Кудрявый роман

Счастье — это такая нестабильная штука, за которую нужно иногда цепляться всеми зубами и когтями, чтобы только не потерять, не дать выскользнуть и утечь сквозь пальцы. Далеко не всем, как показывает практика, удаётся это сделать. Саше не удалось. Такое долгое время — целый месяц — Молчалин был необычайно близко, его можно было обнимать, гладить по мягким кудряшкам, смотреть в завораживающие своей глубиной зелёные глаза и разговаривать о всяких мелочах, попивая лучший кофе в мире. А теперь между ними снова выросла стена, какая стояла всю жизнь до этого, будто никогда и не были они близкими и дорогими друг другу. Чацкий опять любовался Лёшей с другой части кабинета биологии, раз уж выше тройки ему всё равно ничего не светит, а, если тот оборачивался вдруг на очкарика, он стыдливо прятал глаза, пялился в учебник, делая вид, что экосистемы куда важнее для него. Молчалин тоже смотрел, в основном на истории, чтобы не уснуть и не получить выговор от старого ворчуна, и старался убедить себя, что это к лучшему, так им обоим не будет больно, а Саша не увидит его заплаканную душу, у которой мама умирает в аварии до сих пор в холодной ночной темноте, которая хотела, но боялась полюбить кого-то, которая вцепилась в Сашу, как в спасательный круг, и всё отказывалась отпускать, ждала его, так хотела спрятаться в его поцелуях и быть его единственной. Лёша знал, что им больше не жить друг без друга, что рано или поздно кто-то из них сдастся, прижмётся к тёплому телу, шепча искреннее: «Прости меня», — но что-то внутри держало его, не давало вернуться первому. Володя старался изо всех сил поддерживать Лёшу, обнимать так крепко, как позволяли его тонкие нежные ручки, а Женя держал над ними зонт или носил им кружки тёплого чая, очевидно взамен на сладкие Володины поцелуи. Тогда, утешившись до поры до времени, Лёшина душа прекращала скулить и царапаться, Вовино сердце на ближайшие двое суток гарантированно избавлялось от приступов спазмов, и онегинские руки теперь обнимали не подушку, а двух замечательных мальчишек, которые посапывали ему с обеих сторон в шею. Так, собираясь у кого-то из них в гостях, слово «дом» приобрело физическую форму, слилось с их образами, укоренилось в трёх инициалах: «Л.Ж.В.» — которые периодически можно было наблюдать на старых заборах и в углах школьных туалетов, а при желании они давали слово позубастее и больше, превращаясь в угрожающее «Л.Е.В.» Пока они были рядом, пока проводили время вместе, беспокоиться было почти не о чем, хотя, по мнению Лёши, им было бы ещё лучше, будь их четверо, будь рядом с ними один очкарик-заучка. Но однажды одна из стен их замечательного дома покрылась трещинами, задрожала, готовясь рухнуть и разбиться в дребезги. Ленский попал в больницу, серьёзно заболев ангиной, осложнением которой стал ревмокардит. У него болело сердце, одышка появлялась даже когда Вова просто лежал, а слабость иногда была такая, что поднять стакан воды не выходило никак. Тогда-то у Молчалина закончилось всё самообладание, и он, на глазах не менее испуганного Онегина, бегал взад-вперёд по пустому классу, где они вдвоём остались дежурить после уроков. — Он не отвечает уже восемь часов! — Лёша схватился за голову, энергично расчесал волосы до боли в коже головы, и сильно зажмурился. — Мышонок наш, как он там? А вдруг это плохо кончится? Жень, ну не молчи ты! Онегин, что всё время хмуро смотрел на друга, оперевшись о парту, тяжело вздохнул. — Не нагнетай. Не знаю я, что сказать. Ты биолог — ты и скажи, как это должно кончиться. — То, что у меня хорошие оценки по биологии, не делает из меня врача, тем более, что про такой диагноз я слышу впервые! — Ну так с хрена ли ты паникуешь? — А ты что-то сильно спокойный, я смотрю. — Хочешь сказать, что я не переживаю? — Женя оттолкнулся от парты, стал наступать на Лёшу, которому оставалось только вжаться в намытую доску и исподлобья глядеть на блондина. — Не похоже особо. Что было бы дальше, даже страшно представить, учитывая, как сильно задели эти слова Женю и что Лёша вполне был настроен отбиваться, но дверь в кабинет распахнулась, тем