Сердцепреклонённые

Надька теперь жила в крошечной квартирке свекрови, ютясь с мужем и двумя детьми в спальне, больше похожей на клетку. Родовое гнездо Рябининых находилось на территории бывшего заводского посёлка, на самой окраине города, и Алик основательно заебался тащиться туда на перекладных. — Держи, — не утруждая себя приветствием, он пихнул сестре пачку денег и хмуро посмотрел исподлобья. — Чё, как живёшь? Надя, похудевшая и подурневшая от переживаний, тяжело вздохнула. — Сам видишь, как живу. Ни работы, ни перспектив, ни денег, — она устало махнула рукой. — Только дети у меня и остались. Всё ради них. — Не дрейфь, сеструха, прорвёмся, — он притянул её к себе и неловко обнял. — Тут хватит Саньке на костюм к выпускному и Викуше на обновки. Ну и себе присмотри чё-нибудь, хорош в старье ходить, как опойка. Раньше Надя с презрением отвергла бы «бандитские» деньги, но жизнь загнала её в угол. Потеря родительской квартиры лежала в груди непроходящей болью. Ворочаясь ночью без сна на узкой половине кровати, она проклинала себя за глупость и беззвучно плакала в подушку, ненавидя мирно храпящего мужа. Тому, казалось, было только в радость вернуться под крыло к мамочке. Она не требовала от него высоких заработков, не пилила за безделье. Вечерами Фёдор тихонько шуршал своей рукописью, а Надя всякий раз стискивала зубы, натыкаясь на его мягкий безвольный взгляд. Всю любовь из неё давно по капле выдавило безденежье и мужнин характер тюфяка. — Проходи, я тебя хоть обедом накормлю в благодарность, — Надя посторонилась, приглашая Алика войти. — Да не, поеду я, дел много. — Алик, ну серьёзно, поешь горячего. Невеста тебе, поди нечасто готовит. — Эля к госам готовится. Ей не до готовки, — буркнул Алик, но послушно стянул кожанку, оставшись в майке-борцовке. На кухне пила кофе Анна Филипповна. Как всегда безукоризненно причёсанная, с подкрашенными губами, одетая в белую блузку с рюшами. — Здравствуйте, Александр, — поздоровалась она с улыбкой. Алика мать Фёдора любила. Наверное, видела в нём то самое сильное мужское плечо, на которое ей так и не пришлось за всю жизнь опереться. — Здрасьте, Анн Филипповна, — Алик придвинул табуретку к столу и сел, расставив ноги. Надя поставила перед ним тарелку гречки с тушёнкой. — Это нам гуманитарку в школе выдали, — похвасталась Анна Филипповна. — Крупы, консервы, молоко сухое. А то ведь зимой как тяжело было, как тяжело. Если бы не ваша помощь, на хлебе и воде бы сидели. — Ммм, — неопределенно сказал Алик, быстро уничтожая гречку. Есть под внимательным взглядом Анны Филипповны было неловко, и он старался побыстрее разделаться со своей порцией. Радио пропищало сигнал точного времени, и начались новости. В Нагорном Карабахе и в Югославии продолжалась война, и Алик передёрнулся, вспомнив, как лгал отцу о своей службе, не желая его видеть. Сейчас, когда тот умер, он страшно жалел об этом. Но ничего исправить было уже нельзя. Ещё одна вина в его копилку. — Надюша, а ты почему не ешь? Ты очень худая, тебе надо лучше питаться, — проворковала свекровь. — Александр, ну хоть вы повлияйте на сестру, меня она не слушает. Считает, что объедает нас. Но это ведь не так! — Надя взрослая, сама разберётся, — Алик вытер губы и поднялся. — Ну чё, побежал я, — он повернулся к сестре. — Если надо будет чего, мой номер у тебя есть. — Я провожу. Надя вышла вместе с ним в прихожую. — Алик, она меня однажды доконает, ей-богу, — зашептала она. — Может, подыщешь мне хоть какую-нибудь работу? Хоть санитаркой у этого твоего Демида. — Надь, ну нет сейчас работы. Вообще никакой нет. Сиди давай на жопе ровно, деньги я даю, а твоя печаль — дети. Всё, не грузись особо, — он чмокнул её в щёку и рванул ручку двери. Визиты к сестре всегда оставляли тягостное послевкусие. Алик с детства чувствовал вину перед Надей за то, что ей пришлось рано повзрослеть из-за смерти матери. Повзрослеть, чтобы заботиться о нём и об отце, который с презрением относился к «женским обязанностям», не собираясь готовить и стирать. За то, что его отец любил больше, а к дочери относился как к функции «принеси-подай-унеси». И несмотря на то, что Надя, захлёбываясь слезами после похорон, рассказала, как отец перед ней покаялся за такое отношение, признавшись, что всегда любил старшую дочку, чувство вины никуда