Олег не бросил его, как котёнка где-то под дождём. Он пообещал спасти его, вытащить из ямы переживаний и страхов и он исправно исполняет своё обещание. И ему самому тоже необходимо это. Просто надо быть рядом, молчать, ничего не говоря, может быть даже не объясняя, но лишь бы рядом, вместе. Серёжа коротко улыбается уголком губ. Цветы уже не так тяжелят руки. — Идём? — рука Олега осторожно сжала его плечо, приводя в чувство. Серёжа быстро обернулся на мужчину через плечо и чуть посмотрев на него, коротко кивнул. — Да. Идём.

***

Олег стоит чуть позади Серёжи, глядя точно за каждым его действием. Парень ведёт рукой по памятнику, убирая с фотографии снег, чуть расчищая и саму могилу от неё. Цветы лежат на заснеженном столике, утопая в белом облаке... Волков прикрывает глаза и всё же отводит взгляд от могилы и склонившегося над ней Серёжи. А ведь он мог также навещать могилу своей жены или доченьки. Также мог смахивать снег с памятника, протирая давно выцветшую фотографию, на которых будто живой, счастливый человек. Смотришь так на фотографии на памятнике и не веришь, что этот человек сейчас под землёй... Мог бы Олег навещать их, если бы знал, где они похоронены. Кресты разбиты больше семидесяти лет и на месте их захоронения сейчас может быть что угодно, Олег не знает и даже примерно не помнит. С другой стороны... А действительно ли он, как Серёжа сейчас, навещал бы своих девочек? Хватило ли ему духу хотя бы раз в год смотреть на их могилы, напоминая себе о том, что они мертвы. И мертвы по его вине... Наверное, он и не смог бы. Не смог бы ухаживать за их могилами, было бы слишком тяжело. Да кого он обманывает, если ему плохо от самого простого сна-воспоминания, чтобы было с ним на кладбище? Олег даже не может предугадать чтобы он сделал, просто не осмеливается представить. Серёжа в этом плане намного сильнее его. Он потерял брата совершенно недавно, рана от этого открытая и ещё даже не начала затягиваться, а он уже пришёл сейчас на кладбище, чтобы извиниться. Чтобы не держать больше никаких обид, чтобы осознать смерть. Олег этого не смог сделать ни в первый раз, лишившись семьи, ни во второй раз. Пытался, старался, но не смог. До сих пор он так и не извинился перед своими мёртвыми родственниками и они до сих от этого грызут его изнутри, прося отпустить их. Олег не может, потому что боится. Серёже тоже страшно, у него немеет тело, дрожат руки и глаза часто хмурятся, в попытке не заплакать от осознания. Однако он всё равно здесь, через боль и страх, он хочет отпустить, чтобы жить дальше. Он просто хочет жить, пускай и будучи уже не совсем человеком. Он не хочет, как Дима когда-то, закопать себя под землю, застрелиться, лишь бы воссоединиться с семьёй. Теперь Олег тоже этого, конечно, не хочет, но он не может чётко сказать: я хочу жить ради... Ему не за что и не за кого жить. И это самое гнусное, потому что Олег хочет жить, хочет отпустить, но не может, боясь остаться совершенно одиноким, даже без, пускай болезненных, но тем не менее приятных, воспоминаний... Серёжа вдруг чихает. Олег тут же вздрагивает и переводит на не от взгляд. Он смешливо утирает нос и чуть тоскливо, пускай и с улыбкой, смотрит поочерёдно на него и на могилу. Внутри Олега резко перемыкает что-то пока неясное, но такое яркое и громкое, взрывающиеся салютом в голове. Мужчина рвано вздыхает и присаживается на скамейку рядом с могилой, приложив руку ко лбу. — Не уверен, что это правильно, но, — тянет не уверено, но вполне твёрдо, Разумовский, кладя цветы на холодную землю. — Я поговорю с тобой, Саша. Надеюсь, ты не против. — он коротко усмехается и ведёт вдруг рукой по памятнику, приложившись открытым виском к камню. — Прости, что не навестил раньше. Да и вообще, что не был на похоронах... На самом деле, я не жалею. Я не смог бы там быть. Что-ж, да, я стал тем, кого ты всю жизнь боялся и от кого ты меня всё время защищал. Раньше я тебе не верил, думал даже, что ты сошёл с ума!.. Прости за это, я признаю, что был не прав. Но и об этом я тоже не жалею. И чтобы ты по этому поводу не думал, я... — он запинается и Олег вдруг видит, как дрожат его пальцы. — Это моя жизнь и мои решения. Я не должен больше думать о том, что бы ты сказал или сделал, как поступил. Тебя больше нет. Брат, что вырастил меня, заботился и любил меня всю свою жизнь до самой смерти, мертв. Спасибо тебе за всё, но... — голос парня сорвался и он ненадолго закашлялся, отвернувшись. — Дальше я сам, в одиночку. — Не в одиночку, — вдруг произносит Олег, присев на корточки рядом с Серёжей. Тот глядит на него чуть непонятливо, однако Олег прикасается к памятнику и глядя на Серёжу, говорит уверенно. — Александр, спасибо вам за то, что вырастили такого молодого человека. Я клянусь, что он не будет больше одинок, ни за что. Я позабочусь, защищу и сохраню его. Не бойтесь, он точно в хороших руках, хах... — Олег... — только и может ошарашенно протянуть Разумовский, чуть отпрянув от памятника. Он смотрит на него взглядом, что смешивает в себе одновременно и не понимая и... Надежду и даже радость? — Ты... Говоришь правду? — Да, — тут же отвечает мужчина, кивнув и встав с корточек, чуть оглядевшись по сторонам, продолжая всё также уверенно. — Я клянусь, что чтобы со мной не случилось, я сделаю всё, чтобы ты был в безопасности, не одинок, счастлив и... И больше улыбался. Серёжа врезается в него так резко, что Олег едва не сваливается, упав вниз. Его руки сжимают ткань пальто Олега, вцепившись мёртвой хваткой. Голова парня осторожно лежит на плече и Олег, едва отойдя от этого удара, поворачивает свою голову и завороженно глядит на яркую макушку юноши и его шокированное лицо, на которым, постепенно появляется улыбка. — Спасибо. Спасибо, за то, что ты со мной, — тихо шепчет Серёжа, закрыв спокойно глаза, обнимая мужчину ещё сильнее, улыбаясь. Олег и сам не понимает, как руками прижимает Разумовского к себе ближе, поглаживая парня по спине. Внутри горит что-то так ярко, так приятно грея, что Олег может лишь часто-часто сглатывать, не понимая что за чувство он испытывает теперь... Такое яркое, необычное, словно знакомое, но давно позабытое. И такое приятное. — Не за что, Серёж, — отвечает Олег, осторожно уткнувшись в чужую шею, продолжая гладить парня по спине, пока он спокойно обнимает его в ответ, прижимая всё ближе и ближе к себе. Ветер поднимает ввысь снег, закручивая его в небольшие вихри, шумит в ушах, пробегая меж могил. И лишь две фигуры, стоящие у чьей-то могилы, обнявшись крепко-крепко, прижавшись телом к телу, в этой метели видны очертанием где-то вдалеке...