самым предотвратив любой плачевный исход, и на пороге оказался Саша Чацкий. — Вы чё орёте? — он смерил взглядом обоих, заставив Онегина разжать кулаки. — Вас слышно на весь коридор. Хорошо ещё физичка ушла, давно бы вам отвесила по щам, совсем уже страх потеряли. Что случилось хоть? Лёша наконец поднял глаза на Сашу и Женю, и его гнев с тревогой совсем исчезли, стало даже стыдно за всё сказанное раньше. — Вова в больнице, — всё, что у него получилось выжать из себя. — И мы не знаем, в каком он состоянии, он не отвечает на сообщения, — дополнил Онегин, злость в котором тоже потухла. Чацкий картинно закатил глаза и потёр переносицу двумя пальцами. — Ну вы паникёры, конечно. Я биолог, мягко говоря, такой себе, но про ревмокардит кое-что знаю. Его очевидным симптомом является сильная слабость, так что у Ленского может просто не быть физической возможности поднять телефон, чтобы вам ответить. Не разводите скандал, не зная точно, что происходит. А надумать себе много чего можно. Онегин понимающе кивнул, пока Лёша, набравшись смелости, уложил руку на плечо Чацкого и горько улыбнулся ему. — Ты прав, мы действительно перепугались и чуть не подрались из-за простой неясности. Спасибо, что ли? Такие слова в свой адрес Саша не ожидал услышать. На мозг ещё и Лёшина рука на плече надавила, так что очкарика с головой захлестнула волна страшного смущения. Без Молчалина плохо, теперь это стало яснее некуда. Зря он тогда убежал, может, Лёша правда имел ввиду то, что сказал, а не просто красиво попытался отказать ему? В любом случае, даже останься они друзьями, Сашка будет в разы счастливее, чем совсем без Лёши. — Да… Не за что, — Чацкий поправил очки и сделал полшага к веснушке. Их взгляды снова встретились, теперь уже без возможности спрятаться назад. Чацкий совсем раскраснелся, подавляя в себе желание обнять Лёшу, прижаться губами к его щеке, оставить красноречивый горячий след, а Молчалин думал только о том, что Саша даже смущается красиво. Онегин, наблюдая всю эту безмолвную романтику, тихонько улизнул из кабинета под предлогом забытой тетради у англичанки, оставил этих дурачков наедине. Первым, не выдержав давления тишины и неловкости, заговорил Лёша, который всё ещё, между прочим, держал очкарика за плечо: — Хочешь, я тебе с домашкой по биологии на завтра помогу? Там сложно… — Х-хочу! — Саша сдёрнул руку Молчалина с плеча и сжал её с огромной силой, так что у её владельца не осталось и шанса выбраться. — Лёш, Лёш, не сердись на меня ладно? Веснушка, во все глаза глядя на такого непривычно шумного Чацкого, попытался забрать болевшую руку, но ничего не вышло. — Сань, ты чего? — Прости, что я тогда сбежал, надо было тебя дослушать. Я столько надумал себе, и твои слова совсем прошли мимо, я такой дурак! Я… — голос его стал тише, раздался едва слышный всхлип, а рука выпустила Лёшку. — Я не хочу больше без тебя. Я за эти три недели чуть с ума не сошёл, у меня же кроме тебя совсем никого нет. Слова его постепенно стали тонуть в набегавших слезах, пальцы дрожали всё сильнее вместе с голосом, ноги забывали, как стоять на земле. Молчалин, чьё сердце рвалось с каждым предложением, прижал друга к себе, заткнул сладким поцелуем в щёку и кротким: «Дурак», — которое Саше сейчас было так приятно услышать. — Идём в библиотеку, — попросил Лёша, всё ещё не отпуская чужую талию и, убедившись, что собеседник согласен уже на всё, увёл его с собой. Женя рухнул на кровать возле крайне не довольного таким поведением кота и выудил телефон из кармана, который вдруг присвистнул, оповещая, что Онегину писал никто иной, как Володя. — Ну что? Блондин усмехнулся, открыв диалог в «телеге», и быстренько напечатал ответ: — Помирились! В библиотеку за ручку шли аж, сам видел)) — Во даёшь. Всё, как задумывали? — Ага. Распалил перепалку с Лёшей, даже переборщил немного, а Саша нас, конечно же, услышал. Ну и я тихонько улизнул, оставил их разбираться. — Клааааасс! Мы с тобой лучшие медиаторы😼😼 — Не то слово. Только Лёше напиши, скажи, что у тебя сил не было ответить, он очень переживает. — Обязательно напишу. Люблю тебя, Жень❤️ — И я тебя, прелесть моя❤️