не исчезло. И Алик жилы рвал, чтобы заработать сестре на новую квартиру. Её было жаль. А ещё больше было жаль племянников — востроносую и непоседливую Викушу и Санчо, старающегося во всём походить на своего непутёвого дядю. Вечером предстоял очередной бой. Это подземное фойе кинотеатра с ободранными стенами, пропахшими потом, он ненавидел ничуть не меньше, чем фешенебельные стены «Кавказа». Но и те, и другие приносили ему деньги. И снова двадцать минут, пять раундов, вкус стали во рту и кровь. Липкая субстанция, ставшая уже чем-то привычным. — Э, давай, братка! — орал кто-то из толстосумов. — Ставки уравнялись! — гремело из динамиков, вытягивая это скверное шоу. А Алик был камнем. Пружиной злобы, которая разжималась только на ринге, один на один с противником. Там, в голубой дымке, скалились богатенькие дебилы, но их улыбки уже не казались Алику унизительными. Главное, что они были набиты наличными. И даже боров-рефери, кружащийся рядом, уже не вызывал ярости. — Это был настоящий бой, — посмеиваясь, сказал хозяин, отсчитывая купюры. Алик, пошатываясь от отпускающего адреналина и усталости, только крепче стиснул зубы. — Жёсткий, контактный. Таких мускулистых бычков, как ты надо беречь, поэтому держи, тысяча баксов, — он с довольным видом выложил перед Аликом купюры, не замечая, с каким презрением тот посмотрел на него, не удержавшись. — И это, тебе бы врачу показаться. Бровь рассёк нехило. В раздевалке Алик вытащил из ноздрей кровавую вату и критично осмотрел своё лицо. Кровь из рассечённой брови уже перестала течь и запеклась. Но висок неприятно дёргало, а во рту до сих пор ощущался привкус стали. Он как попало заклеил бровь пластырем, стянул с себя пропахшие потом вещи и встал под холодный душ. — Алик, это уже не смешно. Чем ты занимаешься? — Эльза осторожно дотронулась до пластыря на виске, и он рефлекторно дёрнул головой. — Зарабатываю деньги. — Опять криминал, да? Ты обещал, что с этим покончено! — она толкнула его в грудь. Её тёмные глаза пылали гневом, и она казалась ослепительно красивой. Он не сдержал улыбки. — Ну я же у тебя с башкой. Какой криминал, Эль? Так, подрался, — Алик перехватил её руки и прижал к себе. — Давай не грузи с утра. Всё хорошо, я с тобой, и так будет всегда. — Ты сам-то себе веришь? — глухо спросила Эльза. — Или думаешь, что я совсем глупая? Чувство вины в который раз захлестнуло его. Врать Эльзе было противно, но по-другому было нельзя. Он помнил всё, что она для него сделала. Как спасала, вытаскивала со дна, плакала от собственного бессилия в страшные чёрные дни его ломок. Он тогда состоял из кубиков. Чёртов человеческий конструктор, машинка для распечатывания чеков. Пацаны, смеясь, говорили, что с первого баяна подсесть невозможно, но Алик сразу попался в ловушку эйфории от отсутствия воспоминаний. Под героиновым кайфом он забывал всё, что было в Афгане. Все убийства, всю кровь, все приказы, отданные недрогнувшим голосом. Его голосом. Он в очередной раз готовил машину, и руки тряслись, как в восемьдесят шестом, когда он держал на мушке свою первую жертву. Жертва была врагом, и это знание скрывало его вину. Там, среди кишлаков и краплёных хребтов, надо было твёрдо держать руку, срастись с воронёной сталью автомата. И так — до первой очереди. Он откладывал заряженный шприц в сторону и подходил к окну. Думал, что сможет остановиться, выбросить героиновую дрянь в мусорное ведро. Сквозь собственное отражение была видна тёмная улица, не освещённая ни одним фонарём. Стыдливо прикрытая облаками луна не давала света, словно не желая подглядывать за очередным Аликовым приходом. Дрожь в руках мало-помалу проходила, и он возвращался к прерванному занятию, не в силах отказаться. Неуклюжей левой рукой он перетягивал правую чуть выше локтя. На прежде гладкой коже темнели следы уколов — беспроигрышных виз в страну без боли. Алик делал контроль, и тёмная кровь расцветала в баяне цветком смерти. Три куба толкались в вену, тело становилось податливым, как талый снег. Он ослаблял жгут. Пространство разом очищалось, воздуха становилось так много, что лёгкие, казалось, не смогут его вместить. Кровь окрашивалась всеми цветами радуги, и постаревшая, измученная душа его прощалась с покалеченным телом. Всё, что происходило с этой бесполезной оболочкой потом, было не с ним. Изо рта текла слюна, вязкая, как бабл-гам, пересохшие губы ощущались заживающей ссадиной, но не было сил их облизать. Приход спускался тёплой волной, которая смывала боль. Исчезали все посторонние звуки, оставался только еле слышный шорох, похожий на шум прибоя. Словно под кожу ему запускали море. Его руки, прежде конвульсивно сжатые в кулаки, расслаблялись. Он мог бы уснуть, успокоенный тёплыми водами героинового моря, но приход нарастал, забирая из лёгких добрую часть кислорода. Тогда он дышал учащённо и жадно, как загнанная гончая. В висках бешено пульсировало, словно вены становились узкими для крови. Сердце ебашило так, что кровь из него, казалось, сейчас выплеснется наружу. Он с трудом поднимал левой рукой правую и прикладывал два пальца к пульсу на запястье. Его руки были тёплыми и липкими. Руки мёртвых, с которых они снимали трофеи в Афгане, тоже были ещё тёплыми, и от этого воспоминания передёргивало. Очень скоро наступала последняя точка торчкового маршрута, после которой ему становилось хорошо. Это было лучше, чем десяток оргазмов сразу, лучше, чем десятичасовой сон в мягкой постели, чем объятия любимой женщины. Если героиновая игла могла привести его к отсутствию боли, он и дальше будет продолжать латать ей свою переломанную жизнь. Героин в его крови обретал голос. Он есть. Он ломал его, чтобы создать заново. Он готов частью его, слиться с ним. Приумножить его славу, его власть, утерянную однажды. Он хотел его. Он чувствовал его вожделение. Он становился его частью, избавившись от недостатков. Он постоянно менялся — с током крови, сердцебиением, дыханием. Он сделал его лучше. Теперь он был почти готов отправиться дальше. Жар его нутра ни с чем не сравнится. Пройдя сквозь него, он сольётся с ним. Их связь — всё гармоничнее. Он идёт к нему. Он. Алик сворачивался на полу, точно младенец в материнской утробе. Его армейские штаны принимали на себя всю скопившуюся пыль — поебать. Вернувшийся слух различал его бессвязную речь, смешанную с горькой слюной. Он медленно утекал из одной половины прихода в другую. Пот, заливающий его лицо, был как ненастоящие слёзы. Боль уходила тяжёлой поступью, оставляя после себя лишь слабые сигналы, долетающие откуда-то издалека. Приход короткими толчками бил в солнечное сплетение, память льнула к губам женским именем. — А-ли-ка, — шептал он бессчётное количество раз, как заклинание, возвращающее мёртвых. Боль и ужас смертей Афгана вставали вровень с болью от её потери, и он сжимал зубы, чтобы не заорать в голос… — Блять, не начинай, — отряхнувшись от воспоминаний, точно пёс, он отпустил невесту и схватил со стола пачку «Родопи», тут же её отбросив. — Чё за гадость? Я такие не курю. — Витя заходил вечером. Тебя искал. — А чё сразу не сказала? Хотел от меня чего? — Он не докладывал. Со свадьбой поздравил, вот, подарок принёс, — она кивнула в сторону большой картонной коробки, перевязанной бантом. — Чё там? — спросил Алик без интереса. — Сервиз «Мадонна». Жутко модный, между прочим. — Видать, хорошо у него дела идут, — Алик прикурил родные «Мальборо», открыл форточку. Эльза села рядом на подоконник и вновь уставилась на него испытующим взглядом. — Надеюсь, про свадьбу ты не забыл? — А ты сомневаешься? — он выпустил дым и крепко поцеловал её в губы. Эльза засмеялась. — Пусти! Я платье сегодня поеду выбирать, Наташка пообещала со своей тёткой свести, та скидку сделает. Тебе тоже не мешало бы костюм купить. — Куплю, Эль. Мне сейчас не до этого, дел по горло. — Смотри, Алик! Я хочу, чтобы этот день был самым счастливым в моей жизни. — Будет, — честно пообещал Алик, вновь целуя её смеющиеся губы. В «Кавказе» сегодня было шумно, гуляли свадьбу какого-то важного кренделя из кавказской диаспоры. Невеста, жутко молоденькая, не накрашенная, сидела с несчастным лицом рядом с мужем — пожилым сухопарым мужиком и изредка прикладывала к глазам кружевной платочек. Гремела разухабистая восточная музыка, в которой тонули все остальные звуки, поэтому Зураб предложил Алику подняться в его кабинет. — Ну, рассказывай, дорогой, что узнал, — Зураб царственно опустился в кресло и внимательно посмотрел на Алика из-под очков. — Чё, даже выпить не предложишь? Так не терпится узнать, что за штучка эта твоя девка? — насмешливо поинтересовался Алик. — Не хами мне, афганец, — Зураб потемнел лицом и небрежно махнул рукой в сторону. — Бар к твоим услугам, наливай что хочешь. — Да ладно, подначиваю я тебя, — Алик расстегнул молнию на куртке, всячески оттягивая момент, когда ему придётся лгать. — Я тебя слушаю, — холодно сказал Зураб. — Ничё подозрительного не нарыл, девка как девка. Но, судя по тому, что она постоянно трётся в дорогих кабаках, откуда уходит с разными мужиками, валютная проститутка, ну или просто ищет рыбку пожирнее. Можешь расслабиться, ей нет дела до того, чем ты занимаешься. Только до твоего кошелька, — он вытащил из-за пазухи бумаги, в которых было основательно подчищенное досье на Алику и фотографии. Но Зураб не обратил на них внимания. Только задумчиво обвёл пальцем её фото. — Я доверяю тебе, афганец, — он поднял голову, и в его холодных глазах мелькнуло участие. — Наверное, глупо доверять тому, на чьей совести не одна жизнь, но интуиция подсказывает, что нет в тебе дерьма. И отношения у нас с тобой самые честные. Те, что на деньгах построены. Пока я плачу тебе, я уверен, что ты меня не подставишь, — Зураб улыбнулся почти человеческой улыбкой. — Но знаешь, ты мне за это время, можно сказать, как сын стал. Алик опешил от подобного заявления. Слышать такое от Зураба было дико. В голове тут же пронеслись фотографии тех, кого он убивал по его приказу, получая эти снимки из его рук. И тогда ни один мускул не дёргался в этом змеином лице. — Хорош мне баки заливать, — резко сказал Алик, тряхнув головой, словно отгоняя кровавые воспоминания. — Чё, своих сыновей ты бы тоже на мокруху подписал? Зураб на секунду скривился, как от боли, но быстро взял себя в руки. — Старею, наверное, сентиментальным становлюсь, — он развёл руками. — Понимаю, что ты мне не веришь, но именно для этого я тебя и позвал. Алика дело десятое, — Зураб сгрёб бумаги, где с чёрно-белой паспортной фотографии смотрело её строгое лицо, и бросил их в камин. Алик с трудом заставил себя отвести взгляд. — Я хочу, чтобы ты возглавил одну мою фирму, — он достал из пресс-папье тонкую стопку листов. «ЗАО «Хамис», прочёл Алик. — Нелегалка? — Глупый вопрос задаёшь, дорогой. — Официальное прикрытие какое? — Торговля компьютерами. Цены на пятнадцать процентов ниже рынка, поставки из Америки. — А на деле? — Там всё написано, — буднично сказал Зураб, и ни один мускул не дёрнулся в змеином лице. Алик не стал читать дальше. Перспектива стать «легальным» бизнесменом казалась ему ещё хуже нынешней «официальной» должности начальника службы охраны. И то, и то было связано с кровью. Зураб, как истинный дьявол, признавал только такую цену. Он захлопнул папку. — Не, Зураб, я в цифрах не особо секу. В школе плохо учился. — Брось, дорогой. Я же знаю, что ты парень толковый, всё на лету схватываешь. Ну сколько можно с волыной бегать? Пора дальше расти. — Охуенная карьера у меня намечается, — хмыкнул Алик, плеснув себе виски. — От убийств к наркоте или чё ты там под видом компьютеров ввозить собрался? — Ты не руби с плеча, подумай. Я ведь хочу, чтобы у тебя было всё. По-моему, ты заслужил. Посмотри, чем сейчас занимаются бывшие афганцы. Кто в рэкет ушёл, кто в переходах милостыню просит. А новость про Свердловск слышал? Там двое захватили заложников и требовали, чтобы государство им квартиры выделило. Только не нужны вы государству. Родина может только брать, но ничего не отдаёт взамен. А ты же умный парень, Алик, ты сделаешь правильный выбор. — Красиво стелешь. Только я в твоих словах наловчился двойное дно подмечать. Чё, кресло под задницей гореть начало? — Ладно, оставим эту тему, — отрезал Зураб властно. — Я давить на тебя не буду. Сам придёшь, когда поймёшь, что устал по морде получать каждую неделю. — Алик стиснул зубы от гнева, ощутив, что нижний отозвался болью. Видать, крепко задели в последнем раунде. — Теперь можно и о женщинах, — тонкая улыбка перерезала губы. — Никак запал на эту девку? — Красивая чертовка, — согласился Зураб. — С перцем. Такую укрощать одно удовольствие. — Ну купи ей мехов побольше да брильянтов, сама в постель прыгнет, — сказал Алик со злостью. Масляный блеск в глазах Зураба привёл его в неожиданное бешенство. Алика давно была ему никем, но его сердце до сих пор словно было посажено на собачий поводок. И он раз за разом дёргал его воспоминаниями.